Грэм, похоже, понимал мои чувства, хотя и не знал их причины и, наверное, никогда не узнает. Я так и не решила, рассказать ли ему, что со мной произошло здесь, — я ведь знаю, если это сделать, он только рассмеется, поцелует меня и назовет сумасшедшей.

Жаль, но мне придется рассказать отцу, что мы в конце концов можем оказаться вовсе не Макклелландами, а Мори. Для звонка в Канаду было еще слишком рано, наверняка он еще спал, но когда-нибудь мне придется это сделать. Все равно ведь он прочитает мою книгу. И хотя у меня не было тому ни единого доказательства, своего отца я достаточно хорошо знала, чтобы понимать: если подозрения однажды посетят его, он сделает все, что в его силах, чтобы докопаться до истины. Отец мой всегда любил трудные задачки. Он начнет шерстить реестры Королевского ирландского полка и отслеживать потомков мужской линии аберкарнийских Мори, чтобы сравнить наши ДНК.

Наполняя чайник, чтобы сделать себе утренний кофе, я улыбнулась, подумав о том, что среди прочих неожиданных открытий отцу предстоит обнаружить новых родственников, несколько менее эксцентричных, чем нынешние. Росс Макклелланд не в счет, конечно, — Росса я никому не отдам.

Вчера он проводил меня до поезда и снабдил в дорогу сливочной помадкой домашнего изготовления, о которой я совершенно забыла. Вспомнив о ней, я полезла в чемодан, стоящий у двери, где я его уронила, переступив порог. Найдя пакетик с помадкой, я стала его вынимать, и вместе с ним показался уголок аукционного каталога, который он тоже мне подарил. Я и его вытащила. До сих пор я не сподобилась в него заглянуть, посмотреть, какие очередные фамильные вещи выставили на продажу нью-йоркские Макклелланды. Но наверняка там не было ничего интересного, иначе отец уже нажаловался бы мне по телефону.

Пока кипятился чайник, я попробовала помадку и стала пролистывать каталог. Выбор был невелик. Стол, зеркало и два миниатюрных портрета Макклелландов не из нашей ветви, кое-какие украшения: кольца, ожерелье розового жемчуга, брошка…

Я замерла и почувствовала, как по спине у меня пробежал холодок, как будто ледяной ветер ударил мне между лопаток, заставив подняться все волоски на шее. Забыв и о чайнике, и о помадке, я прислонилась боком к тумбочке, чувствуя, что могу не устоять на ногах, и впилась взглядом в фотографию броши.

Это было незатейливое украшение — маленький, но явно тяжелый серебряный квадратик с красным камнем посередине.

«Нет, — подумала я. — Нет, это невозможно». И тем не менее глаза меня не обманывали. В кратком описании под фотографией говорилось о том, что, по мнению оценивавшего лот ювелира, это был старинный перстень, переделанный в брошь, скорее всего, в позднюю георгианскую эпоху. Я провела пальцем по простому четкому контуру кольца Мори и подумала о том, сколько раз я видела его у себя в голове, когда писала, когда почти чувствовала его вес у себя на груди, когда пыталась представить, что с ним случилось.

И вот я узнала.

Она сохранила его, и годы отправили его в путешествие по поколениям, такое долгое, что теперь никто уже не мог вспомнить, как оно появилось, кто его носил и что оно обозначало. Оно могло покинуть мою семью и оказаться в чужих руках, если бы я не приехала в Слэйнс.

Но я приехала. Море, берег, стены древнего замка позвали меня, и я приехала.

Слегка дрожащими пальцами я снова прикоснулась к картинке, потому что у кольца Мори тоже был голос, тихий, но настойчивый голос, который взывал ко мне через океан, и, когда я услышала его, мне стало понятно, что я должна делать.


Грэм еще читал, когда я легла спать. Он включил маленький электрический обогреватель, чтобы выгнать из комнаты холод, но он не мог противостоять штормовым ветрам, дующим с моря с бешеной силой, из-за чего весь вечер я только и думала о том, что он оборвет телефонные провода и я пропущу долгожданный звонок из Нью-Йорка. Но этого не произошло.

Грэм оторвал глаза от книги, когда я вошла в комнату.

— Ну что, получилось?

Ответ он понял по моей улыбке. Я забралась под одеяло.

— Да.

Во сколько это обошлось, я говорить не стала, потому что это не имело значения. Еще не сделав ни одной ставки по телефону, я знала, что не остановлюсь, пока не получу брошь. Кольцо. Да и не так уж много у меня оказалось соперников, всего лишь двое, и у них не было моего запала. Для них это была просто старая брошь, но для меня это была частичка Мори и Софии, к которой я могла прикоснуться, которую могла оставить себе, чтобы помнить о них всегда.

— Что читаешь? — спросила я Грэма, и он показал мне обложку книги.

— Пьесу Драйдена, — сказал он. — Та, о которой ты говорила, про Мерлина. Где ты это откопала?

— Доктор Уэйр дал почитать. — Два дня назад я ходила на чай к Уэйрам и заметила томик Драйдена на книжной полке. Это было современное издание, но я все равно спросила о нем, и он знал, о какой пьесе я говорю.

«Только пьеса была переименована, — сказал он. — Да, вот то, что вам нужно. "Мерлин, или Британский герой"».

Зачем Драйдену понадобилось менять в названии пьесы Артура на Мерлина, я даже не могла представить, но это действительно оказалась та самая пьеса. Я прочитала первые строки с таким же теплым ощущением, которое появлялось у меня, когда я в очередной раз принималась за любимый роман.

Грэм сказал:

— Я уже дочитываю. Король Артур только что воссоединился со своей Эммелиной. — Он прочитал со страницы: — «И вот пришел тот час, когда могу тебя я заключить в объятья, назло судьбе, что так старалась нас друг от друга отвести навечно». Похоже на нас, — заметил он, отложил книгу, выключил свет и повернулся на бок, а я уютно примостилась рядом с ним в темноте.

Но мне эти слова больше напомнили чужую историю. Я улыбнулась.

— Нас судьба не старалась друг от друга отвести навечно.

— Да, наверно. Разве что Стю старался.

Он уже задремал. Я слышала это по его голосу. Он всегда засыпал легко, как большой ленивый кот, стоило ему закрыть глаза, и через несколько секунд он уже спал, пока мой разум продолжал бурлить разрозненными образами и обрывками мыслей.

Я почувствовала на шее его дыхание, ощутила спиной тепло его тела, словно щитом закрывавшего меня от неистового ветра, который даже сейчас, казалось, стремился пробиться в дом сквозь окна. Так я лежала и думала, когда услышала щелчок. Сначала я не поняла, что произошло, но потом увидела, что свечение электрического обогревателя начало тускнеть.

— Нет, только не это. Электричество выключилось. Этот ветер…

— Это не ветер, — сказал Грэм. — Это счетчик. Он еще днем был почти на нуле, я хотел поправить, но забыл. Извини.

— Давай я поправлю.

Но Грэм придвинулся ко мне поближе.

— Пусть, — тихо пробормотал он мне в плечо. — Мы не замерзнем.

Мои глаза закрылись, я тоже начала засыпать. А потом вдруг до меня дошло, что он только что сказал. Глаза тут же распахнулись, сна как не бывало.

— Грэм?

Но он уже крепко спал.

«Может, это и совпадение, — подумала я, — но он уже дважды произнес слова из моей книги, слова, сказанные Мори Софии». А Мори был похож на него только потому, что я захотела его сделать похожим на него… Ведь это я сделала его похожим на Мори, верно? Или… Не может быть, чтобы у настоящего Мори были глаза цвета зимнего моря, как у Грэма и матери Грэма…

«Моя мать была из семьи, которая очень давно живет в этих краях», — однажды сказал он мне.

Мне представилась девочка с темными вьющимися волосами, которая когда-то, много-много лет назад, бежала, раскинув руки, по берегу. Девочка, которая здесь выросла, наверное, вышла замуж и завела своих детей. Интересно, кто-нибудь занимался изучением корней семьи Грэма? И, если я сама возьмусь за это, выясню ли я, что к их роду относится и семья рыбака, некогда жившая в домике к северу от Буллерс оф Бьюкен?

Это тоже казалось абсолютно невозможным. Слишком похоже на роман, чтобы быть правдой. И все же девочка, играющая на берегу, не шла у меня из головы. В гудении ветра за окном мне послышался знакомый голос, и снова, как в первый день в этом доме, до меня донеслись слова Софии о том, что ее сердце навсегда отдано этому месту. А потом я услышала, как ей ответила графиня: «Если твое сердце хочет остаться здесь, в Слэйнсе, пусть. Я позабочусь о нем. И, даст Бог, я еще дождусь, когда оно приведет тебя обратно».

Я лежала в кровати, прислушиваясь в темноте к ровному дыханию Грэма, и вдруг мне показалось, что сердце Софии соединилось с моим, заполнив какую-то маленькую пустоту в нем, отчего то обрело полноту и целостность. Грэм у меня за спиной пошевелился, как будто тоже это почувствовал, а потом его рука, теплая, твердая, надежная, легла на меня, я покрепче прижалась спиной к его груди, мне сделалось спокойно, я зарылась лицом в подушку и заснула.

О персонажах

Работа над любым историческим произведением основывается на изучении жизни действительно существовавших людей. За несколькими исключениями (маленькая Анна, слуги в Слэйнсе и София) все персонажи из повествования о восемнадцатом веке реальны, и их действия ограничены рамками того, что происходило на самом деле.

Выяснять, что в действительности происходило в 1708 году, не так-то просто. Все стороны, принимавшие участие в тех событиях, преследуя свои цели, старались скрыть правду, и даже записям современников нельзя доверять полностью. Многим я обязана Джону С. Гибсону за его краткую, но мастерски изложенную историю вторжения под названием «Разыгрывая шотландскую карту: франко-якобитское вторжение 1708 года» — именно эта книга вдохновила меня на написание романа об этом времени. А также удивительно подробным воспоминаниям полковника Натаниэля Хука, которые были опубликованы в 1760 году как «Тайная история переговоров полковника Хука, проводимых в Шотландии в пользу Претендента». Мне повезло приобрести первое издание сочинения Хука, которое не только стало украшением моей домашней библиотеки, но и помогло разобраться в перемещениях моих персонажей.

Когда это было возможно, я старалась разыскать самые достоверные свидетельства тех дней: письма, записи бесед. Если обнаруживался письменный пересказ того или иного разговора, мне приходилось вкладывать те же слова в уста моих персонажей. Если корабль капитана Гордона в определенный день стоял на рейде Лейта, я отправляла его туда. Не отходила я от этого правила даже со второстепенными персонажами: визиты мистера Холла[9] в Слэйнс по поручению герцога Гамильтона действительно имели место, как и участие мистера Малколма во вторжении и его вынужденное бегство после крушения планов.

Но нужно сказать, что я все же позволила себе парочку вольностей. После кропотливого исследования жизни Джона Мори я так и не смогла установить доподлинно, принимал ли он участие в битве при Мальплаке. Однако, поскольку единственное упоминание о его смерти совпадает со временем этого сражения (и поскольку мне для развития сюжета было удобно, чтобы он там был), я отправила его в те леса, где Королевский ирландский полк действительно встретился и сражался с ирландским полком, поддерживавшим Францию и претендовавшего на шотландский и английский престол Якова.

Несмотря на то, что существуют документальные подтверждения факта захвата капитаном Гордоном «Солсбери» и того, что он оказался единственным участвовавшим в том сражении британским капитаном, который объявил французский корабль своим трофеем, не остается сомнений, что Гордон был якобитом. И поскольку никто, кроме самого капитана Гордона, не знает, почему он захватил этот корабль, я придумала этому, на мой взгляд, правдоподобное объяснение, которое могло бы подтолкнуть к подобному поступку этого человека.

Якобитскому движению он был предан всю жизнь. Когда в 1714 году королева Анна умерла и на престоле оказался первый представитель Ганноверской династии Георг I, Гордон отказался присягать ему на верность и в результате был отстранен от дел. Он смиренно принял предложение поступить на службу в российский флот Петра I, служил с отличием и был назначен главным командиром Кронштадтского порта. Пребывая в России, он не прекращал якобитскую деятельность и вел переписку с королем Яковом и его соратниками. Когда весной 1741 года капитан Гордон умер богатым и уважаемым человеком, в некрологе, помещенном в «Джентльменз мэгэзин», указывалось, что он всегда был «истинным другом своих соотечественников».

Герцогу Гамильтону повезло меньше. К 1711 году его притязания начали осуществляться. Королева Анна пожаловала ему звание пэра и назначила послом во Францию. Однако, прежде чем он успел уехать в Париж, чтобы занять пост, его давняя вражда с лордом Морганом привела к дуэли. Ноябрьским утром мужчины встретились на рассвете в лондонском Гайд-парке. Были обнажены шпаги, и в последовавшем поединке оба противника погибли. Происшествие вызвало в те дни настоящий скандал, и потом еще долго не утихали споры о том, что произошло на самом деле и каковы были истинные причины этого трагического события. В смерти он оказался так же скрытен, как в жизни.