— Идите, ваше высочество, вам надо отдохнуть, — Хорти подошел к Маренн, ласково положил руку ей на плечо. — Вы сами ранены, вы столько пережили с нами. Я побуду с супругой. Теперь у нас будет много времени, чтобы быть вместе.

Он сказал это с особой теплотой и взяв руку спящей жены, с нежностью поцеловал ее. Маренн подняла голову. За спиной Хорти она увидела Скорцени, он стоял в дверях купе. Уже без камуфляжа, в мундире оберштурмбаннфюрера СС. Постояв мгновение, прошел дальше по коридору.

— Идите, идите, отдыхайте, — Хорти присел на стул рядом с баронессой вместо Маренн. — Если что-то станет хуже, я позову.

— Я буду рядом, через два купе, — сказала она почти шепотом, чтобы не потревожить спящую Магду.

— Я знаю, ваше высочество. Не волнуйтесь.

Маренн вышла из купе адмирала. Прошла по коридору. Скорцени она увидела сразу. Он стоял в самом конце, у тамбура с офицерами, они разговаривали. Айстофель спал рядом, растянувшись во весь рост, и шевелил лапами во сне — гонялся за воронами. Она сразу поймала на себе взгляд Отто, ей, собственно, даже не нужно было поворачивать голову, чтобы понять, что Скорцени смотрит на неё — она чувствовала его взгляд всегда, среди десятка, сотни других взоров, всегда безошибочно могла понять, чей это взгляд.

Маренн вошла в свое купе, даже не удосужившись закрыть за собой дверь. Зачем? Она знала, он сейчас придет. Из зеленой пачки, лежащей на столике перед окном, вытащила сигарету, взяла зажигалку с нацистским орлом, закурила, подойдя к окну. Купе наполнилось чуть сладковатым запахом ментола. За окном мелькали осенние пейзажи — пожелтевшие поля, подернутые красноватой листвой деревья. Но не это привлекло её внимание. Все дороги вдоль железнодорожного полотна, сколько мог охватить глаз, были забиты немецкими войсками и техникой. Немцы срочно создавали линию обороны. Зазвонил телефон. Повернувшись, Маренн сняла трубку.

— Я слушаю.

— Мамочка! — на другом конце провода она с радостью услышала голос Джилл. — Я так рада! Только теперь я смогла до тебя дозвониться! Мне не разрешали. Бригадефюрер говорил, некуда звонить, линии отключены. Я перепугалась. И вот теперь он вызвал меня и сказал, что можно. С тобой всё в порядке, мамочка?

— Да, со мной всё хорошо, со мной и с Ральфом, — ответила она. — Мы возвращаемся домой. К нам, кстати, присоединились Отто и Алик. Так что мы едем все вместе.

— Они присоединились к вам? — Джилл на мгновение смутилась. — Вы едете все вместе?

— Да, а что странного? — она дала понять дочери, что углубляться в данную тему не стоит, ведь линии наверняка прослушиваются, и перевела разговор на другую тему: — Как ты провела эти дни? Было много работы?

— Да, работы было много, — подтвердила Джилл. — Но знаешь, я так расстроена, — неожиданно призналась она. — Просто не знаю, что делать.

— Что случилось? — Маренн забеспокоилась, стряхнула пепел в пепельницу. — Ты заболела? Простудилась?

— Нет, хуже. На мне юбка не сходится. Это ужасно, мама, — голос Джилл дрогнул, она явно была готова расплакаться. — Вчера Зилке затащила меня в ресторан «Дом летчиков». Туда её пригласили знакомые офицеры. Я столько съела и выпила! Я просто в ужасе, мама!

Дверь скрипнула, качнувшись. Скорцени вошел в купе, закрыл за собой дверь и даже повернул замок, а затем подошел к окну и чуть приоткрыл форточку, чтобы дым выветривался.

— Ну, ничего страшного я не вижу, — Маренн пожала плечами, — сегодня посиди на диете, пей кефир, и всё войдет в норму. Переедать вредно, это верно. Но иногда, когда хорошее настроение и в хорошей компании, вовсе не грех. Я думаю, к тому времени, когда мы с Ральфом приедем, с тобой всё будет в порядке.

Отто положил руку Маренн на талию, привлёк к себе.

— Ты хочешь поговорить с Ральфом? — спросила Маренн Джилл. — Он в соседнем купе, я переключу тебя.

— Но мама, я не знаю, как сказать ему о вчерашней истории? — Джилл ответила неуверенно.

— Про то, что ты съела лишнего? — Маренн улыбнулась.

Отто начал гладить её бедра, обтянутые форменной юбкой.

— Нет, не про еду, а про то, что я ужинала с теми офицерами, — объяснила Джилл. — Ему это не понравится.

— Не говори ничего, — посоветовала Маренн. — Просто промолчи. Расскажи о чём-нибудь другом — о том, как ты соскучилась по нему, например. Я уверена, это будет ему гораздо интереснее.

— Хорошо, мамочка, я так и сделаю, — голос Джилл прозвучал веселее.

— Ну, я тогда желаю успеха, — Маренн нажала на кнопку телефонного переключателя, опустила трубку на рычаг, а затем положила в пепельницу рядом с телефоном дымящуюся сигарету.

— Ты всегда знаешь, как обмануть мужчину, — сказал Скорцени негромко, — и теперь учишь этому свою дочь. Что с ней случилось? Мне показалось, она расстроена.

Он расстегнул три верхние пуговицы на её рубашке и, отодвинув ткань, целовал нежную кожу, скрывавшуюся под ней.

— Ты такая тонкая, хрупкая, — проговорил Отто почти шепотом. — Всякий раз, когда я надолго расстаюсь с тобой, я даже боюсь прикасаться к тебе снова, мне кажется, ты просто сломаешься, как тростинка. А вот Джилл, как я понял, внезапно располнела. — Он спросил с иронией: — Она хочет порадовать Ральфа малышом?

Он посадил Маренн к себе на колено, снял с неё рубашку полностью, но вот от комбинации было избавиться не так-то просто.

Маренн взяла из пепельницы недокуренную сигарету, затянулась, а свободной рукой разворошила волосы Отто на затылке.

— Нет. Что ты говоришь? Просто Джилл вчера объелась в ресторане. С ней такое случается, когда меня нет и я не слежу, где она, что делает и как долго встречается с друзьями. Однако полагаю, что всё — только её фантазии, как всегда, — она улыбнулась. — Ты же знаешь, как она дорожит своей фигурой, каждый лишний сантиметр для неё трагедия. Ничего и не съест, но ей уже кажется, что она поправилась. Лишняя складка на юбке — слезы. К слову, я вообще не уверена, что она когда-нибудь будет готова к тому, чтобы порадовать Ральфа малышом, — заметила она серьезно. — Морально, во всяком случае. Она страшно боится располнеть. Так что если это случится, то не скоро.

— Фигурой она пошла в тебя, это верно. Некоторые даже не верят, что она не твоя родная дочка, — заметил Отто.

— У меня никогда не было таких проблем, какие заботят ее. Я ей говорю, если бы она тратила столько энергии, сколько я, постояв у операционного стола, например, или вот в таких поездках, или на санитарных самолетах, то и думать забыла бы о лишних сантиметрах. Но, может быть, это и к лучшему, что она ничего этого не делает, и её проблемы кажутся смешными. Кроме того, мы же не знаем, от чего она расстроена по-настоящему, — добавила Маренн загадочно, — от того, что много съела, или от того, что проснулась не одна у нас дома в Грюнвальде после веселья в «Доме летчиков». Может быть, её мучает совесть, и она боится встречи с Ральфом? Но это их дело. Я давно уже не задаю ей вопросов по такому поводу.

Маренн отвернулась, затушила сигарету в пепельнице, а затем наклонилась к Отто, обняла его за шею. Он приник поцелуем к её губам. Потом с нежностью целовал шею, плечи.

— Я знаю многих офицеров, у которых захватывает дух, когда Джилл приходит на совещания вместе с Шелленбергом. Они просто теряют дар речи, и из-за этой её потрясающей фигуры в том числе, — сказал Скорцени, на мгновение оторвавшись от Маренн. — Меня не один раз просили помочь познакомиться с Джилл поближе, а Шелленберга многие просят поработать с ней, но он никого к ней не допускает, она работает только с бригадефюрером — и точка. Мне даже выражали удивление… — Отто запнулся, понимая, что, наверное, продолжать не стоит, но Маренн среагировала спокойно:

— …что ты выбрал маму, а не дочку, — закончила она за него. — Что же ты им отвечаешь?

— Я говорю, что насчет знакомств, я вообще не имею никакого влияния на Джилл. Ну а насчет моего выбора, — он сильнее привлек Маренн к себе, — когда я познакомился с Джилл, она была ещё девочкой, подростком — это я говорю им. На самом же деле я и сейчас ничего не могу сказать о Джилл, кроме того, что она очень похожа на тебя. Она для меня просто твоя дочка. И даже почти что моя собственная, так я к ней привык.

— Конечно, Джилл похожа на меня, — подтвердила Маренн, она прислонила его голову к своей груди. — На кого же ещё ей быть похожей? Она не видела перед собой другого примера. Она во всём брала пример с меня, училась у меня. К тому же, насколько я помню, родная мать Джилл тоже была привлекательной женщиной. В ней была эта англо-саксонская стать, присущая американцам спортивная стройность, она была высокой. Но мне некогда было её рассматривать, конечно. Я делала всё, чтобы спасти ей жизнь. А потом я видела её уже мертвой. Но, видимо, Джилл многое взяла от неё. Хотя манерами, поведением она похожа она меня, не скрою. На кого же ещё? — Маренн пожала плечами. — А всё-таки чей ребенок у Гретель? — неожиданно спросила она, отвернувшись, голос дрогнул. — Ведь она должна родить через три месяца — так сказала Ева. Ты с ней имел отношения, я знаю.

— Ты опять начинаешь? — Отто встал, тем самым заставив Маренн, сидевшую у него на колене, тоже встать, а затем подошел к окну, закурил сигарету. За окном мелькали красные черепичные крыши домов в венгерских деревнях. Людей не было видно, ни души. Все попрятались в ожидании грядущего наступления большевиков. Везде было пусто, тоскливо.

— Я тебе сказал, не мой, — проговорил Скорцени после паузы. — И больше повторять не буду. Я взрослый мужчина и вполне могу за это отвечать. Не мальчик. К тому же я знаю, что ты всё равно узнаешь от Евы, она обязательно тебе расскажет. Я не хочу так с тобой поступать. Что ты ещё от меня ждешь? Каких объяснений? Каких оправданий? Да, у нас с ней были близкие отношения, отрицать это бессмысленно, и с племянницей Шахта я тоже имел связь, — Маренн опустила голову, вздохнув. — И даже если не я первый начал, — он помолчал, — разрушать наши отношения, мне не стоило причинять тебе боль, я должен был сдержаться, я виноват. Я не один раз говорил тебе, что хочу, чтобы у нас был ребенок, наш общий, твой и мой, а не Гретель и не племянницы Шахта, — он даже не повернулся, когда произнес это, всё так же смотрел в окно. — Я понимаю, сейчас война, будущее неясно. К тому же погиб Штефан. Но я люблю тебя, — теперь Отто повернулся, затушив сигарету в пепельнице, подошел к ней. — Всё, что для меня в жизни действительно важно, это две женщины. Даже не фюрер, не рейх. Только две женщины. Это моя мать в Вене, и ты, где бы ты ни была. Мой дом там, где ты, — он взял её руку, целуя. — В поезде, в Грюнвальде, на диване в клинике Шарите или в любом дивизионном госпитале любой из сорока дивизий СС. Ты в моей жизни самое главное. Я сегодня смотрел, как трогательно супруги Хорти относятся друг другу, — Отто поднял голову, взглянул Маренн в лицо. — Страшно подумать, они живут вместе более пятидесяти лет. Я спросил себя, могли бы мы с тобой прожить вот так, как они, — он вынул деревянную спицу из её волос, и те рассыпались по плечам и спине Маренн каштановыми волнами. — Ведь не проходит и дня, чтобы мы не выясняли отношения. Как ты думаешь?

— Прожить пятьдесят лет? — Маренн теснее прижалась к нему, обняв. — Мы даже не знаем, будем ли мы живы завтра — не то, что будем ли мы вместе. Например, налетит союзная авиация и разбомбит поезд. Или ещё что-нибудь разбомбит, а мы окажемся рядом. Адмирал и его жена встретились в счастливые времена, ещё в империи Франца Иосифа, до Первой мировой войны, когда мир был другим, он дышал любовью, мне так кажется. Все грозы, которые обрушились на него позднее, ещё не проявили себя, они дремали. Это были последние годы золотого девятнадцатого века. Века расцвета искусств, красоты. Нам достался совсем другой век, тяжелый, кровавый. Ведь если подумать, как можем мы сравнивать свою жизнь с жизнью четы Хорти, если мы ещё ни одного дня, собственно, не жили в мирное время. Мы всё время на войне, Отто — и ты, и я. Нервы напряжены, смерть постоянно ходит рядом. Она в нашем доме, в нашей постели, в любой момент может раздаться телефонный звонок, и всё — вот она, отвратительная старуха с клюкой снова ждёт. Она может настигнуть в любой момент, и всё кончится. Смерть, разрушение, страдание, потеря близких, друзей — вот постоянный фон нашей совместной жизни. У них, конечно, всё было по-другому. Они выезжали на прогулки верхом в Шенбрунне, танцевали на императорских балах, слушали прекрасную музыку в парках. Тогда закладывались основы их совместной жизни, и, конечно, они совершенно другие.

Маренн вздохнула, хотела поцеловать Отто, подняла голову и увидела его глаза, опутанные сеточкой тонких морщин. Это были глаза не того, кому она ещё недавно боялась доверять, а глаза близкого человека, такого близкого.

— Мы только и прожили мирно чуть больше полугода в тридцать восьмом и в самом начале тридцать девятого, — продолжала она. — И это было лучшее время в моей жизни, правда. Я была счастлива. А то мирное время, которое прошло между двумя мировыми войнами, я вообще провела одна, оплакивая потери.