Прибыв на место, они поднялись к камергеру. Увы! Его тоже не было дома.

— Мы подождем его, — сказала Евгения.

Но прислуга узнала ее. Преградив им дорогу, она закричала:

— Вы хотите подождать месье маркиза? Чтобы его арестовали и расстреляли вместе с вами? Уходите и скажите спасибо, что я не выдала вас!

Императрица и мадам Лебретон вышли в полной растерянности.

— А что, если мы отправимся в американскую миссию? — предложила мадам Лебретон. — Там мы будем в безопасности. Месье Вашбурн защитит нас…

— Прекрасная мысль, — обрадовалась императрица. — Скорее туда! Но где она находится?

Они не знали адреса американской миссии. Неожиданная мысль пришла в голову Евгении:

— Поедем к моему дантисту, доктору Эвансу. Он американец и далек от политики. Он мой друг, он укроет нас.

Возле площади Этуаль они нашли фиакр, который отвез их на улицу Малахоф, где жил доктор Эванс. На этот раз прислуга впустила их в дом.

— Доктора нет дома. Но он скоро вернется. Вы можете пройти в библиотеку и подождать его там.

Дамы, вздохнув с облегчением, уселись в кресла. Наконец-то им не грозил гнев толпы.

Около шести часов доктор Эванс, побывавший у дворца, вернулся домой. Слуга передал ему, что его ждут две дамы, не открывшие цели своего визита. Удивленный дантист прошел в библиотеку. Вот как он сам описывает то, что произошло дальше:

«Я был несказанно удивлен, когда вдруг оказался в обществе императрицы.

— Вам, должно быть, странно видеть меня здесь, — сказала императрица. — Но вам наверняка известно, что произошло сегодня.

Затем она в нескольких словах объяснила мне, что вынуждена была бежать из Тюильри, не тратя время даже на самые краткие сборы.

— Я приехала к вам, — добавила она, — в надежде на помощь, потому что знаю о вашей преданности мне и моей семье. Я доверяю вам. Я понимаю, что услуга, о которой прошу вас, тяжелое испытание вашему дружескому расположению.

Я заверил императрицу, что буду счастлив помочь ей.

— Как вы видите, — сказала она, — для меня настали страшные дни. Я всеми оставлена.

Она замолчала. Слезы навернулись ей на глаза. При виде этой женщины, которую я долгие годы знал как императрицу Франции, явившейся беглянкой под мою крышу, при мысли о том, что она, еще недавно окруженная друзьями, свитой, теперь была всеми забыта, оставлена, что ей пришлось просить помощи у иностранца, я не мог не испытывать к ней сочувствия и симпатии.

Я спросил императрицу, есть ли у нее какой-нибудь конкретный план.

Она ответила, что хотела бы, если это возможно, перебраться в Англию. Во всяком случае она стремилась как можно быстрее покинуть Париж. Она полагала что, когда откроется ее бегство из Тюильри, ее станут повсюду искать и что главари мятежа могут отдать приказ о ее аресте. Она говорила, что боится народного возмущения, потому что враги империи распускали о ней ложные слухи и взвалили лично на нее ответственность за войну, и озлобленная часть населения готова совершить какой-нибудь акт насилия. Поэтому, по ее мнению, не стоило тратить времени на обдумывание маршрута и конечной цели бегства, а следовало немедленно отправиться в путь».

— Нужно ехать, — сказала она, — покинуть Париж и Францию! Они убьют меня, если найдут, как Марию-Антуанетту!

Евгения де Монтихо, внучка торговца вином, боялась участи австрийской эрцгерцогини, и все потому, что ее когда-то полюбил император…

В одиннадцать часов вечера доктор Эванс отправился разузнать, что делается в районе Порт Майо, откуда он намеревался выехать из Парижа с Евгенией. Ворота не были заперты, и экипажи беспрепятственно сновали и в ту и в другую сторону. Обрадованный, он поспешил домой. В пять часов утра он разбудил императрицу.

— Через полчаса мы трогаемся, Ваше Высочество. Мое ландо ждет.

После легкого завтрака Евгения, мадам Лебретон, доктор Эванс и его коллега, доктор Кран, которого он попросил о помощи, сели в экипаж.

Небо было безоблачным. День обещал быть ясным.

— В путь, — сказал дантист.

Евгения улыбнулась ему. Кто знал, не оборвется ли путешествие на площади Этуаль по милости какого-нибудь не в меру подозрительного чиновника?

Ландо покатилось по улице Малахоф.

Послушаем доктора Эванса:

«На всем протяжении от моего дома до конца улицы Де ля Гранд-Арме мы видели дворников за своей обычной работой, лавочников, открывавших ставни, тележки торговцев овощами, молочниц, направлявшихся к центру города, царило оживление, обычное в эти ранние часы, и оно свидетельствовало о том, что события, происшедшие накануне, не повредили механизмов, лежащих в основе жизнедеятельности столицы.

Около ворот нам приказали остановиться. Когда к нашему экипажу подошел начальник караула, я опустил окно справа от меня и, подавшись вперед, по плечи высунулся из фиакра. Он спросил, куда мы едем, и я ответил, что направляюсь в собственном экипаже за город, где намерен провести день со своими друзьями, что я американец, но давно живу в Париже, и меня хорошо знают».

Ответ, по всей видимости, удовлетворил главу этого поста. Он отошел, сказав кучеру:

— Проезжайте!

Ландо покатило по навесному мосту через ров, миновало переднюю линию охраны и вскоре выехало из города.

Беглецы перевели дух. Первые препятствия были преодолены, они покинули Париж. То, что экипаж не обыскивали на выезде из столицы, служило доказательством тому, что исчезновение императрицы не было еще замечено бунтовщиками, которые уже более двенадцати часов подряд произносили пламенные речи в Отель де Виль…


В шесть часов ландо проехало неподалеку от Малмезона, откуда в 1815 году начал свой путь Наполеон I, также гонимый надеждой пересечь границу.

Евгения грустно улыбнулась:

— Как повторяется история Франции! На протяжении уже ста лет правительству приходится спасаться от революции. Еще совсем недавно, когда кое-кто предрекал падение империи в результате поражения в войне, я заявляла, что не покину Тюильри в фиакре, как Карл Х или Людовик-Филипп! И именно это я и сделала.

После Мелана они ненадолго остановились. Доктор Эванс и Кран пообедали в трактире и принесли дамам хлеба и колбасы. Те с удовольствием поели.

В Манте была куплена газета, и императрица узнала, что еще накануне была провозглашена Республика и что во главе нового правительства стоит Трошю.

Она побледнела.

— Как он мог пойти на такое предательство? Еще вчера утром он клялся честью солдата, истинного бретонца и католика, что никогда не оставит меня!

И она заплакала.

В Эвре экипажу пришлось проехать сквозь толпу, скандировавшую «Да здравствует Республика!» и распевавшую «Марсельезу». К счастью, бравые республиканцы так усердно отмечали падение империи, что никому не пришло в голову проверять проезжавшие через город экипажи.

В десять часов вечера доктор Эванс решил остановиться на ночлег в Ривьер-Тибувиль.

Императрица, имитируя хромоту, прошла, держась за доктора Крана, по залу, заполненному посетителями трактира.

— Я сопровождаю больную, — объяснил доктор Эванс хозяину заведения.

В комнате произошла забавная сцена. Евгения, взглянув на более чем скромную обстановку, расхохоталась.

Ее друзья тревожно переглянулись.

— Ради Бога, мадам, — вполголоса сказала мадам Лебретон, — сейчас не до смеха! Умоляю вас, перестаньте! За нами наблюдают, нас могут услышать из соседней комнаты.

Но Евгения продолжала хохотать.

— Посмотрите на эту мебель… эти обои… выщербленный таз… Разве это не смешно?

Она извлекла из кармана носовые платки и, заходясь от смеха, бросила их на пол.

— Я хочу постирать это!

Мадам Лебретон предложила свои услуги.

— Нет! Позвольте мне сделать это самой! — сказала Евгения. — Никогда в жизни я так не смеялась.

Она налила воду в таз, постирала платки, и пристроила их на окне для просушки.

— Теперь я попытаюсь уснуть… Спокойной ночи!

Ее спутники, грустно покачивая головами при мысли о том, что разум императрицы не выдержал свалившихся на нее событий, вышли из комнаты, а Евгения, фыркая от смеха, легла в постель. Могли ли они понять, как забавляла ее эта ситуация — еще вчера она была императрицей, а сегодня она располагала лишь двумя носовыми платками…

Утром доктор Эванс предложил следовать дальше поездом. Четверо путников пешком отправились на станцию.

В пять минут девятого прибыл поезд, идущий до Серкиньи.

— Вот пустое купе, — сказал Эванс. — Быстрее занимайте его!

В поезде все почувствовали себя в безопасности.

«Но, — пишет доктор Эванс, — когда начальник вокзала, обходивший поезд, открыл дверь и, бегло оглядев компанию, тут же захлопнул ее, императрица, успевшая прочесть на его лице злую усмешку, встревожилась».

Этот человек узнал ее… Что делать?

Но, вероятно, ему претила мысль доносить на женщину, так как он вернулся в свое бюро, не позвав полицию.

Когда поезд тронулся, Евгения облегченно вздохнула. Она была на волосок от ареста, как Мария-Антуанетта. Все королевы, вынужденные бежать, вспоминают Марию-Антуанетту. О ней думала Мария-Луиза на пути в Рамбуйе, и королева Амелия, сопровождавшая Людовика-Филиппа, следовавшего этим же маршрутом из Парижа в Ла-Манш…

В Серкиньи беглецы пересели в скорый парижский поезд. В двадцать минут десятого они были в Лизье. Здесь им нужно было найти экипаж, который доставил бы их в Довиль, куда доктор Эванс ездил отдыхать. Шел дождь. Доктор Эванс оставил своих спутников у ворот ткацкой фабрики и отправился в город. Через полчаса он вернулся с ландо, нанятом за бешеные деньги.

«Когда я свернул на улицу, которая вела к вокзалу, в глаза мне бросилась фигура императрицы, стоявшей под дождем у входа на фабрику, — пишет доктор Эванс.-Императрица словно олицетворяла одиночество, и эта картина никогда не изгладится из моей памяти».

Он подумал о том, что не прошло и года с того дня, когда эта женщина открывала Суэцкий канал и была в центре пышных празднеств.

В этот момент появился сержант полиции, тащивший собой какого-то рабочего. Неожиданно произошел неприятный инцидент. Евгения, возмутившись грубым обращением полицейского, забыв обо всем, шагнула вперед и закричала:

— Немедленно отпустите этого человека! Я приказываю! Я императрица!

Изумленная пара остановилась. К счастью, тут подоспел доктор Эванс. Быстро выпрыгнув из ландо, он покрутил рукой у виска, давая понять, что эта женщина сумасшедшая, а затем затолкал императрицу в экипаж.

В три часа дня они прибыли в Довиль. Дантист остановил ландо у бокового входа Отеля де Казино, где поселилась его жена, и императрица незамеченной проскользнула внутрь. Через минуту она оказалась в комнате мадам Эванс и прошептала:

— О Господи! Я спасена!

Нужно было позаботиться о судне. Доктор помчался в Трувиль, уговорил одного англичанина, сэра Джона Бургоня, взять императрицу на борт его яхты в полночь того же дня.

На рассвете яхта «Газель» снялась с якоря. Почти сразу же поднялась сильная буря. Двадцать раз яхта, длиною в пятнадцать метров, грозила перевернуться и потонуть.

«Это суденышко подпрыгивало на волнах, словно пробка, — рассказывала впоследствии императрица. — Я была уверена, что мы погибнем. Смерть от разбушевавшейся стихии казалась мне блаженством. Я думала о том, что исчезну навсегда и никто не узнает, что со мной случилось. Тайна окутает конец моей жизни».

Но яхта выстояла и в четыре часа утра встала на рейд в Риде. Евгения была спасена.

Через несколько часов она встретилась в Гастингсе с наследным принцем, тоже приплывшим в Англию после пребывания в Бельгии. Они, плача, обнялись, и, как сообщает Пьер Фурнель, «свидетели этой сцены были так взволнованы, что и через тридцать лет не могли без слез рассказывать о той минуте».

24 сентября императрица и ее сын перебрались в Числхерст, расположенный в двадцати минутах езды от Лондона. Они поселились в просторном доме из краевого кирпича, окруженном парком.

Приключения окончились. Началась жизнь в изгнании.


В тот же вечер императрица написала императору, которого держали в замке Вильгельмшез в Пруссии! Это письмо положило начало нежной переписке между супругами. 6 октября экс-император писал:

«Я вижу по твоим письмам, что твое сердце разбито, и несказанно страдаю. Тем не менее я еще живу в нем…»

О фаворитках было забыто. Поверженный, больной, пленный Наполеон III униженно выклянчивал у Евгении хоть немного нежности.


16 октября императрица писала:

«Дорогой друг!

Дни величия прошли, и больше ничто не разделяет нас с тобой. Мы вместе, на этот раз действительно вместе, потому что наши страдания и надежды связаны с Луи. Чем больше сгущаются тучи над нашим будущим, тем больше мы нуждаемся в поддержке друг друга…»