— Да, конечно, — ответила Маренн. — Уверяю тебя, положение его улучшилось по сравнению с тем, что было в Таллине. Спасибо, что предоставил отпуск Джилл, — вспомнила она. — Моя дочь неотлучно сидит в клинике при Ральфе, хотя толку с этого никакого. Скажу честно, что сиделка из моей дочери плохая — только эмоции, переживания. Зато при Ральфе две опытнейшие медсестры, так что от Джилл требуется исключительно моральная поддержка. Правда, и с этим моя дочка справляется не очень, — Маренн сокрушенно покачала головой. — Гибель Штефана в прошлом году была для неё страшным ударом. Она напугана, и этот страх все ещё живет в ней. Она боится потерять Ральфа, боится потерять меня. Каждое малейшее ухудшение, даже временное, в состоянии Ральфа вызывает у неё панику, так что у меня появился ещё один пациент, по психиатрической части. Приходится беседовать с Джилл, успокаивать. Но я не упрекаю её, я понимаю её состояние. Она же не фон Габсбург, так что немецкая няня не учила её улыбаться и скрывать, когда коленка разбита и болит, и хочется плакать и пожаловаться маме. Надо терпеть, потому что принцессам австрийского дома плакать неприлично. Это моя бонна сделала меня такой, — Маренн улыбнулась, — молчаливой, сдержанной, закрытой. Это так не нравится Скорцени и прочим, но так было принято при австрийском дворе, там воспитывали такие характеры. Моя бонна всегда говорила мне: «Помните, ваше высочество, что Мария-Антуанетта взошла на эшафот, не проронив не слезинки, тогда как французские аристократки бились в истерике. Вот что значит быть фон Габсбург. А у вас всего лишь разбита коленка».

Маренн снова покачала головой:

— А Джилл — не фон Габсбург. Она обычная американская девочка, с самыми обычными американскими родителями, которые, к несчастью, давно погибли. Она может поплакать вволю, когда хочется, и покапризничать, и даже устроить истерику. Преимущество простого человека перед отпрыском знатного рода — быть самой собой. Я никогда не воспитывала Джилл так, как меня воспитывала моя бонна. Я понимала, что всё это Джилл не нужно. Да и Штефану позволялось многое, о чём не помыслил бы ни один из отпрысков династии, хотя в нем течёт… текла, — Маренн быстро исправилась, — кровь Габсбургов.

Нечаянно вспомнив о погибшем сыне, женщина на мгновение побледнела, но быстро взяла себя в руки. Трагическая морщинка, залегшая было у рта, расправилась.

— Но если бы Джилл вела себя посдержаннее сейчас, — продолжала Маренн, — это только помогло бы Ральфу. В этом я и убеждаю её теперь. А что же Хорти? Он предпринял какие-то действия против фюрера? — она вопросительно взглянула на Вальтера. Ей хотелось сменить тему, потому что воспоминание о сыне причиняло душевную боль.

— Хорти начал действовать практически сразу после высадки союзников в Нормандии, — ответил Шелленберг, подойдя к столу и взглянув на карту. — Адмирал как будто ждал этого момента.

— Так и есть, — подтвердила Маренн. — Я говорила тебе, что он не предпримет никаких существенных шагов, пока англо-американцы не определятся с местом высадки. Очень плохо, конечно, что они всё-таки высадились в Нормандии. Я помню, в марте всё-таки ещё существовала надежда, что операция состоится на Балканах.

— За это надо сказать спасибо Советам, — Шелленберг поморщился. — Сталин мечтает о большевистских Балканах. Ему удалось подмять под себя Тито и его сторонников, а главное — склонить американцев на свою сторону в альянсе. Рузвельт дует в его дуду и поддержал советский план, так что Черчилль с его идеей высадки на Балканах остался в одиночестве. Рузвельту все равно, что будет с Европой. Штаты даже устроит, если с мировой карты такой игрок исчезнет вообще и Европа превратится в территорию, разделенную на две сферы влияния двумя крупнейшими игроками, Штатами и СССР. То есть в их планах Европа практически перестает существовать политически. Все страны, будь то восточные или западные, становятся сателлитами двух больших хозяев, и я не удивлюсь, если в случае падения рейха Германию будет решено разделить на две части, тоже как сферы влияния. Черчилль понимает, к чему всё это идет, но он в меньшинстве, и ему вряд ли удастся повлиять на окончательные послевоенные решения. С ним практически уже не считаются. Жаль. Ведь только Черчилль понимает, что после войны нужна не двуполярная, а многополярная система — только такая будет по-настоящему устойчивой. Крушение рейха неизбежно приведет к тому, что бывшие союзники начнут борьбу между собой, и в этой борьбе они истощат друг друга, снова приведут мир к кризису. Нужна третья сила, которая смогла бы уравновешивать их амбиции. Такой силой может выступить объединенная Европа, за которую ратует Черчилль с освобожденной от нацизма Германией в центре. Стол на трех ножках всегда устойчивее, чем на двух. Но кто слушает Черчилля? Сталин жаждет расширения своей большевистской империи, он одержим идеей мирового господства большевизма, сумасшедшей идеей Ленина, жаждавшего распространения революции на все страны мира. А у Рузвельта свои планы. Штаты жаждут экономического владычества, и старая Европа для них конкурент, с которым они хотят покончить навсегда. Бывшая колония жаждет колонизировать бывшую метрополию и господствовать над ней. Начнётся всё с экономической экспансии, которая приведёт и к усилению политического давления. Штаты будут решать, каким партиям существовать в Европе, а каким — нет, и кого допустить до выборов, и кто будет избран — они всё будут контролировать. Высадка в Нормандии только подтверждает такие планы главных сил альянса. Черчилля проигнорировали, и, надо думать, американцы сделают всё, чтобы он не победил на следующих выборах, он им мешает. Он хочет равного партнерства, а это не входит ни в планы Сталина, ни в планы Рузвельта. У них совсем другие цели. Хорти тоже видит всё это и понимает.

Вальтер сел в кресло напротив Маренн, которая сразу отметила про себя, что он сидит напряжённо, чуть наклонившись вперёд. Это было совсем не похоже на то, что часто бывало прежде, когда Шелленберг, расслабленно откинувшись на спинку кресла и полуприкрыв глаза, делился своими планами, не спеша обговаривая детали той схемы, которую видел в воображении. Сейчас он смотрел прямо на собеседницу.

— Ситуация развивается по самому худшему сценарию из всех возможных для него и для нас, кстати, — криво усмехнулся Шелленберг, — и адмирал вынужден идти на рискованные действия. С другой стороны, ситуация внутри рейха после покушения на фюрера 20 июля сыграла ему на руку. Во-первых, о Хорти и его делах на время забыли, фюреру стало не до того. Во-вторых, армия теперь вызывает у фюрера подозрения, он не доверяет армейскому штабу безоговорочно, как прежде. Абвер расформирован, его шеф Канарис расстрелян, а вся служба армейской разведки передана в ведение СС, поступили ко мне в подчинение. Риббентроп тоже поджал хвост и помалкивает. В его ведомстве также обнаружились участники заговора, так что он теперь благодарит Бога, что удалось сохранить собственную голову и пост заодно. Риббентропу уже не до интриг. Зато положение рейхсфюрера значительно усилилось. Фюрер видел, как решительно действовали СС сразу после покушения, и ему не надо объяснять, кто ему безоговорочно предан. Рейхсфюрер сумел показать себя и посрамил конкурентов. Теперь чуть ли не вся политика, внутренняя и внешняя, проходит через наши ведомства, а это весьма способствует нашим планам. Единственная заноза внутри — это Кальтенбруннер и его окружение. Кальтенбруннер, конечно, не может смириться с тем, что его постигла неудача в марте. Он жаждет реванша. У него остался один серьезный союзник — это Геббельс. Так же как и рейхсфюрер, он укрепил свои позиции во время подавления путча, стал чуть ли не главным героем. Кальтенбруннер опирается на него. Теперь схватка за Венгрию пойдет между ними.

— Насколько мне известно, адмирал всё-таки сместил премьера Стояи и назначил нового главу правительства, генерала Лакатоша, как и собирался, — сказала Маренн.

— Да, — подтвердил Шелленберг, — он решился на этот шаг, несмотря на все угрозы, так что Вейзенмайеру, а за ним и его покровителям в Берлине пришлось сделать вид, что ничего не произошло. Впрочем, по нашим каналам через оберштурмбаннфюрера Хеттля мы информировали адмирала, что, скорее всего, расправы не последует. Так что он действовал уверенно. Фюрер и его окружение были потрясены событиями в Румынии. Наступление Красной армии и успешное проведение Ясско-Кишиневской операции генералами Толбухиным и Малиновским в августе позволило румынскому двору и армии сместить генерала Антонеску и повернуть оружие против рейха. Фюрер был буквально сражен этим предательством, как он выражался. Он вообще перестал думать о Хорти некоторое время и не реагировал на сообщения Вейзенмайера, которые ему передавал Кальтенбруннер. Хорти же настойчиво слал письмо за письмом, напоминая фюреру о его обещании прекратить оккупацию Венгрии, как только для этого возникнут предпосылки. Фюрер с подачи Риббентропа вяло отвечал, что «гестапо останется в стране до тех пор, пока не произойдет идеальное решение еврейского вопроса», а ведь еврейский вопрос решается Будапештом очень слабо. Да, евреев вынудили покинуть административные должности, но их все ещё много в частном секторе, и они спокойно занимаются своими делами, хотя вынуждены носить желтые звезды на одежде. Депортация всё никак не начнется, сроки её все время откладываются из-за сопротивления Хорти и Коронного совета. Более того, сразу, как стало ясно, что высадка союзников на Балканах не состоится, регент возобновил переговоры с англичанами. Он действовал через выехавшего накануне оккупации в Швецию бывшего начальника Отдела печати Совета министров Венгрии Антала Уллайна-Ревицки. Англичане же, со своей стороны, добились почти невозможного — положительной реакции Москвы на предложения Хорти. По нашим данным в беседе с послом Соединенного Королевства сэром Арчибальдом Кэрром, один из заместителей министра Молотова недвусмысленно заметил, что «советское руководство в основном согласно с предложениями союзников об условиях капитуляции Венгрии, но о предоставлении им военной помощи и планировании конкретной операции пока говорить рано». Когда Хорти узнал об этом, это вдохновило адмирала обратиться к фюреру с довольно резким письмом. Он заявил, что соглашение, достигнутое в Клейсхайме, изжило себя, а сотрудничество с Вейзенмайером, который открыто влияет на политику, проводимую правительством Стояи, более не устраивает венгерскую сторону, так что Хорти поставил фюрера в известность, что намерен осуществить полную смену правительства. Вейзенмайер на следующий же день посетил адмирала и по сведениям, полученным от Хеттля, имел с ним резкую беседу, передав прямые угрозы от фюрера. На все его требования адмирал ответил отказом и спустя всего сутки полностью сменил правительство, назначив генерала Лакатоша. Приступив к действию, это правительство моментально перестало информировать Вейзенмайера о своих решениях, и тому пришлось проглотить это.

— Я очень надеялась на то, что мужество не изменит адмиралу и он всё-таки предпримет решительные шаги, — сказала, подумав, Маренн. — В марте мне показалось, что, несмотря на возраст, он единственный из всей политической элиты Венгрии, кто способен совершить подобные поступки. Мне запомнились его слова о том, как воспитывали при Габсбургах будущих воинов — учили не отступать перед трудностями, что бы ни происходило. «Сейчас так не учат», — сказал он. Это верно. Но сам Хорти — человек старой закалки.

— Да, адмирал Хорти показал себя государственным лицом, в полной мере осознающим свой долг и способным принять неожиданные, смелые решения ради спасения страны, а также способным стать выше собственных предубеждений, — произнёс Шелленберг с явным уважением. — Хорти нашел в себе силы последовать совету англичан и лично обратиться к Сталину, чего было бы невозможно представить ещё год назад.

— Высадка в Нормандии адмирала заставила его сделать это, — Маренн понимающе кивнула. — Стало ясно, что Венгрия отдана Советам.

— Так и есть, с реалиями не поспоришь, — согласился Вальтер, — и Хорти повел себя в высшей степени ответственно. Он вернул к себе в советники графа Бетелена, скрывавшегося от гестапо, и назначил нового начальника Генерального штаба, полностью ему лояльного. На расширенном заседании правительства буквально две недели назад, как сообщает мне Хеттль, Хорти открыто заявил, что «дальнейшее кровопролитие бессмысленно и необходимо добиваться немедленного прекращения войны». Вместе с графом Бетеленом они отобрали четырех человек для того, чтобы послать их как официальную делегацию в Москву. Такое решение было принято по согласованию с премьер-министром. И конечно, с нами.

— Рейхсфюрер согласился, чтобы Хорти вел переговоры с Москвой напрямую? — удивилась Маренн. — Не с англичанами и американцами, не с Красным Крестом, а с большевиками?

— Да, рейхсфюрер в курсе дела, — спокойно ответил Шелленберг. — Конечно, он не высказал открытого одобрения, но и против ничего не сказал, поэтому мы поняли, что можно действовать. Рейхсфюрер понимает ничуть не хуже нас, что ситуация критическая не только для Венгрии, но и для Германии. — Вальтер встал, подошел к окну и закурил сигарету, глядя на павлинов, расхаживающих по лужайке среди опавшей осенней листвы.