Мальчика звали Джонни Маллой, он был сыном миссис Вивиан Маллой, которая плыла в Австралию к мужу, построившему там для нее дом. Их сопровождала миссис Блэйки, ее вдовствующая сестра, которая помогала присматривать за Джонни.

Еще на корабле плыли Гарет и Клэр Гленнинги. Клэр была милой застенчивой женщиной, ей было примерно лет за сорок. Ее муж был несколькими годами старше, очень внимательный и галантный. Он постоянно следил за тем, чтобы его жена чувствовала себя удобно. Еще была пожилая чета, мистер и миссис Гринолл, плывущие в Австралию в гости к замужней дочери и ее семье, с ними путешествовала сестра миссис Гринолл, мисс Элла Рандл, крайне чопорная дама, постоянно чем-нибудь недовольная.

В первые дни нашего плавания эти люди были для меня лишь пассажирами на корабле, но вскоре они стали приобретать индивидуальность. Мы с Чантел часто обсуждали их. Я заходила к ней в каюту в отсутствии Моник, и мы придумывали о пассажирах различные истории, и чем невероятнее были эти истории, тем больше мы веселились. Я становилась такой же легкомысленной, как и Чантел. Я сообщила ей, что решила следовать ее жизненной философии.

Большую часть времени я проводила с Эдвардом. Меня преследовал страх, что он свалится за борт, и в первые дни я не сводила с него глаз. Трудность еще заключалась в том, что он и Джонни поначалу чувствовали неприязнь друг к другу, пока до них не дошло, что играть им больше не с кем. На первых порах они придерживались настороженного нейтралитета, потом перешли к перемирию, затем последовало неохотное признание друг друга, переросшее в дружбу. В эти же первые дни я никак не могла привыкнуть к оснащению и атрибутам корабля, потребовалось время, чтобы я стала воспринимать окружающее, как само собой разумеющееся.

Завтракала, обедала и пила чай я вместе с Эдвардом, с нами за столом сидели Джонни и миссис Блэйки. С миссис Блэйки, несмотря на то, что она приходилась сестрой миссис Маллой, обращались, как с бедной родственницей. Она сообщила мне, что дорогая Вивиан, ее сестра, оплатила ее проезд и обещала приютить ее в Новом Свете. Она изо всех сил старалась выразить свою благодарность. По-видимому, именно поэтому она нянчила Джонни.

Я много узнала о ее жизни. Она убежала с актером, которого не одобряла ее семья, вышла за него замуж, а тот оказался болен чахоткой. После его смерти последовали нищета, прощение и возврат к семейному очагу. Милосердная Вивиан взяла ее с собой в Австралию и поможет ей начать новую жизнь, следовательно, она обязана проявить благодарность.

Мне было жаль бедняжку Люси Блэйки. Я понимала, что за помощь в беде приходится платить. И чрезмерно дорого.

Мы сдружились, проводя время за столом и гуляя по палубе, наблюдая за своими питомцами, когда те играли в метание колец и палубный теннис.

По вечерам после ужина в половине восьмого дети отправлялись спать, а мы с миссис Блэйки в восемь часов присоединялись к остальной компании. У меня было место за столом интенданта, а миссис Блэйки сидела за столом первого помощника.

Стол интенданта находился в конце обеденного салона, на другом конце стоял стол капитана, таким образом я время от времени видела Редверса, хотя он не каждый вечер появлялся в салоне. Иногда он обедал у себя, и за первые три вечера я видела его всего лишь раз. В форме он был красив, а его волосы казались еще светлее. За его столом сидели Моник, Клэр и Гарет Гленнинги, мистер и миссис Гринолл.

Чантел сидела с Рексом за столом корабельного врача. Я быстро поняла, что, несмотря на присутствие на корабле капитана, я, по всей вероятности, буду редко его видеть. Я подумала, что в отличии от Чантел, мне опасность не грозит. Я гадала, что на самом деле она чувствует к Рексу и не прячется ли за маской легкомыслия тревога и смятение. Рекс проявлял к ней интерес по-своему, совершенно не так, как это делает капитан. Рекса можно было назвать серьезным, он не производил впечатление человека, который способен на легкий флирт.

Я стала чаще размышлять о Рексе. Мне казалось, что он принадлежит к типу людей, которые стараются скрыть свои чувства. Случайно я поймала его взгляд, брошенный на Чантел, он смотрел на нее почти свирепо, с чувством собственника. Возможно, я это придумала, ведь нам прекрасно было известно, что он едет в Австралию, дабы возобновить ухаживание, если оно вообще существовало, за мисс Деррингам.

А Чантел? Ее я тоже не понимала, хотя часто замечала, как оживленно она беседует с Рексом. В эти минуты глаза у нее сияли, и она казалась более веселой, чем обычно. Но тем не менее она совершенно не смущалась при упоминании имени мисс Деррингам.

Я попросила ее:

– Чантел, дай мне почитать твой дневник. Интересно сравнить наши впечатления о корабле.

Она засмеялась.

– Я не веду его теперь… как раньше.

– Ты что, вообще ничего не записываешь?

– Ничего. Ну, почти ничего.

– Почему?

– Потому что жизнь так восхитительна.

– А разве это не причина, чтобы запечатлеть эту жизнь, записать все, чтобы в будущем можно было снова это прожить?

– Дорогая Анна, – сказала она, – мне кажется, я записывала происходящее в замке специально для тебя. Мне хотелось, чтобы ты разделила мою жизнь… а это было возможно только таким образом. Теперь в этом нет необходимости. Ты здесь. Тебе все известно из первых рук. Мой дневник теперь не нужен тебе.

Мы находились в ее каюте, я сидела в кресле, она лежала на кровати.

– Хотела бы я знать, – задумалась я, – чем все это кончится.

– Все зависит от нас самих.

– Ты и раньше говорила то же самое.

– Кто-то сказал, что виновата не наша судьба, а мы сами.

– Шекспир.

– Полагаюсь на твою память. Но это правда. К тому же благодаря сомнению жизнь кажется еще интереснее, правда? Если тебе точно известно, что тебя ждет, какой смысл жить?

– Как себя чувствует… миссис Стреттон? – поинтересовалась я. Чантел пожала плечами.

– Она не доживет до глубокой старости.

Я вздрогнула.

– Что такое? – спросила она.

– Ты так говоришь.

– Я говорю правду, признай, это то, что есть на самом деле. У нее очень плохие легкие…

– Может быть, родной воздух…

Чантел пожала плечами.

– Утром я говорила с доктором Грегори. (Это был корабельный врач, высокий бледный молодой человек; я заметила, что он увлечен Чантел.) Он сказал, что болезнь уже слишком глубоко сидит в ней. Даже целительный воздух Коралла может оказаться бесполезным.

– А капитан знает?

– Держу пари, что знает. Вероятно, именно поэтому он ведет себя столь развязно.

– Чантел!

– Анна! Давай не будем лицемерить. Галантный капитан наверняка осознал, что совершил огромную ошибку, за которую будет расплачиваться всю жизнь. Но похоже на то, что ему не долго осталось расплачиваться.

– Чантел, я бы не хотела…

– Чтобы я относилась к смерти так беззаботно. А почему бы и нет? Это помогает не бояться смерти… ни своей, ни чужой. Вспомни, что я лучше, чем кто-либо, знакома с этой мрачной особой. Из-за своей профессии мне часто доводилось встречаться с ней, поэтому я отношусь к ней не очень-то уважительно. И не переживай за капитана. Кто знает, возможно, его ждет то, что называют «счастливым избавлением».

Я встала. У меня не было желания обсуждать с Чантел смерть его жены.

Она вскочила с кровати и взяла меня под руку.

– Вечно я болтаю ерунду в то время, как стремлюсь говорить серьезно. Тебе пора бы это знать, Анна. Но не волнуйся за мою пациентку. Будь уверена, я все для нее сделаю. А если случится непоправимое…

Она придвинула свое лицо к моему, ее зеленые глаза сверкали.

И я подумала: «Она полагает, что, если она умрет, капитан станет свободным… свободным для меня».

Как же я любила ее. Но мне хотелось ей объяснить, что я не могу желать чужой смерти, даже если она принесет мне выгоду.


Первым портом, в который мы зашли, был Гибралтар. Однажды утром, проснувшись, я выглянула в иллюминатор и увидела его – огромную скалу, выступающую из воды.

Я не в первый раз оказалась здесь. Казалось, что с тех пор прошло много-много лет, в те времена я была ребенком чуть старше Эдварда, и я помню, как мне было радостно тогда, а в соседней каюте плыли живые родители. Меня часто занимал вопрос, как Эдвард относится к своей матери, отца он почитал за Бога. Интересно, потому ли, что тот был капитаном, объехавшим весь мир, или просто за то, какой он есть?

Я размышляла о том, что сказала мне Чантел о Моник, меня волновало ее будущее… и будущее Чантел, которая вызывала всеобщее восхищение. В нее были влюблены не только Рекс и корабельный врач, я замечала, как другие смотрят на нее. Людей привлекала не только ее красота, которой она несомненно обладала, но и ее живость, внутренняя сила. Мне казалось, что жизнь рядом с ней – это вечный праздник. Не сомневаюсь, что и другие думают, как и я, и мечтают разделить с ней свою жизнь.

Через несколько часов мы пристанем к Гибралтару и сможем сойти на берег. Чантел сказала, что было бы хорошо, если бы мы пошли в компании, например, с корабельным врачом и, может быть, с первым помощником. Гленнинги собирались пойти на берег к своим друзьям. А кому охота гулять с престарелыми мистером и миссис Гринолл, ну уж а мисс Рандл составлять компанию хочется и того меньше!

Я напомнила ей, что нахожусь здесь для того, чтобы присматривать за Эдвардом, а он тоже захочет сойти на берег, так что мне придется идти вместе с ним, а так как миссис Блэйки поведет гулять Джонни и оба мальчика выразят желание гулять вместе, следовательно, я присоединюсь к ней и миссис Маллой. Чантел поморщилась.

– Какая жалость! Бедная Анна! – посочувствовала она.

Мы наняли экипаж с извозчиком-гидом. Возбужденные мальчики подпрыгивали на сидениях, и бедняжка Люси Блэйки совершенно не могла успокоить Джонни, а может она стеснялась миссис Маллой. Я же никого не стеснялась и велела Джонни сидеть смирно, который сразу повиновался к изумлению своей матери и тети. Момент показался мне подходящим для проведения урока географии и одновременно истории. Если бы Чантел была с нами, она бы смеялась надо мной. Как жаль, что ее не было.

День был прекрасным, и после влажного тумана Лангмаута солнце казалось очень ярким.

– Гибралтар принадлежит нам с 1704 года, – сообщила я Эдварду.

– Кредитонам? – спросил он.

Миссис Маллой и миссис Блэйки присоединились к моему смеху.

– Нет, Эдвард, Британии.

Эдвард слегка удивился; несомненно, он считал, что его грозной бабушке принадлежит вся Британия.

– Название Гибралтар, – продолжала я, – произошло от имени араба Гибел Тарик, который жил здесь очень, очень давно.

– Раньше нас? – задал вопрос Джонни.

– Гораздо раньше, и он построил себе замок, который назвал своим именем. А потом Гибел Тарик превратился в Гибралтар. Если вы быстро произнесете это название, увидите, что получится.

Мальчики стали хором кричать: «Гибел Тарик. Гибралтарик… Гибралтар».

– Скоро увидите замок, – утихомирила я их, но при виде старинного мавританского замка они, тыча в него пальцами, снова заорали «Гибел Тарик», и я сказала миссис Блэйки: «Теперь они его запомнят навсегда».

– Замечательный способ преподавания детям, – вежливо заметила миссис Маллой. По-моему, ее чуточку задело, что никто не пригласил ее присоединиться к какой-либо другой компании, она, наверняка, считала, что обеих гувернанток следует оставить справляться с детьми самим. Бедняжка Люси Блэйки! Если ты представляешь из себя ничтожество, то лучше не жить со своей семьей. Когда я жила с тетей Шарлоттой, я была куда независимее.

Гвоздем программы нашей экскурсии были обезьяны. Несколько экипажей поднялись на верхушку скалы, где и остановились. На верху были уже Гриноллы с мисс Рандл, они поприветствовали нас.

Нам с трудом приходилось удерживать мальчиков подальше от обезьян, таких озорных и бойких. Наш извозчик предупредил нас не приближаться к ним, так как они могут украсть перчатки и даже шляпы. Мне доставляло истинное удовольствие наблюдать за тем, как веселились мальчики. Они перешептывались и фыркали, я лишь боялась, что кто-нибудь подговорит другого на какую-нибудь выходку.

Мы стояли и смотрели на ужимки этих маленьких зверьков, как вдруг один из них сбежал со склона выше, держа во рту зеленый шарф. Раздался взрыв смеха. Оглянувшись, я увидела Рекса и Чантел. Они были вместе, он держал ее под руку, они хохотали, и я поняла, что обезьяна утащила ее шарф.

Значит, они пошли гулять вместе. Радость от прогулки у меня тут же улетучилась. Мне пришла в голову мысль, что ей придется познать боль, сильную боль, потому что леди Кредитон никогда не допустит этого, к тому же он едет делать предложение мисс Деррингам.

Мы вернулись в гавань, я старалась не показать, что у меня испортилось настроение.