Галина Врублевская - Загадки любви

Я села на первый ряд, с краю, рядом с другими потенциальными ораторами, и с интересом посмотрела на сцену. Ее оформление говорило о важности предстоящего мероприятия. Длинный стол для авторитетных персон, повернутый наискосок одновременно к зрительному залу и к высокой тумбе-кафедре, задник сцены, представляющий масштабное полотно с нарисованными флагами разных стран, – наш частный университет позиционировал себя как международный. Длинноногие девочки в коротких юбчонках сновали по сцене взад и вперед, расставляли на столе для комиссии бутылочки с водой, раскладывали блокноты с ручками перед каждым стулом, стучали пальцами по микрофону. Не заставили себя ждать и те, кому была адресована забота организаторов.

Среди персон, вышагивающих к столу, я узнала и вечно румяного колобка, нашего ректора, и бодрящихся старичков из ученого совета, но главное – и это меня удивило и порадовало – увидела замыкающего цепочку Николая Тимофеевича Аношина, моего научного руководителя. Пусть он был нездоров, приволакивал ногу и опирался на палочку, но ведь смог прийти! Видно, и звали настойчиво, и сам проявил охоту. Но ради чего случился весь этот сбор? Ответ лежал на поверхности: Леонида Александровича Лунина будут, что называется, приводить к присяге: сейчас он и. о., а станет завкафедрой. Настроение резко испортилось. Вот ведь сумел организовать свое вступление в должность, будто президент! Тогда что же требуется от меня? Неужели Лунин, планируя мероприятие, вписал туда и мое покаяние? Тогда почему не предупредил сам?

Секретарь вышла на середину сцены – стройная девушка, гладкие волосы на прямой пробор, костюм, похожий на мужской, под пиджаком скромная водолазка. На сцене она казалась значительнее, чем была, когда подходила предупредить о выступлении. Она постучала карандашом по микрофону, призывая к тишине, и объявила:

– Разрешите открыть чрезвычайное собрание университета.

Говорок в зале не утихал.

Я посмотрела на соседей по ряду. Что происходит? Почему зал находится в таком возбуждении? И такая революционная риторика: чрезвычайное собрание! Но на лицах сотрудников читалась лишь тревога. В голову пришла и вовсе нелепая мысль: неужели издан приказ о закрытии университета?

Девица постучала по микрофону еще раз, добиваясь порядка, попросила выключить мобильники. И наконец объявила повестку дня:

– Сегодня мы собрались по чрезвычайно неприятному поводу, – повторила она пугающее слово «чрезвычайно». – Среди преподавателей нашего института, более того, среди руководителей образовательного процесса, выявлен самозванец. Этот человек не только не достоин быть наставником студенчества, но даже называться специалистом-психологом. Я говорю о Леониде Александровиче Лунине, еще недавно претендовавшем на звание профессора и заведующем кафедрой общей психологии. Нашему собранию предстоит не только осудить этого господина, но сделать все возможное, чтобы не допустить в учебном заведении подобного позора впредь.

Из зала раздались выкрики: «Мы ничего не понимаем!», «Требуем объяснения!», «Пусть сам Лунин скажет...».

Но секретарь лично изложила факты. Перед назначением Лунина на новую должность были заново проверены его документы и выявилась подделка. Его диплом о высшем образовании оказался фальшивым! Лунин не учился в том вузе, диплом которого представил. У него, правда, имелось подлинное свидетельство о прохождении двухгодичных курсов по психологии, однако и оно теперь теряло силу, поскольку на курсы принимали при наличии высшего образования. В довершение всего сообщалось, что кандидатская диссертация была написана для Лунина другим человеком за деньги, а в докторской незаконно заимствованы исследования сотрудников кафедры.

Все затихли. Никто не решился подвергнуть критике отдел кадров, поскольку знали, что главный менеджер по персоналу – дочь учредителя университета. Однако выступающие отыскались.

Вышел едва переставляющий ноги профессор Аношин. Борясь с одышкой и временами заходясь в нервическом кашле, он начал критиковать себя. Признался в том, что из-за нездоровья не смог вовремя заметить профнепригодность человека, работающего под его началом. Следом потянулись на сцену другие ораторы и тоже привели примеры некомпетентных высказываний доцента Лунина. Потом вышла к трибуне я и без утайки рассказала о своих злоключениях.

Собрание длилось больше двух часов. Сам виновник на сцене так и не появился, хотя устроители приглашали его на собрание. Но тот якобы позвонил и сообщил, что внезапно заболел.

Отдельные участники попытались поднять вопрос о полной неразберихе, царящей в университете, о назначениях не по конкурсу, а по связям, о диссертациях, продвигаемых по знакомству, но их прервал ректор. Теперь не просто румяный, а пунцово-красный, он выкрикнул:

– Пожалуйста, не надо голословных утверждений. Из-за этого инцидента наш университет может лишиться лицензии, а вы еще масла в огонь подливаете!

Народ испугался такой перспективы, поутих, перешли на обсуждение менее острых вопросов.

После завершения шумного собрания ко мне подошел, опираясь на палку, Николай Тимофеевич.

– Ты хорошо выступила, Дашенька, – обратился он по-отечески. – Теперь, думаю, все у тебя наладится. И отнятые у нашей кафедры часы, надеюсь, вернут. Я уже разговаривал с ректором на эту тему. Диссертацию твою пора оформлять, надо выходить на предзащиту в ближайшее время. Тема актуальная.

– А вы не думаете вернуться на кафедру, Николай Тимофеевич?

– Возможно – консультантом, но руководство уже не потяну, милая.

Узнав, что Николай Тимофеевич приехал в университет на такси, предложила подвезти его домой на своей машине. По дороге мы вкратце обсудили дальнейший план моей работы и сроки выполнения. Он поторапливал меня:

– Только не волыньте, голубушка, а то знаю вас, девиц, одни фигли-мигли на уме, не ровен час – и рожать надумаете.

Я заверила, что в ближайшее время таких намерений не имею.

В эту ночь я долго не могла заснуть: вспоминала выступления ораторов и свое собственное. Затем в мозгу стали громоздиться амбициозные планы о защите, о научном звании, о должности доцента. И, уже проваливаясь в глубину сна, мельком вспомнила о Вите. Не помешает ли он моей карьере, если станет моим мужем? А то, что он станет им, я уже не сомневалась.

Наша с Виктором совместная жизнь началась не в лучшую пору. Финансовый кризис сказался и на моих, и на его доходах. Издательство задерживало Вите выплату гонораров за уже вышедшие книги и не торопилось с изданием новых. Он снова обратился к поденным заработкам: переводы, правка чужих рукописей, а то и неблагодарная корректорская работа. Необходимость всюду успеть, тратить себя на рутинную работу заглушала в нем искры творчества, но я старалась поддержать в нем живой огонек и полностью освободила его от бытовых забот, хотя самой тоже катастрофически не хватало времени. Также приходилось помогать и Витиной бабушке, но, к счастью, она не вмешивалась в наши семейные отношения – живи я и Витя с моей властной мамой, непременно возникли бы трения.

Однако существовала проблема, нами же и созданная. Галя, въехав на время в квартиру Варвары Владимировны, осталась здесь жить вместе с нами – она так и не нашла работы. А мы оказались ответственны за ее судьбу, как случается, когда подберешь с улицы котенка. Я не знала, как разрулить ситуацию. Хотела переместить инертную подружку к родителям, в свою комнату, но мама воспротивилась, заявила, что не позволит превратить их квартиру в коммуналку. Отец, как всегда, поддержал ее. Поэтому Галя осталась жить у нас на правах дальней родственницы.

Ночевала подруга на раскладушке в тупике коридора, там же у нее появилась полка с книгами и настенный светильник и возможность подключать свой ноутбук к Интернету. В Интернете она искала вакансии, завязывала необременительные знакомства, перебирала женихов. Но все ее поиски были такими неуверенными, вялыми, что она радовалась любым отказам и сама избегала встреч. Она свыклась со своим нынешним положением и, казалось, не хотела перемен.

Однако присутствие Гали радовало старушку. Вместе они коротали дни за телевизором в комнате у Варвары Владимировны, смотрели бесконечные сериалы. Лишь иногда Галя нехотя подметала квартиру, оставляя пыль в углах и под мебелью, еще реже – кухарничала, разводя при этом немыслимую грязь в кухне. А мыть посуду приходила как раз тогда, когда мы с Витей начинали ужинать. Я просила ее дать нам спокойно поесть, она ненадолго покидала кухню. Но проходила секунда-другая, и Галя появлялась вновь: выпить воды, помыть яблоко или взглянуть на уличный термометр за окном. Эти мимолетные вторжения напрягали меня. Я испытывала беспокойство и, к своему удивлению, даже ревность. Однако обвинить Галю мне было не в чем. Она не стреляла в сторону Вити глазами, не пыталась заговорить с ним, а просто с опущенными белесыми ресницами скользила мимо нас к раковине, включала кран, что-то мыла, набирала воду и уходила, не проронив ни слова.

Порой Витя, не выдерживая ее убогого смирения, приглашал Галю вместе с нами попить чаю, но она, мотнув головой, поспешно покидала кухню. Когда же ее маленькая фигурка скрывалась за дверью кухни, он со вздохом облегчения произносил:

– При Гале я чувствую за собой непонятную вину: скромная, порядочная девочка, а своего угла не имеет.

– Именно, что углом и довольствуется, – с раздражением роняла я.

– Ты бы поспрашивала у знакомых, может, у кого есть комната на примете?

– А платить кто будет? У нее только пособие по безработице. Мы тоже концы с концами едва сводим. А при своей работе я должна прилично выглядеть! Туфли новые не на что купить! Ведь для студентов одежда преподавателя не менее важна, чем содержание его лекций.

– Ну, загнула! Я в универе даже не замечал, во что преподы одеты. Думаю, и твои студенты такие же! А для меня ты – красавица в любой одежде. А без одежды еще лучше!

Витя сгреб своими руками мои ладони и поцеловал их:

– Я заново влюблен в тебя, Долечка! Так счастлив, что ты пришла ко мне жить! Теперь один вопрос: когда поженимся?

Я оглянулась на дверь – привыкла держать обстановку под контролем, поскольку в квартире мы никогда не оставались одни. Так и есть, дверь скрипнула, и на пороге кухни показалась бабушка – я едва успела выдернуть свои руки из Витиных.

– Ребятки, вы телевизор сейчас не смотрите? Там по пятому каналу показывают, как иностранные наемники в Афганистане воевали. Я все думаю, вдруг лицо Артурчика где промелькнет. Он тоже, наверно, как ты, представительным мужчиной стал. Вы всегда были похожи, вот я и смотрю такого же лысоватого, только худого – у солдат-то жизнь беспокойная.

– Бабуля, да выключи ты этот телевизор! И Артур погиб не в Афганистане, а в Сербии.

– Значит, опять в моей старой голове все перепуталось.

Когда бабушка вновь ушла в свою комнату, я попеняла Вите:

– Зря вы бабушку расстроили, о гибели Артура ей сообщили. Пусть бы думала, что он в Москве или за границей живет.

– Ей еще тяжелее было бы знать, что он жив, а про нее забыл: не пишет, не звонит.

Пока мы спорили, что можно и нельзя говорить престарелым людям, в кухню заглянула слоняющаяся без дела Галя:

– Ой, извините, я думала, что вы в комнату ушли, и хотела кастрюлю почистить. Сожгла, когда утром кашу бабуле варила! Совсем забыла, что отмокать ее поставила, а сейчас вот вспомнила.

– Мы сейчас уходим, Галя. Занимайся своими делами. – Витя встал и потянул меня за рукав.

Я последовала за ним.

Когда мы снова остались с Витей наедине, теперь уже в комнате, где могли закрыться на задвижку, он с жадностью прижал меня к себе.

– Не могу, Долечка, терпеть! Все эти помехи меня сильнее распаляют. Как только за редактирование учебника деньги получу, обязательно снимем для Гали комнату. И ты так и не ответила на мой вопрос: когда поженимся?

– Думаю, в конце лета в самый раз будет. Сейчас работы в университете прибавилось, учебный год к концу подходит. Да и вопрос с нашей горемыкой надо вначале утрясти.

В следующий момент Витя нетерпеливо рассек «молнию» на моей спортивной курточке, стянул колечко резинки с хвостика, взъерошил ладонями мои теперь распущенные волосы – так он нередко начинал любовную игру. Когда мы оказались на диване, комната чудесным образом расширилась, растворились стены, исчезли посторонние звуки, исчезли отвлекающие детали. Журчащий ручеек ласковых слов, произносимых Витей, как шелест молодой листвы, усыплял мое сознание. Пальцы Вити нежно касались моей шеи, будто травинкой щекотали ее. Впечатление жаркого летнего полдня становилось все явственнее.

Однако на настенном календаре белела лишь апрельская страница, украшенная картинкой с тающим снегом и бегущими ручьями. На улице также держался легкий морозец.