Когда она впервые вошла в «Дом Королевы» и села на резное кресло времен Реставрации, случайно оказавшееся в холле, я подумала: «Она здесь не останется. Больше сюда она не придет».

Но я ошиблась. Потом она объяснила, что ее поразили и дом, и я. Я выглядела такой грозной. Типичная старая дева в твидовом костюме и строгой блузке, прекрасные волосы зачесаны назад, и вся их красота пропадала – настоящее преступление.

Чантел обладала специфической манерой разговора – она подчеркивала определенные слова, а заканчивая предложение, издавала смешок, будто подсмеивалась над самой собой. Профессия сиделки менее всего подходила ей.

Я отвела ее к тете Шарлотте, и неожиданно – вернее, совершенно естественно – тете Шарлотте она понравилась. Я сказала Эллен, что Чантел может легко и свободно обворожить любого.

– Она настоящая красавица, – заметила Эллен. – Теперь все пойдет по-другому.

Так и случилось. Она была веселой и деятельной. Тетя Шарлотта даже стала меньше ворчать. Чантел очень заинтересовал дом, и она облазила его сверху донизу. Позже она призналась мне, что интереснее дома она никогда не видела.

Уложив тетю Шарлотту спать, она приходила ко мне в комнату поболтать. Думаю, она была рада, что в доме есть человек примерно ее возраста. Мне было двадцать шесть лет, а ей двадцать два, но жизнь ее была интересней: со своей последней пациенткой она немного путешествовала, и поэтому казалась мне женщиной, умудренной опытом.

Жить стало гораздо веселее и мне, и остальным в доме. Эллен она очень нравилась; наверняка она рассказала ей о мистере Орфи. Даже миссис Мортон была более общительна с ней, чем со мной, и именно от Чантел я узнала, что у миссис Мортон есть дочь-калека, которая живет с незамужней сестрой миссис Мортон в пяти милях от Лангмаута. Туда-то она и ездила в выходные дни, а потом возвращалась в «Дом Королевы» терпеть причуды тети Шарлотты и неудобство, чтобы находиться от дочери неподалеку. Она не могла дождаться дня, когда сможет уйти на пенсию и жить вместе с дочерью.

– И она тебе все рассказала? – изумилась я. – Как ты этого добилась?

– Люди любят разговаривать со мной, – сказала Чантел.

Ей нравилось смотреть из окна моей комнаты на сад и реку. Она называла их восхитительными. Она живо интересовалась всем и вся. Она даже начала изучать антиквариат.

– Антиквариат олицетворяет деньги, – говорила она.

– Но для начала его надо купить, – объясняла я. – За некоторую мебель еще не заплачено. Тетя Шарлотта просто выставляет мебель, в случае ее продажи она получает комиссионные.

– До чего же ты умная! – восхитилась она.

– У тебя более важная профессия.

Она скорчила гримасу. Порой она напоминала мне маму, правда, Чантел выглядела гораздо эффектнее.

– Сохранять очаровательные старые столы и стулья важнее, чем сохранять капризных калек. Они бывают такими отвратительными, доложу я тебе.

Ее манера разговаривать меня забавляла. Она рассказала, что выросла в семье викария.

– Я-то знаю, откуда взялось выражение «беден, как церковная мышь». Именно такими бедными были мы. Эта постоянная экономия. Она уничтожает в тебе душу, Анна.

Мы быстро стали называть друг друга по имени, а ее имя звучало так чудесно, что я сказала, что просто стыдно не произносить его вслух.

– Таким образом, пока отец спасал души прихожан, его дети сидели на хлебе и воде. Брр! Мама умерла… умерла при родах самой младшей, то есть меня. Всего нас пятеро.

– Как здорово иметь столько братьев и сестер.

– Не очень здорово, если беден. Мы все решили приобрести профессию, и я выбрала медицину только потому, что так я попаду в дома богачей и мне хотя бы достанутся крошки с барского стола.

– И ты попала сюда!

– Мне нравится здесь, – ответила она. – Здесь так красиво.

– Во всяком случае здесь тебе не придется сидеть на хлебе с водой.

– А я бы и не возражала, даже если бы и пришлось. Пребывание здесь стоит того. Замечательный дом, столько необыкновенных вещей, и ты, безусловно, необычная, и мисс Бретт. В этом плюсы моей профессии. Неизвестно, куда попадешь.

Ее глаза сверкали, словно изумруды.

– Мне всегда казалось, что такая красавица, как ты, должна обязательно быть замужем, – высказалась я.

– Мне делали предложения, – уклончиво улыбнулась она.

– Но ты никогда не влюблялась, – поняла я.

– Нет. А ты?

Я вспыхнула и неожиданно для себя рассказала ей все о Редверсе Стреттоне.

– Бродячий Казанова, – прокомментировала она. – Жалко, что меня при этом не было, я бы предостерегла тебя.

– Как бы ты узнала, что за границей у него есть жена?

– Не бойся, я бы выяснила. Бедная Анна, считай, что тебе повезло, – у нее загорелись глаза. – Представляешь, что могло бы произойти?

– Что? – спросила я.

– Он мог сделать тебе предложение и соблазнил бы тебя.

– Что за чушь! Я сама во всем виновата. Он ничем не показал, что… заинтересован во мне. Просто я все придумала.

Она ничего не ответила, но с этих пор ее стало сильно интересовать происходящее в замке Кредитон. Я слышала, как она обсуждает Кредитонов с Эллен.

Мои отношения с Эллен изменились, теперь Эллен больше занимала Чантел, чем я. Я понимала ее. Чантел – такая замечательная. Легкой лестью она могла даже тетю Шарлотту привести в доброе расположение духа. Ее очарование заключалось в ее интересе к людям, она обладала неимоверным любопытством. Каждый раз, когда Эллен выходила на работу после выходного дня, она шла на кухню за едой для тети Шарлотты, и мне было слышно, как они вместе смеялись.

– Сестра Ломан словно солнечный лучик в доме, – сказала миссис Бакл.

Она была права.

Именно Чантел придумала, что нам надо вести дневники. Жизнь, по ее мнению, полна интересных событий.

– Не у всех, – вздохнула я.

– У всех, – настаивала она.

– Здесь не происходит ничего, – возразила я. – Я потеряла счет дням.

– Поэтому ты и должна вести дневник и все в него записывать. Вот что я придумала. Мы обе будем вести дневники и давать их читать друг другу. Вот увидишь, как весело будет сравнивать, что мы пишем об одних и тех же событиях. Мы будем их видеть глазами друг друга.

– Дневник, – сомневалась я. – У меня нет времени его вести.

– Найдешь. Писать будем одну правду. Я настаиваю. Ты поразишься тому, как изменится твоя жизнь.

Таким образом мы стали вести дневники.

Она оказалась права, как и всегда. Жизнь приобрела новый смысл. События стали казаться мне менее скучными, было любопытно следить за тем, как по-разному мы их воспринимаем. По сравнению с дневником Чантел, в котором ярко проступала ее личность, мой отчет казался однообразным. Она иначе видела людей, они становились гораздо интереснее в ее описании, даже тетя Шарлотта в ее изображении выглядела почти привлекательной.

Нам доставляло огромное удовольствие вести дневники. Самым важным, по словам Чантел, являлось то, что мы должны писать только правду.

– Понимаешь, Анна, если тебе что-то не нравится во мне, ты не должна этого скрывать. Какой смысл в дневнике, если писать в нем неправду?

Итак, я стала вести дневник – это походило на разговор с самим собой, каждую неделю мы обменивались дневниками и узнавали правду друг о друге.

Часто я дивилась тому, как же я жила до знакомства с Чантел. В какой-то степени она стала лекарством и для меня, как и для тети Шарлотты, только я не нуждалась в физическом уходе за собой.

С тех пор, как появилась Чантел, прошло десять месяцев. Снова наступила осень. Краски и ароматы осени, как и прежде, навевали на меня грусть, но на душе стало легче. Летом часто шли дожди, и из-за постоянной сырости здоровье тети Шарлотты ухудшилось, теперь она была не в состоянии подняться с кровати. Доктор Элджин оказался прав, когда посоветовал нанять сиделку. Я удивлялась легкости, с какой хрупкая Чантел с помощью миссис Мортон поднимала тетю. Болезнь тети Шарлотты прогрессировала, и доктор прописал ей таблетки опиума в качестве снотворного. Сначала она не желала принимать их, считая наркотиком, но в конце концов сдалась.

– Одну на ночь, – приказал доктор Элджин. – В крайнем случае две. Больше ни в коем случае.

Таблетки хранились в буфете в коридоре близ ее комнаты. Доктор посоветовал не держать их рядом с ее кроватью, чтобы у нее не возникло соблазна при острой боли принять большую дозу: при частом употреблении опиум перестает действовать.

– Проследите за этим, сестра Ломан.

– Можете положиться на меня, доктор, – ответила Чантел.

Что он, естественно, и делал. Он считал, что я правильно поступила, наняв сестру Ломан. Тетя – очень сильная женщина. Ничем ужасным она не больна. А за ее артрит он спокоен. В подобном состоянии она может жить много лет.

На следующую ночь после этой беседы со мной произошло нечто странное. Проснувшись, я обнаружила, что стою рядом со своей кроватью. Я никак не могла понять, что случилось. Мне приснился странный сон, но что именно, я не помнила. Кажется, что все мы – и Эллен, и миссис Мортон, и я, и Чантел – состарились в ожидании тетиной смерти. Из всего, что я увидела во сне, я помнила лишь слова, которые звенели у меня в ушах: «Много лет…». Каким образом я вылезла из кровати? То мне казалось, что я помню, как я встала, то, что не помню.

Меня охватил ужас.

Я подошла к двери и остановилась, прислушиваясь к звукам в доме. Может быть, что-то разбудило меня? За окном шелестел ветер в ветвях деревьев, где-то скрипнула половица. Во всем доме стучали часы.

Что же случилось? Ничего, просто сон.

Шли недели. Зима была суровой. Восточный ветер проникал в дом, тетя Шарлотта жаловалась, что у нее «стынут ноги», любое движение доставляло ей боль. Ей пришлось смириться со своей беспомощностью. У нее распухли и деформировались ноги, она была не в состоянии даже встать. Теперь она полностью зависела от Чантел и миссис Мортон.


Целыми днями я находилась в разъездах, на распродажах, хотя так далеко, чтобы ночевать вне дома, мне не приходилось уезжать. Женщине не легко путешествовать одной. Кроме того, я старалась сократить свои походы, потому что в мое отсутствие некому было обслуживать покупателей.

У меня возникло подозрение, что тетя Шарлотта часто тратила деньги, не задумываясь. Китайская мебель до сих пор была не продана. Тетя часто увлекалась редкой вещью, не заботясь о том, как ее продать. Такое может позволить себе коллекционер, но не продавец.

Всю зиму я продолжала вести дневник, Чантел тоже. Я узнавала обо всем, что происходило в доме. Чантел в легкой, непринужденной манере излагала малейшие подробности ее жизни в мое отсутствие, а я довольно тяжеловесно описывала мои посещения распродаж и встречи с покупателями.

Однажды утром, когда окна разукрасил мороз, я узнала, что тетя Шарлотта умерла.

Как обычно в семь часов утра Чантел понесла ей чай. Она вбежала в мою комнату. Никогда не забуду, как она выглядела в тот момент – огромные зеленые глаза, неестественно бледное лицо, рассыпанные по плечам тициановские волосы.

– Анна… она покинула нас! Ничего не понимаю. Нужно немедленно вызвать мистера Элджина. Я пошлю за ним Эллен.

Пришел доктор и сообщил, что она умерла от того, что приняла слишком много таблеток опиума, которые стояли в коридоре. Как же в таком случае она смогла их достать? Напрашивался единственный вывод. Кто-то дал их ей. В «Доме Королевы» воцарились смерть и подозрение.

Нас всех допросили. Никто среди ночи ничего не слышал. Моя комната находилась прямо над комнатой тети Шарлотты, комната Чантел неподалеку от комнаты тети, Эллен и миссис Мортон жили в другой части дома.

Сейчас я уже не помню подробности того дня, потому что записала обо всем в дневник лишь после расследования. По непонятной для меня причине я тогда не могла заставить себя вести дневник. Все происшедшее казалось мне кошмаром; я никак не могла поверить, что это правда.

Было необходимо ответить на один вопрос до того, как его зададут на суде. Каким образом тетя Шарлотта могла принять снотворное, хранящееся в соседнем помещении, если она была не в состоянии ходить? Напрашивался единственный вывод: кто-то дал ей эти таблетки. Тогда возникал неминуемый вопрос: кто?

Кому это было выгодно? Ее главный наследник – я. После ее смерти и «Дом Королевы», и дело переходили ко мне. Единственной ее родственницей, оставшейся в живых, была я; и что все станет принадлежать мне, было известно заранее. Для этого она меня и обучала. И с самого начала, до того, как произнесли его вслух, в воздухе витал вопрос: может быть, я устала ждать? В доме нависло подозрение.

Эллен лишилась дара речи, но в ее взгляде я замечала сомнение. Получит ли она часть наследства? Доволен ли будет мистер Орфи? Миссис Мортон, казалось, чувствовала облегчение. Жизнь в «Доме Королевы» не была для нее, как говорила миссис Бакл, клумбой роз. Сама же миссис Бакл не скрывала возбуждения. Ее престиж сильно поднялся, потому что она оказалась связана с домом, в котором произошла внезапная смерть.