– Да нет, все нормально. Разве что сумеешь повернуть время вспять, чтобы я все успела.

Смолов стакан кофейных зерен, я оборачиваюсь к кофеварке и с удивлением вижу, что Гэвин уже залил в нее воду и вставил фильтр – эдак непринужденно, как у себя дома.

– Спасибо, – откликаюсь я.

– Нелегкое утро? – спрашивает он.

– Странное. Я получила твой мейл. Спасибо.

– Пригодилось? Я киваю.

– Я уже посидела в этих сайтах.

– И?

– И обнаружила там все имена из бабушкиного списка, кроме одного.

Я засыпаю в кофеварку смолотый кофе, а Гэвин переводит рычаг и нажимает кнопку «Старт». Мы молча сидим, пока кофе не начинает плеваться и булькать.

– Я не смогла найти Алена. Но остальные, их всех депортировали. В сорок втором году. Самой младшей было всего пять, а их маме – ненамного больше, чем мне сейчас. – Я горько вздыхаю, чувствуя внутреннюю дрожь. – Я все равно не уверена, что эти люди – родня моей бабушки.

– А что?

Мне отчего-то становится неловко, я избегаю взгляда Гэвина.

– Не знаю. Тогда это все в корне меняет.

– Что именно?

– Бабушка оказывается совсем другим человеком, – объясняю я.

– Да ладно, – говорит он.

– И я тоже оказываюсь другой, – слабым голосом лепечу я.

– Да ну?

– Оказываюсь наполовину еврейкой – ну или, может, на четверть.

– Нет, – говорит Гэвин. – Просто ты в таком случае узнала бы часть своего прошлого, о которой до сих пор не подозревала. То есть что ты всегда была на четверть еврейкой. Это ровно ничего не изменило бы в том, кто ты на самом деле.

Я точно на приеме у психотерапевта. Чего не люблю – того не люблю.

– Ну да ладно. – Кофейная колба наполнилась только наполовину, но я все же резко поднимаюсь, чтобы налить Гэвину кофе и заодно сменить тему. – Ты сегодня раньше обычного.

Не успевают слова вылететь, как я понимаю, что ляпнула не то: он может подумать, что я за ним слежу. У меня вспыхивают щеки, но Гэвин словно и не замечает ничего.

– Я что-то не мог заснуть. Вот решил зайти, узнать, как продвигается твое расследование.

Я киваю, обдумывая сказанное, пока наливаю кофе и себе.

– В Париж собираешься? – спрашивает Гэвин.

– Гэвин, я не могу.

Звякает таймер. Я открываю духовку, чувствуя на себе взгляд Гэвина. Натягиваю рукавицы и достаю противни со «Звездами». Поворачиваю ручку регулятора – для круассанов, которые я уже слепила и завернула, температура нужна на десять градусов выше – и выхожу в зал посмотреть, не зашел ли кто еще. Там пусто. Гэвин ждет, пока я поставлю круассаны в духовку, и возобновляет разговор:

– А почему не можешь? Я кусаю губу.

– Не могу позволить себе закрыть кондитерскую. Гэвин задумывается, а я, покосившись в его сторону, пытаюсь понять, осуждает ли он меня. Нет, не осуждает.

– Ясно, – тихо произносит он.

Слава богу, он не стал расспрашивать почему. Не собираюсь никому рассказывать о своих трудностях.

– Может, кто-нибудь мог бы заменить тебя на несколько дней? – помолчав, задает Гэвин новый вопрос.

Я смеюсь и сама удивляюсь, как горько звучит смех.

– Кто? Анни еще мала, ей даже просто по возрасту нель зя здесь работать. А на то, чтобы нанять помощницу, у меня денег нет.

У Гэвина задумчивый вид.

– Ну, наверняка же у тебя есть друзья, которых можно попросить.

– Нет, – признаюсь я. – Нету.

«Еще один мой провал, жизненная неудача», – договариваю я мысленно.

Наш разговор прерывает звяканье колокольчика на входной двери, и я устремляюсь навстречу первому сегодняшнему клиенту. Это Марси Голгоски, библиотекарша. Она выдавала книги в городской библиотеке, когда я была еще маленькой девочкой. Я наливаю ей кофе в стакан навынос и упаковываю черничный маффин. Только бы Гэвин сидел тихо на кухне. Представляю, что она подумает, если он вдруг выйдет оттуда. Мне совершенно ни к чему, чтобы весь городок начал обсуждать мою личную жизнь. Я люблю свой город, но слухи здесь распространяются мгновенно.

Сигнал таймера звучит как раз, когда за Марси захлопывается дверь, и я несусь обратно в кухню, тревожась, что пересушила круассаны. К моему удивлению, Гэвин уже вынул противень и аккуратно выкладывает их на решетку.

– Спасибо.

Он кивает, снимая прихватки.

– Мне, пожалуй, пора. Но ты неправа.

– В чем именно? – уточняю я, потому что, положа руку на сердце, подозреваю, что неправа в очень многих вещах.

– В том, что у тебя нет друзей. У тебя же есть я.

Я не нахожусь, что ответить, и потому не отвечаю ничего. Зато сердце вдруг начинает колотиться, и я чувствую, как краска заливает щеки.

– Понятно, ты меня воспринимаешь как парня, который чинит трубы и все в таком роде, – добавляет он.

Теперь лицо у меня совсем пылает.

– Я же неудачница, – выговариваю я наконец. – Почему тебе хочется быть мне другом?

– Почему вообще кто-то хочет быть кому-то другом? – отвечает Гэвин. – Потому что ты мне нравишься.

Я только хлопаю глазами и смотрю, как он скрывается в дверях.


После обеда появляется дочь, неправдоподобно приветливая. Она, похоже, в таком хорошем настроении, что я не заговариваю ни о своем интернет-расследовании, ни о сомнениях относительно поездки в Париж. Еще одного скандала я просто не вынесу. Вечером Анни снова отправится к отцу, а пока, закрыв кафе, мы с ней моем посуду, стоя бок о бок. Она нарушает молчание первой.

– А у тебя, типа, роман с Мэттом Хайнсом, вы встречаетесь?

Я яростно мотаю головой.

– Нет, что ты. Абсолютно нет. Анни недоверчиво хмыкает:

– По-моему, он об этом не догадывается.

– Почему ты так думаешь?

– Ну, он так на тебя смотрит… – объясняет она. – И так говорит с тобой… Очень ревниво. Как будто ты его девушка.

Я округляю глаза.

– Ну если он так считает, то скоро узнает, что ошибается.

– А почему ты никогда ни с кем не встречаешься? – продолжает Анни, помолчав, и по тому, как она, потупив глаза, смотрит в мойку, я догадываюсь, что разговор этот ее смущает. Не могу только сообразить, с чего она его завела.

– Мы с твоим папой развелись совсем недавно, – отвечаю я на вопрос.

Анни как-то странно на меня смотрит.

– Значит, ты хотела бы вернуться к папе, опять быть с ним?

– Ну нет! – Я реагирую мгновенно, потому что вовсе этого не хочу. – Совсем нет. Наверное, я просто не ожидала, что снова останусь одна. Да и вообще, сейчас у меня на первом месте ты, Анни. – Поколебавшись, я спрашиваю: – А что?

– Просто так, – быстро отвечает Анни. И умолкает. Я достаточно хорошо знаю свою девочку и понимаю: если на нее не давить, она сама выложит все что у нее на уме или, по крайней мере, хоть часть. – Просто как-то странно это все.

– Что странно?

– Что у тебя нет никого.

– Что же тут странного, Анни, – улыбаюсь я. – Вовсе не обязательно у всех бывает пара.

Я не хочу, чтобы Анни, повзрослев, превратилась в одну из тех девиц, которые чувствуют себя неполноценными, если у них нет партнера. Правда, до этого дня я даже не догадывалась, что такие мысли уже бродят у нее в голове.

– У папы вот есть пара, – бормочет она, снова опустив взгляд, и я даже не знаю, от чего мне больнее – от сознания, что Роб так быстро нашел мне замену, или от того факта, что Анни это явно напрягает. Как бы то ни было, ощущение такое, словно меня ударили под дых.

– Правда? – Я стараюсь, чтобы голос звучал безразлично. – И что ты об этом думаешь?

– Вообще-то нормально.

Я молчу, жду продолжения.

– Знаешь, – снова заговаривает Анни, – она все время там, у него. Его девушка. Или как там ее.

– Ты раньше о ней не упоминала. Анни дергает плечом и бормочет:

– Просто не хотела тебя расстраивать.

Я растерянно моргаю.

– Ты не должна беспокоиться обо мне, Анни. И можешь рассказывать мне абсолютно обо всем.

Она кивает, и я замечаю взгляд, брошенный на меня искоса. Делаю вид, что поглощена мытьем тарелок.

– И как ее зовут? – спрашиваю я как ни в чем не бывало.

– Саншайн[7], – бурчит Анни.

– Саншайн?! – Выпустив из рук поднос, который мыла, я поворачиваюсь к ней. – Твой отец встречается с женщиной, которую зовут Саншайн?

В первый раз за вечер на лице Анни появляется улыбка.

– Да уж, имя довольно дурацкое, – соглашается она. Я фыркаю и снова принимаюсь намыливать поднос.

– Ну и как, нравится она тебе? – осторожно спрашиваю я, выдержав паузу.

Анни пожимает плечами. Она закручивает кран, берет полотенце и начинает вытирать миску из нержавейки.

– Вроде ничего, – роняет она.

– А с тобой она как? – наседаю я, потому что не могу избавиться от подозрения, что она что-то недоговаривает.

– Ничего, – повторяет Анни. – Неважно. Знаешь, мам, это здорово, что ты ни с кем не встречаешься.

Я пытаюсь пошутить:

– Да ведь и не скажешь, чтобы подходящие кавалеры обивали мой порог.

У Анни сконфуженный вид, словно она не приняла моей самокритичной остроты.

– Неважно, – замечает она. – Лучше, когда мы сами по себе. Без чужих. Когда своя семья.

Мне хочется согласиться, но я удерживаюсь. Это был бы чистый эгоизм с моей стороны, ведь я как мать должна вести себя правильно, разве нет? То есть должна помочь Анни понять наконец, что после развода жизнь не закончилась.

– Мы и так семья, Анни, – говорю я. – То, что твой папа завел девушку, никак не меняет его отношения к тебе.

– Неважно. – Глаза Анни превращаются в щелочки.

– Зайка, мы с папой оба тебя любим, очень-очень. И никогда не разлюбим.

– Неважно, – повторяет Анни и ставит миску на стол. – Ну я пошла? Мне еще уроки делать.

Я смотрю, как она снимает фартук и аккуратно вешает его на крючок рядом с холодильником.

– Малыш? – окликаю я. – Точно все в порядке?

Она кивает. Потом берет рюкзак, через всю кухню идет ко мне и неожиданно быстро чмокает меня в щеку.

– Я тебя люблю, мам.

– И я, зайка, я тоже тебя люблю. У тебя точно все нормально?

– Да, мам. – Вот и вернулся недовольный тон, она снова закатывает глаза.

И исчезает так стремительно, что я больше ничего не успеваю ей сказать.


В тот же вечер после закрытия кондитерской я отправляюсь навестить Мами. Всю дорогу меня одолевает смесь непонятной тревоги, тоски и страха. Сколько перемен случилось со мной всего-то за год: я пережила развод, став владелицей убыточной кондитерской и одинокой матерью подростка, который меня ненавидит. А теперь вот, возможно, еще окажусь еврейкой. Непонятно, кто я вообще такая.

Я застаю бабушку у ее любимого окна, она сидит, глядя на восток.

– Боже мой! – говорит она, оборачиваясь. – Я и не слышала, как ты вошла.

– Привет, Мами! – пройдя через всю комнату, я целую ее в щеку и сажусь рядом.

– Ты помнишь, кто я? – нерешительно спрашиваю я, так как весь дальнейший разговор будет зависеть от того, насколько ясная у нее сегодня голова.

Мами подмигивает мне.

– Конечно, милая. Ты моя внучка. Хоуп. У меня вырывается облегченный вздох.

– Глупо было спрашивать, – замечает она.

– Ты права, – соглашаюсь я. – Глупый вопрос.

– Ну, как поживаешь, милая? – интересуется Мами.

– Спасибо, хорошо. – Я замолкаю, не зная, как начать разговор, чтобы выяснить все, что я должна знать. – Вот все думаю о том, что ты сказала мне на днях, и хочу кое о чем тебя расспросить.

– На днях? – переспрашивает Мами. Она смотрит на меня внимательно, склонив голову на плечо.

– О твоей семье, – тихо произношу я.

Что-то вспыхивает в ее глазах, а узловатые пальцы вдруг приходят в движение, теребят кисточки на концах шарфика.

– Помнишь, мы были на пляже, – напоминаю я. Бабушка смотрит с удивлением.

– Мы не ездили на пляж. Сейчас ведь осень. Я вздыхаю.

– Ты сама попросила, чтобы мы с Анни отвезли тебя туда. И ты кое-что нам сказала.

У Мами растерянный вид.

– Анни?

– Дочка моя, – поясняю я. – Твоя правнучка.

– Я прекрасно знаю, кто такая Анни, – отрывисто отвечает Мами и обиженно отворачивается.