— Бабуля! — перебивает она, стуча кулачком по светлому одеялу. Видно, что ей тяжело, устала очень, все еще под воздействием лекарств. — Как ты не понимаешь, мы ведь так близко к разгадке тайны и…

— И ты больше в этом не участвуешь, — прерываю ее вдохновенную речь, и Лиля мгновенно замолкает. Округляет глаза, смотрит на меня так, словно видит впервые.

Подхожу к ее кровати, ставя руки на металлическую перекладину у ее ног и опираюсь, глядя прямо в карие глаза. Сейчас, без косметики, с растрепанными рыжими волосами и в больничной одежде она выглядит совершенно беззащитной. От одной мысли, что всего лишь на секунду эти два оболтуса, что были подле нее, могли не успеть — внутри все сжимается. Это то чувство, которое я забыл.

Бессилие.

Осознание того, что ты не можешь ничего изменить и просто вынужден наблюдать за тем, как твой любимый человек уходит от тебя.

— В смысле? — она моргает, все еще ничего не понимая. — Амир, ты чего? Все нормально.

Я не могу. Ярость снова накатывает волнами, а Антонина Васильевна будто чувствует и кладет ладонь поверх плеча Лили.

— Нормально? — мой голос срывается, он похож на шипение и от этого Лиля вздрагивает, ежась с непривычки. Ну да, привыкла ведь к добренькому мне, верно? Но ведь по-хорошему, мы не понимаем.

— Это ты называешь «нормально»?! — интонация громче и Антонина Васильевна хмурится, пытается меня угомонить.

— Амир, — ее строгий голос врывается в мое раскаленное до бела подсознание, где уже все полыхает вокруг. — Мы с тобой говорили.

Я сжимаю крепче холодный металл, слышу скрип кожи о гладкую поверхность и мои глаза сужаются.

— Я просил тебя, — начинаю тише, немного взяв себя в руки. — Помнишь Лиля? Просил быть осторожнее. Ты ведь помнишь это, верно?

Она громко сглатывает. Вижу мелькнувший страх в ее глазах и будто слышу быстрое биение сердца. Лиля не может осознать, понять, сложить один образ в своей голове с другим, а мне больше не хочется разыгрывать беззаботного мальчика, когда речь идет о ее жизни. Пусть потом обижается, не разговаривает, капризничает, дует щеки — делает все, что заблагорассудиться. Только останется жива.

Я больше не хочу этого испытывать. Не хочу снова потерять того, кто мне дорог. Никогда.

— Амир, я… — начинает Магазинчикова, сжав дрожащими пальцами края одеяла. У нее блестят глаза, словно она сейчас заплачет и с трудом сдерживается. Пытаясь казаться сильной. — Послушай…

— Не-е-ет, дорогая, это ты послушай, — беру себя в руки, до боли сжимая перекладину так, что побелели пальцы. — С этого дня ты заканчиваешь свою идиотскую беготню по подворотням. Никаких больше сенсаций, громких дел, погони за преступниками. Ты меня поняла?

Она хмурится, а Антонина Васильевна переводит взгляд с меня на Лилю и обратно.

— Амир, тебе стоит успокоиться, — снова вмешивается бабушка Лили, на что я огрызаюсь, почти не глядя на нее:

— А я спокоен!

Лиля молчит, дрожит и пытается собраться с мыслями. Я снова вкладываю в свой голос пережитые внутренние эмоции и из горла вырывается какой-то звериный рык, от которого она совсем сжимается:

— Поняла меня?!

Слышу всхлип и весь мир обрушивается, переворачивается с ног на голову. Я знал, до чего дойдет наш сегодняшний разговор. Возможно еще в ту секунду. Когда вновь приставил к ней охрану, усилив ее в два раза и отправив в эту клинику. Уже тогда понимал, что мне придется выбирать: быть лояльнее и вновь дать ей подвергнуть себя опасности. Или перечеркнуть все на корню. Сразу поставить точку, пусть и ограничивая ее свободу.

Дойти до шантажа и, возможно, разрушить то хрупкое доверие между нами, которое только успело сформироваться.

— Я поклялся тебе, что буду защищать тебя. Даже от самой себя. И если после этого ты будешь меня ненавидеть — мне плевать, — мой голос бесстрастен, хотя самого разрывает на части. Ее слезы меня душат. Потому что вижу: ей очень больно, и она с этим не справляется.

— Ты не журналистка, Лиля. Ты просто капризная, глупая и совершенно неуправляемая девчонка, привыкшая беспечно относится к собственной жизни…

— Амир! — рявкает Антонина Васильевна, но я ее больше не слушаю.

Мне нужно это сказать. Пусть лучше обижается на меня, пускай никогда не прощает. Только держится подальше от этой работы. От этой жизни, где мост, чокнутые зеленые или еще кто-то может забрать ее у меня. Я это переживу. Выдержу все, клянусь.

Кроме ее смерти, в которой буду виноват сам. Потому что недоглядел, не усмотрел и не успел вовремя.

— Ты никогда не сможешь добиться на этом поприще никаких высот, скорей создать всем вокруг проблемы, — слез так много, что они не успевают высохнуть. А ран на душе еще больше, ведь я наношу их ей, но больнее всего становится мне.

— Надеюсь все понятно? С этого дня ты под круглосуточным наблюдением. Охрана будет дежурить у твоей палаты днем и ночью, — от моего холодного тона вокруг температура становится ниже. Антонина Васильевна поднимается, а Лиля уже рыдает, не пытаясь даже этого скрыть. Она утирает глаза, кончик носа покраснел, однако ей наплевать. Сидит, ревет, пока ее бабушка придерживает ее за плечо.

— Ты мне в чем клялся, Доронов?! — рычит Антонина Васильевна, ткнув в меня пальцем. — Так какого черта делаешь сейчас?!

— Я много в чем клялся. Вот только иногда одна клятва нарушает другую, — бросаю, выходя из палаты и киваю медсестре.

Бабушка Лили что-то яростно кричит мне в след, но я почти не слышу слов. Вокруг просто вата, вакуум, который давит со всех сторон и лишь будучи в кабине лифта. Прислонившись к стенке, смотрю на потолок. Желтый свет лампы расплывается в единое пятно, сливаясь серебристым цветом стен лифта. Три, два, один — звенит звоночек, оповещающий о прибытии лифта, и я выхожу, чуть не столкнувшись с кем-то в дверях.

— Ой, прости… Ох, это вы, — голос мне знаком, я поднимаю глаза, видя перед собой того парня из «Зооспас».

Ну да, точно, Михаил кажется. Он по-доброму улыбается, но мне так тошно, что хочется ему врезать. Или себе, хотя неприязнь все равно скребется где-то в сердце. Он был рядом с Лилей, когда она нуждалась в помощи. Вытащил ее из реки первым. Мне бы поблагодарить его, да язык не поворачивается высказать хоть немного нужных слов.

— Лиле нужен покой, — бросаю взгляд на белые лилии в его руке. На языке кислый привкус от осознания происходящего. Вот он — добрый хороший мальчик, способный всем помочь. Тот, кто бы точно не сказал те злые слова и не отобрал бы мечту у своей любимой. Не запер в четырех стенах, а позволил быть собой. Настоящий мальчик-одуванчик, твою мать.

Но я не хороший мальчик — вот вся наша разница.

— Ох, жаль, — искренне расстраивается этот цветочек. Взгляд голубых глаз выражает истинную печаль, а сам Михаил протягивает мне букет, с истинно щенячьей улыбкой говоря:

— Передайте ей, ладно? Пусть выздоравливает, а я зайду тогда завтра.

Отдает мне букет, и мы вынуждены посторонится для других посетителей клиники. Сжимаю чертов веник, слыша, как шуршит крафтовая бумага. В которую завернуты лилии. Михаил разворачивается, прощается и уходит, пока я прожигаю взглядом его спину. Через минуту подле меня оказывается Семен, хмурым взором косящийся в сторону этого «зеленого».

— Этот человек хотел вам что-то сказать? Приказания будут на его счет, Амир Давидович?

Да, да черт возьми. Прибей, закопай где-нибудь на лесополосе. Заставь исчезнуть, увези в Тимбухту и никогда не возвращай!

— Нет, — едва слышно отвечаю, а затем остервенело бросаю дурацкий букет лилий в ближайшее ведро под использованные бинты и ватки, глядя на него, как на ядовитую змею. — Просто смотрите, чтобы он не слишком докучал Лиле, — рычу, двинувшись в сторону гардеробной.

Уже на улице, вытащив пачку сигарет, прикуриваю у своего автомобиля и чувствую вибрацию телефона. Хочется сломать чертов гаджет, пока горький дым заполоняет легкие, а под ногами хрустят остатки, не счищенного сторожем, снега. Только при взгляде на экран приходиться повременить с боевыми действиями и сохранить айфону жизнь.

— Да?

«Доронов? Это Оленев Макс. Цирков пришел в себя после операции. Если все еще хочешь с ним поговорить — сейчас самое время»

Глава 33

Амир

Чтобы попасть в отделение реанимации и интенсивной терапии на Ленинском проспекте вовремя, пришлось преодолеть значительное расстояние в час пик по пробкам. Оленев заявил, что состояние Циркова пока стабильно, но не следует упускать такую возможность. Если честно, я вообще сомневался, что Алексей со мной станет говорить, — и еще меньше с полицией. Вот только выбора ни у меня, ни у него нет. «Зеленый слон» замыслили что-то и начали действовать, а мы по-прежнему ничего о них не знали.

Пятиэтажное серое здание главного корпуса встретило нас табличкой на дверях «Вход с торца». Я чуть глаза не закатил, а еще не потухшая ярость после встречи с Лилей вновь разгорелась с новой силой. Гоша удивленно косится. Когда даю ему знак оставаться в машине и иду вдоль здания, косясь в сторону окон.

— Амир Давидович?…

— Стой тут, — отдаю короткий приказ, спеша скорее в нужную сторону. Максим Анатольевич стоит чуть дальше, о чем-то переговариваясь по телефону и кивает мне, едва успев заметить. Уже почти дохожу до него, неприязненно косясь на серое небо, с которого падают крупные хлопья белого снега, когда мой айфон вибрирует в кармане.

— Минуту погоди, — выставлю палец, заметив, стоит достать телефон и прощу Оленева подождать.

— Вот именно поэтому мы не берем на дела гражданских, — огрызается в ответ следователь, но я его совсем не слушаю.

«Ты просил еще раз перепроверить данные по всем известным членам «Зеленого слона», а также Беллу Жанну и других участников», — голос Юрца раздается в динамике, и я замираю. Оленев тоже встал, пытаясь прислушаться. Убираю телефон от уха и включаю громкую связь.

— И? Что узнал?

«Тебе хорошую или плохую новость?»

Я закатываю глаза, издавая разъярённый рык и дергаю ворот зимнего пальто, едва не оторвав к чертям все пуговицы.

— Ты издеваешься?!

«Ладно, не ори», — фыркает в ответ Бубликов. Издали слышно, как он щелкает мышкой и бьет по клавишам с невероятной скоростью. Очередной поток, состоящий из ветра, звуков клаксонов, автомобильного шума и криков людей вокруг немного выбивает из колеи. Я не сразу слышу то, что он говорит, потому переспрашиваю и Бубликов терпеливо повторяет:

«Говорю, что не смог узнать, откуда поступали деньги на счет. Это закрытая информация и она требует разрешения суда. Ни у тебя, ни у полиции этого нет. А взламывать систему чревато последствиями»

Хочу выругаться, однако молчу. Юра прав, так рисковать нельзя. Смотрю на Максима, но тот лишь отрицательно качает головой — не получили разрешения. Здорово, вот поэтому у нас в стране так хреново с правосудием! В такие моменты жалею, что нельзя все решать по простому закону: кровь за кровь. Сжимаю айфон в руке и тру переносицу.

— А хорошая новость? — бурчу недовольно, двинувшись за Оленевым ко входу.

«Это самое интересное и одновременно загадочное. Причем связано ни сколько с твоей Жанной, сколько с ее матерью. Оказывается, Липкова тщательно и упорно собирала данные о детдомах в ближайшем округе»

Останавливаюсь с удивлением смотря на приподнявшего бровь следователя. Он на две ступеньки ниже, чем я. Пытаюсь переварить услышанное и пинаю промерзший лед, откалывая кусок носком ботинка. Ничего не понимаю. У Жанны был ребенок? Или что?

«Она искала родственника. Опуская долгие и мученические поиски всех следов, ведь это было несколько лет назад. А ты понимаешь, что пришлось изрядно повозиться, обзвонить кучу народа…»

— Ближе к делу, Юр.

«Это был ее старший брат, рожденный ее матерью от другого мужчины. Да-да, все, как в дурацких индийских фильмах. Потерянный родственник, загадочные поиски истинны в нашей системе, где черт ногу сломит. Без понятия, как она вышла на него и каким образом вообще о его наличии. Она также обращалась в клинику. Делала тесты на родство с неким Котовым М.И. Это все, что сохранилось у нее на почте, в личных папках и, что успела найти полиция. Судя по переписке четырехлетней давности, ответ она забирала либо лично, либо по почте»

Больница внутри выглядела лучше, чем снаружи. Судя по виду персонала и тем настороженным взглядам, что на нас бросали — им тоже успели хорошо приплатить, дабы позаботились о сохранности. К тому же здесь сохранялся режим полной стерильности. Светлые стены и полы, покрытые специальным антигрибковым покрытием. Никаких плинтусов, под которыми могли развестись бактерии, очень опасные для пациентов после операций.