Я незаметно выдохнул. И уже готов был поверить, что добился успеха, когда Мария добавила:

– Тем не менее завтра она отправится в Тауэр. Очевидно, ее нельзя оставлять без присмотра. По крайней мере, в Тауэре до нее не доберутся все эти смутьяны, что раздувают бунты, пользуясь ее именем. Как только принц Филипп, мой супруг, прибудет в Англию, мы совместно решим, как с ней поступить. Я последую его совету.

Его совету…

Я уже знал, что скажет принц Филипп; в отличие от Марии я точно знал, к чему он стремится. И все же я не посмел искушать судьбу. Она не казнит Елизавету; пока что нужно довольствоваться и этим.

– Милосердие вашего величества безгранично, – проговорил я, склоняя голову.

– Да, – отозвалась она, – так говорят. Любой другой на моем месте давно бы уже снес ей голову, однако я отвечаю за свои дела перед Господом. Я не запятнаю рук ее кровью без веской на то причины. Что до тебя – хоть рассказанная тобой история сама по себе и примечательна, я в нее не верю. Принцесса крови не обесчестила бы себя плодом беззаконной связи. Ты ошибся, тебя ввели в заблуждение. Впрочем, я сохраню тебе жизнь в память о былых услугах, которые, по твоим же словам, ты оказывал по доброй воле. Тем не менее отныне ты изгнан от двора. Я не желаю больше ни видеть тебя, ни слышать. Теперь можешь идти.

– Ваше величество, – пробормотал я и, поднявшись, двинулся к двери.

Королева заговорила снова, и в ее властном голосе зазвенела безжалостная сталь:

– Помни, кто бы ты ни был: отныне ты для меня не существуешь. Ты достиг своей цели. Теперь ты воистину человек без прошлого. Оставайся таким и впредь.

Я обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на нее – прямую, с высоко поднятой головой, вопреки неопрятному виду монархиню до кончиков ногтей. Я почтительно поклонился и вышел вон.

Леди Кларансье, сидевшая у камина, встала. Искреннее облегчение вспыхнуло на ее лице; я шагнул к ней и взял за руку.

– Берегите ее, – проговорил я. – Она этого не сознает, но ей понадобится вся ваша любовь и забота.

– Я буду заботиться о ней до конца своих дней. – Леди Кларансье помедлила немного и лишь затем отняла руку. – Желаю вам удачи, мастер Бичем.

С этими словами она повернулась к двери в часовню. Я не нуждался в объяснениях; человек, которого не существует, больше не вправе ступать коридорами Уайтхолла.

Дверь уже закрывалась за мной, когда я услышал ее голос:

– На развилке в туннеле поверните направо. Этот ход приведет вас к реке.

* * *

Рочестер незаметно ушел, впрочем как я и ожидал. Он сам признался, что должен оберегать жену и детей. Потайную дверь в часовне он оставил незапертой, но я знал, что обратный путь в его кабинет для меня закрыт. Сделав глубокий вдох, я натянул перчатки и вошел в туннель. На сей раз светить мне было нечем. Я едва различал что-то в двух шагах от себя, под ногами хрустел щебень, от писка шнырявших повсюду крыс по спине бегали мурашки. Чем дальше я углублялся в затхлую темноту, тем отчетливей становился едкий смрад реки. Я ускорил шаг и остановился, лишь обнаружив, что добрался до развилки.

Левое ответвление туннеля уходило в пустоту; в правом мерцал едва уловимый свет. Стиснув рукоять висевшей у бедра шпаги, я осторожно двинулся вперед. Щебня и мусора под ногами становилось все больше; заплесневелые стены были склизкими на ощупь даже сквозь перчатки. Я так стремился скорее дойти до слабого отдаленного свечения, манившего, как мираж, что вначале решил, будто мне только чудится совершенно иной запах – вкрадчивый сладкий аромат, так стойко державшийся в воздухе, словно его обладатель только что прошел тем же путем.

Я застыл как вкопанный. Лилии! Запах лилий!

Сзади приближались шаги. Я рывком развернулся, выхватив шпагу.

Никого.

Меня охватила дрожь. Это невозможно. Этого просто не может быть. Я же сам видел, как она прыгнула с моста. Она утонула, в этом не может быть сомнений.

Сладкий аромат был уже повсюду, клубился, словно цепкий невидимый туман, проникая под одежду, под кожу – всюду. Все было пропитано ее запахом.

– Покажись! – выкрикнул я, и эхо моего голоса неистово заметалось меж стен туннеля.

Снова услышав шаги, хруст каменного крошева под ногами, я сорвался с места и бросился на звук. Я размахивал перед собой шпагой, пинками расшвыривая крыс; все тот же дикий вопль «Покажись!» рвался с моих губ.

Я добежал до развилки. Туннель, который вел в канцелярию Рочестера, был прямо передо мной, ход в королевскую церковь – слева. Я стоял, бессильно хватая ртом воздух, и тут ужас пронзил все мое существо – я услышал стук отворившейся двери, а затем отчетливое цоканье каблуков.

Кто-то вошел в часовню.

Помоги мне боже, Сибилла не умерла. Она жива!

Из часовни донеслись приглушенные голоса – неразборчивое бормотание, затем отрывистый приказ и певучий звон клинков, выхваченных из ножен. Я не стал дожидаться, когда в туннель ворвутся стражники. Развернувшись, я опрометью бросился обратным путем; меня шатало, кидало из стороны в сторону, точно пьяницу в ярмарочном лабиринте, сердце едва не выпрыгивало из груди. Туннель сузился, ощутимо пошел под уклон; потолок опустился настолько, что пришлось пригнуться; под ногами захлюпал ручей, который становился все глубже, и вот я уже с плеском брел в воде по пояс. Вода была до того ледяная, что у меня скрутило судорогой кишки. Тусклый свет понемногу становился ярче. Не чуя застывших ног, я упорно брел в зловонной жиже и едва не взвыл от бессильной ярости, увидев прямо перед собой изогнутую решетку, низко закрепленную в сплошной каменной стене.

Это был затвор шлюза. Туннель, в котором я оказался, служил для спуска нечистот из дворца.

Позади раздавался металлический лязг. Плеск воды под ногами преследователей все нарастал. Сунув шпагу в ножны, я снял плащ и отбросил его в сторону. Шепча молитву, я крепко зажмурился, нырнул и принялся ощупывать нижнюю часть затвора. Если решетка доходит до самого дня, я обречен. В тот миг, когда я почти пришел в отчаяние, когда легкие разрывались от нехватки воздуха и все навязчивей хотелось открыть рот и покорно захлебнуться нечистотами, – в этот самый миг пальцы мои наткнулись на зазубренный край решетки. Я вцепился в нее, протолкнул себя в отверстие, скребя пальцами гнилостное мягкое дно. Что-то воткнулось в плечо, зацепило камзол. Я извивался, неистово работая ногами: неведомые преследователи наверняка заметят мой плащ, колыхающийся в жиже, и сразу поймут, куда я делся. Поднимется тревога, из дворца вышлют стражников. Если меня обнаружат, королева уже за меня не вступится.

С располосованным плечом я наконец вырвался на свободу и поплыл к поверхности. Течение несло меня, швыряя из стороны в сторону, вниз по скату. Я барахтался в потоке мусора, хватаясь за первые подвернувшиеся обломки, только бы удержаться на плаву, и вдруг головой вперед вывалился в канаву, которая впадала в реку. Надо мной закружилось небо, усеянное звездами, в колыбели туч закачалась бледная луна.

Звуки погони стихли; на дальнем берегу мерцал редкими огнями факелов Саутуарк. Я выбрался из канавы и с минуту лежал пластом, переводя дыхание.

Затем кое-как поднялся на ноги и бегом, насколько хватало сил, пустился в город.

* * *

Промокший насквозь и дрожащий от холода, я поплелся к верфям. Вспомнив Шафрана, который остался в конюшнях вместе с Кантилой, арабским скакуном Елизаветы, и Урианом, я подумал, что их нужно будет как-то забрать оттуда. Впрочем, возвращаться сейчас во дворец я бы не рискнул. Нужно найти укрытие в единственном месте, где еще можно спрятаться, – на людных улицах вблизи Тауэра.

Я ковылял мимо свидетельств неудавшегося мятежа – разрушенных баррикад, истоптанных знамен, окровавленных нарукавных повязок, почти утонувших в снежной жиже. Все жилые дома, лавки, таверны были заперты; добравшись до «Грифона», я замолотил в дверь ободранными костяшками пальцев.

– Откройте, пожалуйста, откройте! – шептал я, дробно стуча зубами. – Пожалуйста, отзовитесь хоть кто-нибудь!

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем в окне верхнего этажа распахнулись ставни.

– Кто там? – раздался грозный женский голос.

Я задрал голову вверх и увидел его хозяйку, которая в съехавшем набок ночном колпаке высунулась из окна, ухватившись за подоконник загрубевшей рукой.

– Скарклифф, – прохрипел я и, когда она наклонила голову, прислушиваясь, громче повторил: – Скарклифф здесь?

Женщина ожгла меня сердитым взглядом:

– Нет здесь никакого Скарклиффа! Пошел прочь от моей двери, бродяжка, не то живо опростаю на голову ночной горшок! Прочь, кому сказано!

– Нет, вы не поняли… – Я прервал возражения на полуслове.

Я был совершенно уверен, что передо мной та самая Нэн, пышнотелая особа, которая обслуживала меня в ночь, когда в этой таверне я встречался со Скарклиффом. Она либо хозяйка «Грифона», либо жена хозяина; владельцы заведений обычно над ними и селятся, чтобы охранять свою собственность от взлома и грабежа.

– Шелтон! – вдруг осенило меня. – Я ищу Арчи Шелтона!

Нэн поколебалась, затем скрылась в доме и захлопнула за собой ставни.

Я застонал, не в силах сделать больше ни шага. Мокрая одежда обросла сосульками, плечо, распоротое решеткой, терзала жгучая боль. Ноги подкосились; я уже приготовился рухнуть на крыльцо «Грифона» и прямо здесь мирно испустить дух, когда на входной двери отодвинули засов и из дома, кутая в платок дородные плечи, появилась Нэн.

За ее спиной, голый до пояса, в одних только брэ,[8] маячил Скарклифф.

– Так и знал, что застану тебя здесь, – выговорил я.

Он успел подхватить меня в тот миг, когда я рухнул без чувств.

Глава 23

Жгучая жидкость струей хлынула в горло. Я закашлялся и ощутил, как рот наполняется омерзительным привкусом желчи. Я свесился с потертой скамьи и исторг из себя ужасающее количество рвоты.

– Ах, бедняжка! – воскликнула Нэн, тряпкой отирая мне губы.

Я со стоном снова улегся на подушку.

– Пованивает рекой, – проворчал Скарклифф.

– Хуже, – прохрипел я и приоткрыл один глаз. – Гораздо хуже. Тебе лучше не знать.

– Да, пожалуй, не стоит.

Скарклифф сидел рядом на табурете и внимательно разглядывал меня; в камине раздули огонь, и живительный жар понемногу согревал мои промерзшие кости. Я поймал себя на том, что глазею на обнаженную грудь Скарклиффа, мускулистую, словно у борца; на теле у него почти не было шрамов, не то что на лице.

– Выпей еще. – Он пододвинул мне чашку. – Это бренди, привезен из Севильи, считай, единственное, что есть стоящего у испанцев.

Я отказался от заманчивого предложения и попытался привстать, опираясь на локти. Мы находились в небольшой гостиной, небогато обставленной, но чистой и опрятной. У камина на камышовом коврике лежал потрепанный пес Скарклиффа; его мутно-белесые глаза наблюдали за мной с праздным интересом.

– Ты здесь живешь? – спросил я.

– По большей части – да; когда Нэн по мне соскучится.

От буфета, где пышнотелая хозяйка отжимала тряпку в тазу, донеслось выразительное фырканье. Затем Нэн, грузно ступая, вернулась ко мне и положила мокрую тряпку на лоб:

– Вот так, а теперь лежи да отдыхай. Я принесу из кухни горячей овсянки.

Она вышла и, закрывая за собой дверь, бросила обеспокоенный взгляд на Скарклиффа. Я услышал, как она спускается по лестнице.

– Тревожится, – пояснил тот. – Нэн всегда говорила, что самый большой ее страх – проснуться среди ночи оттого, что убийца, нанятый Дадли, попытается придушить нас в собственной постели. Я каждый раз твержу ей, что такое вряд ли случится. У этой семейки полно хлопот поважнее.

– Она знает… знает, кто ты такой?

Он пожал плечами:

– Нельзя же вечно скрываться от всех и всякого. Хорошо, когда кто-то знает, кто ты есть на самом деле. – Скарклифф одним глотком осушил чашку с отвергнутым мной бренди. – К тому же Нэн помогла мне. Она была шлюхой в одном из дешевых борделей на Бэнксайд, и лет ей было уже немало, правда, и ее клиенты не молодели. Она нашла меня на берегу в ночь, когда я бежал из Тауэра; ноги у меня были переломаны, а лицо… ну да ты сам видишь, что сотворили с моим лицом. Нэн и другие девицы из соседних заведений оттащили меня в дом и выходили. По словам Нэн, прошла не одна неделя, прежде чем я открыл глаза или издал хоть звук. Если б не все эти девицы, я бы испустил дух.

– И теперь вы с ней живете вместе?

– Вроде того. Поправившись – насколько вообще можно было поправиться, – я нанялся в бордель вышибалой; мы с Нэн откладывали каждый заработанный грош. Со временем мы скопили достаточно, чтобы выкупить эту таверну у дяди Нэн, дебошира и пропойцы, который едва сводил концы с концами. Он помер на этой самой скамье – от печеночной гнили. Жалкий ублюдок был этот дядя, но все же он перед смертью оказал Нэн добрую услугу. По крайней мере, теперь ей не надо торговать собой ради куска хлеба.