– Мне нужно кое о чем спросить у тебя, Мами, – снова приступаю я, выждав немного. – Это очень важно.

Бабушка продолжает смотреть в окно, и мне уже кажется, что она меня не слышит. Но наконец она глухо произносит:

– Да.

– Мами, – начинаю я очень медленно и отчетливо, выговаривая каждое слово почти по слогам, чтобы она точно услышала и поняла. – Я должна это знать: ты еврейка?

Мами так резко поворачивается в мою сторону, что я еле успеваю отпрянуть. Вперив в меня горящий взгляд, она яростно трясет головой.

– Кто тебе сказал такое? – Голос звучит резко, почти неприязненно.

С изумлением я понимаю, что сильно волнуюсь. Хотя рассуждения Гэвина и казались мне фантастикой, я вдруг осознаю, что сама уже верю в эту историю.

– Н-никто, – запинаюсь я. – Просто я подумала…

– Если бы я была еврейкой, я бы носила звезду, – сердито продолжает бабушка. – Таков закон. А вы видите на мне желтую звезду, видите или нет? Не надо выдвигать обвинений, которых не можете доказать. Я собираюсь в Америку повидать своего дядю.

Смотрю на Мами, онемев от изумления. Щеки у нее раскраснелись, глаза сверкают.

– Мами, это же я, – мягко обращаюсь я к ней. – Твоя внучка, Хоуп.

Но бабушка, кажется, меня не слышит.

– Не приставайте ко мне, иначе я сообщу куда следует! – заявляет она. – Если я тут оказалась одна, еще не значит, что вам позволено надо мной издеваться.

Я мотаю головой:

– Да что ты, Мами, я бы никогда…

Она обрывает меня:

– А сейчас я вынуждена вас покинуть, извините. Раскрыв рот, я смотрю, как она неожиданно проворно вскакивает и поспешно скрывается в спальне. Хлопает дверь.

Я поднимаюсь со стула, чтобы пойти за ней, но останавливаюсь. Не представляю, что теперь делать. Ужасно, что я так расстроила Мами. Но ее бурная реакция привела меня в полное замешательство.

Выждав какое-то время, я все же решаюсь подойти и легонько стучу в дверь спальни. Слышно, как бабушка поднимается с кровати, пружины старенького матраса протестующе скрипят. Мами открывает дверь и улыбается мне.

– Привет, милая, – говорит она. – Не слышала, как ты вошла. Прости меня. Я просто поправляла помаду.

И в самом деле, она заново подкрасила губы своей любимой бордовой помадой. Я в замешательстве гляжу на Мами.

– У тебя все нормально? – спрашиваю я неуверенно.

– Конечно, дорогая, – звучит безмятежный ответ.

Я перевожу дух. По всей вероятности, она уже не помнит о яростной вспышке всего пару минут назад. Я беру ее за руки. Мне необходим ответ.

– Мами, посмотри на меня, – начинаю я. – Я Хоуп, твоя внучка. Помнишь?

– Разумеется, помню. Не говори ерунды. Я крепко сжимаю ее руки.

– Послушай, Мами. Я не хочу тебя огорчить или причинить тебе зло. Я очень, очень люблю тебя. Но мне очень важно знать, были ли твои родные иудеями.

Глаза ее снова вспыхивают, но на сей раз я начеку и не даю ей шанса отвести от меня взгляд.

– Мами, это я, – говорю я и чувствую крепкое пожатие ее рук. – Я не хочу тебя обидеть. Просто мне очень нужно знать правду.

Мами смотрит на меня, потом отстраняется. Я иду за ней следом к окну в гостиной. Когда я уже решаю, что она забыла о моем вопросе, Мами вдруг заговаривает так тихо, что это больше похоже на шепот.

– Бог един, моя милая, – говорит бабушка. – Он всюду. Невозможно привязать его лишь к одной религии. Ты знаешь об этом?

Я глажу ее ладонью по спине и радуюсь, что она не шарахается от прикосновения. Мами не отводит глаз от розовато-серого неба с голубой полоской у самого горизонта.

– Неважно, что мы думаем о Боге, – продолжает Мами таким же тихим, ровным голосом, – мы все живем под одними небесами.

Я в нерешительности.

– Имена, которые ты мне дала, Мами, – мягко говорю я, – Пикары. Это твои родственники? Вы разлучились во время Второй мировой войны?

Бабушка не отвечает. Она продолжает смотреть в окно. И, выждав минуту, я решаюсь сделать еще одну попытку:

– Мами, так, может быть, ты все-таки из еврейской семьи? Ты иудейка?

– Ну да, конечно, – незамедлительно отвечает она, и я настолько поражена твердостью ее тона, что невольно отступаю на шаг.

– Правда? – переспрашиваю я.

Бабушка кивает. Она наконец отводит взгляд от окна и смотрит на меня.

– Да, я иудейка, – продолжает она. – Но я также и католичка… И мусульманка тоже, – добавляет она, помолчав.

Сердце у меня обрывается. А я-то уже решила, что она понимает, о чем говорит.

– Мами, а это-то здесь при чем? – Я изо всех сил стараюсь скрыть дрожь в голосе. – Какая же ты мусульманка?

– А это не одно и то же? Разницу ведь люди сами выдумывают. Но для Бога-то все мы едины. – Она вновь отворачивается к окну. – Звезда, – шепчет она, и, проследив за ее взглядом, я вижу первую светящуюся точку на фоне заката. Некоторое время я тоже смотрю на звездочку, пытаясь увидеть ее глазами Мами. Хочу понять, что заставляет ее каждый вечер сидеть у этого окна, вглядываясь в небо и вечно что-то ища и не находя. После долгого молчания бабушка поворачивает ко мне улыбающееся лицо. – Моя дочурка Жозефина скоро придет меня навестить, – сообщает она. – Надо бы вам познакомиться. Она тебе непременно понравится.

Я опускаю голову и рассматриваю пол. Не стану напоминать ей, что моя мать уже давно в могиле.

– Конечно, обязательно понравится, – шепчу я.

– Думаю, мне нужно отдохнуть. – Бабушка глядит на меня, не узнавая. – Спасибо, что заглянули ко мне. Было очень приятно повидаться. А теперь позвольте, я провожу вас к выходу.

– Мами, – делаю я попытку.

– Ах, нет, нет. Моя mamie здесь не живет. Она живет в Париже. Недалеко от башни. Но я ей скажу, что вы передавали привет.

Я открываю рот, чтобы ответить, но слов нет. Мами подталкивает меня к двери.

Я уже перешагиваю порог и закрываю дверь, как вдруг Мами приоткрывает ее и пристально смотрит на меня в упор.

– Ты должна съездить в Париж, Хоуп, – произносит она торжественно. – Должна. А сейчас я очень устала, скоро буду ложиться спать.

После этого дверь захлопывается, а я остаюсь в коридоре, уставившись на блеклые голубые доски.

Я так и стою в оцепенении, и не замечаю, как ко мне подходит Карен, санитарка.

– Мисс Маккенна-Смит? – окликает она. Я беспомощно смотрю на нее.

– Вам нехорошо, мэм?

Не сразу, но я качаю головой.

– Нет, нет. Видимо, я еду в Париж.

– Ну… так это же прекрасно, – неуверенно отзывается Карен. Видимо, решила, что я не в себе. Я ее понимаю. – М-м-м, а скоро?

– Как только смогу, – отвечаю я и наконец нахожу силы улыбнуться. – Мне нужно туда съездить.

– Ну, ясно. – Вид у нее все еще ошарашенный.

– Я лечу в Париж, – повторяю я для самой себя.

Глава 10

ПЕЧЕНЬЕ «КЕЙП-КОДЕР»

Ингредиенты

100 г размягченного сливочного масла

2 стакана коричневого сахара

2 крупных яйца

0,5 ч. л. ванильного экстракта

2 ст. л. жирных сливок

3 стакана муки

2 ч. л. питьевой соды

0,5 ч. л. соли

1 стакан сушеной клюквы

1 стакан белой шоколадной крошки


Приготовление

1. Разогреть духовку до 190 °C.

2. В большой емкости соединить и взбить электрическим миксером масло и коричневый сахар. Вбить туда же яйца, ваниль и сливки.

3. Просеять муку, смешать с содой и солью и добавлять к взбитой смеси, всыпая по одному стакану. Взбивать до получения однородной массы.

4. Добавить клюкву и шоколадную крошку. Перемешать тесто, чтобы клюква и шоколад распределились равномерно.

5. Выкладывать тесто чайной ложкой с горкой на смазанный маслом противень, на достаточном расстоянии друг от друга, так как печенье будет расплываться. Выпекать 10–13 минут. Остудить 5 минут на противне, затем переложить на проволочную решетку.

Получится примерно 50 штук.

Роза

Закат в тот вечер был ярче обычного, и, глядя на горизонт, Роза размышляла о том, что эти яркие краски и отсветы на небе – одно из самых удивительных чудес Господа. Она вспомнила – так ясно, что сама удивилась, – как сиживала у окошка в родительской квартире на западе Парижа на улице генерала Каму, любуясь заходом солнца за Марсовым полем. Ей всегда казалось, что эти закаты – прекраснейшее соединение волшебной силы Бога и человека, так изумительно сочеталась игра света в небесах с силуэтом мерцающей, таинственной стальной башни. Розе нравилось воображать себя принцессой, томящейся в заточении, и думать, что этот закат сияет для нее одной. Она была убеждена: вид из ее окна – лучший в Париже, а может быть, и во всем мире.

Но это было страшно давно, когда она гордилась своей страной и тем, что она парижанка. А символом величия любимого города казалась ей Эйфелева башня.

Со временем она все это возненавидела. Поразительно, как быстро любовь и гордость могут смениться чем-то темным и неотступным.

Роза глядела, как пылает небо над Кейп-Кодом, как играют в нем оранжевые сполохи, потом бледнеют, небо становится розовым и, наконец, ярко-синим, спокойным и уютным. Это помогало ей почувствовать себя дома, далеко-далеко от того места, где некогда началось ее путешествие. Правда, сами закаты здесь совсем не походили на парижские – наверное, из-за близости моря, – зато глубокие синеватые сумерки были такими же, что и много лет назад. Ее утешала мысль о том, что, хотя все остальное может меняться, но окончание божественного светового шоу всегда остается неизменным.

Сейчас, сидя у окна, Роза испытывала странное чувство, что произошло нечто крайне важное. Впрочем, она никогда не отличалась умением разбираться в чувствах. Что это было? Как будто кто-то заговорил с ней о чем-то таком, от чего, возможно, зависела ее жизнь. Но кто? И когда? Вроде бы никто к ней сегодня не заходил.

Раздался дверной звонок, оборвав течение мысли, и, бросив последний взгляд на висящую над горизонтом Полярную звезду, Роза медленно двинулась к двери. Даже интересно, когда же это дряхлое тело окончательно откажется ей служить; раньше, помнится, она вскакивала на ноги, легкая, как пушинка, проворная, словно ветерок. Как будто вчера это было. А теперь тело превратилось в мешок с костями, груз, который приходится таскать за собой повсюду, куда бы она ни шла.

У дверей она долго всматривалась в лицо доброй санитарки, одной из тех, чьи имена запомнить невозможно. Но лицо у нее было приятное, ей можно доверять, Роза это знала.

– Привет, Розочка, – сказала санитарка, и ее ласковый голос напомнил Розе, что здесь ей все сочувствуют. Но она не хотела их жалости. Она ее не заслуживала. – Ну что, спуститесь вниз на ужин? Другие три дамы, ваши соседки по столу, уже соскучились там без вас.

Роза знала, что это неправда. Сама она и под страхом смертной казни не смогла бы вспомнить имена и даже лица трех старушек, с которыми встречалась за столом по три раза на дню.

– Нет, сегодня я останусь здесь, – сообщила Роза санитарке. – Благодарю вас.

– Так, может, принести вам поднос с ужином сюда? – предложила та. – У нас сегодня мясные фрикадельки.

– Это было бы чудесно, – кивнула Роза. Санитарка помедлила.

– Так вас сегодня внучка навещала, да? Роза попыталась вспомнить.

– А… да, разумеется, – подтвердила она, потому что санитаркин голос звучал очень уверенно. Совершенно ни к чему, чтобы кто-то догадался о ее провалах в памяти.

Ответ, казалось, успокоил санитарку, и Розе на миг стало стыдно своего обмана.

– Это очень приятно, – сказала санитарка. – В последнее время она стала чаще к вам заходить, это просто чудесно.

– Да, конечно, – кивнула Роза, недоумевая, когда же это здесь успела побывать внучка. Однако, подумалось ей, у санитарки нет причин ее обманывать, и вдруг стало грустно от своей забывчивости. Какое удовольствие было бы перебирать в памяти визиты Хоуп.