Книгу доктора Спока Нина достала, всю ночь читала ее и после этого успокоилась. Имея эту книгу и телефон Михаила Соломоновича, можно было за будущее Игорька не волноваться.

Но хуже было то обстоятельство, что деньги таяли с невероятной скоростью, и Нина обнаружила, что на расчетный срок их явно не хватит и следовало подумать о том, чтобы подыскать какую бы то ни было удобную работенку.

Нинка-маленькая к этому моменту упрямо и упорно добивалась для себя положения старшей дочери при Нине, дочери капризной и требовательной. Нет-нет, а она называла ее «мамой», несмотря на строжайший запрет, порой покорно слушалась каждого слова и приказа Нины, а порой капризничала, но без озлобленности. И в порядке этих родственных связей Нинка-маленькая явно стремилась выстраивать свое будущее, в котором не намечалось никакой работы, никакой учебы, а только летний отдых на юге, на берегу столь полюбившегося ей Черного моря.

– Я как кормить Игоря закончу, должна отдохнуть, – неспешно сообщила она Нине где-то в середине марта. – Очень я за эту зиму устала.

– От чего ты устала?

– А тебе этого не понять. Ты же не рожала.

Этот ответ пришлось проглотить без возражений. Устает женщина после родов или нет, об этом Нина только догадываться могла.

– Понятно, – ответила она, ожидая, что последует дальше.

– Устала... На месяц-другой съезжу к морю, приведу себя в порядок, а потом...

– Вот именно. Что ты думаешь делать потом?

– Отдохну, а осенью буду в театральный институт поступать.

– Так, – выдохнула Нина. – И ты решила, что тебя там ждут не дождутся?

– А что? – ерепенисто взвилась Нинка-маленькая. – Я, может быть, народный талант-самородок! Мне сказали, что артистка Нонна Мордюкова тоже откуда-то с Кубани приехала, в институт поступила и вот теперь в кино играет.

– Таких, как Нонна Мордюкова, – старалась не злиться Нина, – одна на миллион, а может быть, даже на два. И я считаю, что ты в этот ряд не попадаешь.

– А мне сказали, что я пою, как Алла Пугачева! – с вызовом ответила Нинка-маленькая.

– Кто сказал?

– А ребята со двора!

Вот так, сообразила Нина, у подруги уже появилась компания, да иначе и быть не могло, поскольку девчонка молодая и, конечно же, без друзей-приятелей жить не может. А уж какая ей выпадет компания, в этом можно было не сомневаться. Мало шансов, что это будут приличные ребята, к таким Нинку-маленькую не тянуло от младых ногтей. Прилипнет к такой же шобле, что была у нее на юге.

– Что ж, – сказала она, – попробуй, поступай в театральное.

– Да не театральное, а училище циркового и эстрадного искусства. Там на певиц готовят.

– Подожди, ты же про кино, про актрису Нонну Мордюкову разговор вела?!

– Это одно и то же! Буду звездой, буду петь, танцевать и сниматься в кино. Мне магнитофон нужен, на батарейках. Я в него буду кассеты вставлять и следом за Пугачевой петь, так же, как она.

Через час этого нелепого разговора обнаружилось, что проблема расслаивается на две части. Во-первых, где и как наскрести денег на магнитофон – это игрушка не из дешевых. Во-вторых, Нина попыталась доказать девчонке, что петь «как Пугачева» не следует, потому что сама Алла Пугачева живет и здравствует, покидать эстраду не собирается, а потому ее копия никому не нужна. Все эти резоны до Нинки-маленькой совершенно не доходили, и в очередной раз пригрозив, что она бросит кормить Игорька до обозначенного срока, она получила магнитофон и с этого дня орала под него дуэтом то в паре с Пугачевой, то с Софией Ротару. Ясно было, что ни за той, ни за другой она угнаться не могла, но сама этого не замечала, а Нина ей о том не говорила – пусть орет и вопит, лишь бы кормила Игорька.

С наступлением первых весенних дней Нинка-маленькая все больше и больше начала пропадать из дому. Поначалу приходила с запахом табачного дыма, а потом чуткий и опытный нос Нины уловил и знакомый ей душок сивухи, ароматизирующий дыхание молодой мамаши.

Когда в один из вечеров Нинка-маленькая явилась откровенно «под газами», Нина молча отняла у нее Игорька, не позволив кормить, утром разбудила Нинку-маленькую, сказала ей «Доброе утро!» и с размаху влепила звонкую пощечину.

Нинка-маленькая завалилась на кровать и завизжала:

– Ты за что, сука, меня бьешь?!

– Я тебя еще не бью, – объяснила Нина. – Это просто так, для начала. Еще раз напьешься, я тебя так искалечу, что ты всю жизню свою поганую рожу не то что в экран не сунешь, а даже на улицу тебе показываться будет стыдно.

– Ты не имеешь права мне что-то приказывать! – заверещала Нинка-маленькая. – Я свободная гражданка в демократической стране!

– Ага! – проговорила Нина. – Наслушалась во дворе дурацких разговоров, да только ума у тебя не хватает, чтоб понять, что тут к чему!

– Я на тебя в суд подам! И ребенка заберу!

Но этим грозным аргументом Нину уже нельзя было запугать. Она уже ясно видела, что никаких материнских чувств в Нинке-маленькой не проснулось, и как бы ни складывалась ее жизнь, она Игорька никогда отсуживать не будет и он для нее только обуза в любых ее начинаниях.

– Подавай в суд, – сказала она спокойно. – Не испугаешь. Игорька ты не получишь, чтоб ты ни делала, это я тебе точно говорю. Так что давай эти вопросы по-доброму решать.

Попробовали решать «по-доброму», но ни к какому разумному соглашению опять не пришли. Нинка-маленькая пообещала, что пока не кончит кормить, пить вино и курить больше не будет, но Нина этим обещаниям не поверила.

А все-таки время шло и зима потихонечку уходила, апрель выдался сырой, промозглый, пасмурный, но в конце месяца засветились светлые, хотя и прохладные дни.

Хуже было то, что деньги кончились полностью, и прикинув так и эдак, ничего об этом не сообщая Нинке-маленькой, Нина пошла продавать все свои золотые и серебряные цацки-побрякушки. Продать удалось неплохо, и, по расчетам Нины, можно было бы продержаться до осени, если бы с такой скоростью не росли цены на все продукты.

Перед майскими праздниками позвонила пропавшая было вовсе Наталья и сказала, что праздничный обед со старыми друзьями – это само собой, а в ближайшую субботу, то бишь послезавтра, она приглашает Нину к себе в гости, чтобы помириться.

– А мы ж с тобой, кажется, не ругались?

– Ну, ругались не ругались, а раз столько ден не виделись, то какая-то черная кошка между нами пробежала. Короче толковать, приходи, потому как будет тебе большой сюрприз.

– Какой сюрприз?

– Увидишь, – захихикала Наталья.

Нина пообещала прийти, хотя и не твердо, потому что все ее небольшое свободное время сейчас занимали упражнения по вязанию свитеров и кофт из мохера. Училась она этому делу под руководством доброй соседки Тамары Игнатьевны и предполагала, что когда достигнет в этом деле высокой степени искусства, то жизнь может сложиться достаточно благополучно. Будет вязать на дому всякие кофты, Игоречек будет ползать, а потом ходить рядом, и все наладится в лучшем порядке, на пропитание им хватит, а дальше Бог тоже не оставит их своими милостями, не выкинула бы только Нинка-маленькая очередного неожиданного и опасного фортеля.

Она не сразу сообразила, что профессиональной вязальщицей ей не стать никогда. Это разочарование пришло позже, а когда в субботу она поехала к Наталье в ожидании сюрприза, то жизнь казалась ей почти налаженной, а главное, с радужными надеждами на будущее.

Сюрприз оказался на месте, на родной кухне Натальи. Сюрпризом оказался несостоявшийся муж, трусливый жених Нины шофер-дальнобойщик, северный человек Вася Селиванов. За минувшие годы он заметно раздобрел, посолиднел, волосы на голове поредели и поседели, а большое тело налилось зрелой мужской силой.

В добротном костюме и при галстуке, он встал из-за стола навстречу Нине и сказал, широко улыбаясь:

– Ну, здравствуй, Нинок. Давно не виделись.

По его телодвижению Нина увидела, что он готов с ней расцеловаться по поводу долгожданной и радостной встречи, но холодно отодвинулась и сказала вежливо:

– Здравствуй, Василий.

– Что ж ты, вроде бы меня как чужого привечаешь? – изобразил он обиду.

– Отчего же. Мы знакомы.

Но тут мелко засуетилась Наталья, услужливо засуетилась, так что видно было, что у нее какая-то цель намечалась на этот вечер.

– А ты садись, Нин, садись! Мы только тебя да еще одного гостя ждали. Но он немного задержится, так что пока подойдет, мы и поговорим, как старые друзья. Вишь стол-то какой, прям царский.

Стол по нонешним нелегким временам был действительно царский. Не только всяким сытным и обильным деликатесом уставлен, но и редким продуктом, который можно было купить либо в валютном магазине, либо на самом дорогом рынке в Черемушках или на Центральном. Наталье такое угощение поднять никогда было не под силу, даже в ее самые лучшие времена...

Искательный и просительный до липкости взгляд Василия был Нине неприятен, и она уселась к столу безо всякого к тому желания.

Василий хозяйской рукой разлил по рюмкам водку, и выпили за встречу старых друзей – «со свиданьицем».

Через пару минут всякое смущение и робость Василия покинули. Видимо, поначалу он еще помнил, как они с Ниной расставались, как разошлись в день несостоявшейся свадьбы, но, обнаружив, что Нина вполне равнодушна, решил, что время сгладило остроту давно миновавших событий, никакой обиды и горечи не осталось, и быть может, как всегда, сейчас вспоминается только доброе.

Но Нина сидела у стола совершенно в другом настроении, которое стремилась на своем лице и в словах до поры до времени совершенно не выказывать.

– Как жила, Нинок, это время? – без стеснений, залихватски спросил Василий.

– Так. Как все, – и она даже улыбнулась.

– Добре, добре. Слышал, и ребенок у тебя?

– Есть такое.

– Тоже справно.

– Для меня – да.

– И квартиру отдельную получила?

– Получила.

– Значит, наладила свою жизнь, да?

– Можно сказать, так.

– Да. А у меня вот все мои планы порушились. Все прахом пошло под чистую! Гол я остался, как сокол!

– Ну уж, ну уж! – возразила Наталья. – Что ж думаешь, я не видела, сколько ты барахла, чемоданов с машины сгрузил, как возвернулся в свою комнатушку? Весь двор видел, ты уж, Вася, имей совесть да не прибедняйся перед людьми!

– Это, женщины, как на духу скажу, нищенские остатки всего, что было у меня. Конечно, я уж не совсем голый, только если бы не эти мерзавцы, что всю нашу страну разрушили, весь Союз Социалистических Республик разгромили, я бы теперь на Севере черт знает каким человеком стал! Но все прахом пошло.

– Так ты уехал с Севера? – слегка подивилась Нина.

– Нечего там стало делать честному человеку, – угрюмо сказал Василий. – Денег никаких за работу не платят, надбавки срезали, жить стало невозможно.

Бежит народ оттуда, как с пожара. Опять мне все сначала начинать приходится.

Нина вдруг не столько увидела, сколько душой почувствовала, что из Василия словно воздух выпустили, что от прежнего, уверенного, сильного человека одна покрышка осталась и что, вернувшись в Москву, он совершенно не знает, как продолжать свою жизнь.

– Прокололся, Вася? – ехидно спросила Нина.

– В каком смысле? – поднял на нее он свои жалкие и растерянные глаза.

– Да так; И коммунистическая партия твоя, как я вижу, тебя не выручила. Помнишь, как ты в ее ряды стремился, как литературу ночами читал? А теперь, как я понимаю, она тебя не кормит, не холит и в начальники не двигает.

– Вышел я из партии, – сказал Вася и налил себе в бокал пива.

– Как вышел?

– Как все у нас на базе. Так и я.

– А получается, что ты в нее и не вступал, – засмеялась Нина. – Ты через эту свою партию хлебное место хотел получить, а не вышло. Совсем, что ли, жизнь обломилась?

– Ну, не совсем, конечно. Но планы не свершились. Из-за политиков сраных я пострадал. Все эти Брежневы, Горбачевы, Ельцины жизнь мою под откос пустили.

– Знаешь, Вася, – усмехнувшись, сказала Нина, – я в политике ни хрена не петрю, никогда ею не занималась, но думаю, что политика в твоей жизни вовсе ни при чем. Кто-то, может быть, и страдает из-за политики, а твои все беды от того происходят, что у тебя натура предательская. Иуда ты по своей генетике, по всей науке, по наследственности. Предатель, если просто сказать. И ради своих благ вонючих ты кого хошь продать и предать можешь. И мать, и отца, я уж про такую ерунду дерьмовую, как коммунистическая партия, и не говорю.

– Про что это ты толкуешь? – сбычился Василий.

– А про то, дорогой женишок, что когда меня в день свадьбы милиция замела, так ты настолько струсил, что тут же от меня отрекся! Тут же! В тот же час! Даже не спросил у легавых, виновата я или нет, даже не попытался защитить свою невесту, потому как я в таком арестантском положении в партию твою вонючую мешала тебе поступить! Я тебе и тогда зла не желала, и сейчас не желаю, но, видать, все, кто меня предает, потом так или иначе наказание получают. Что ж ты тогда так уж через край струхнул-то, Васенька? В штаны небось насрал, когда тебе сообщили, что невестушка твоя преступницей оказалась и ее в кандалах милиция увела?