Арина Ларина - Заклятая подруга

– Все я поняла, чего ты? – Лиза сладко потянулась, встала и прошлась по раздевалке, красиво перебирая длинными ногами. – Толстеть не стану. Но надо с собой что-нибудь такое сделать, чтобы удивить его. Наверное, я ему приелась. Ведь в жизни как бывает: сначала любовь и безоговорочное приятие любых слов и действий партнера. Затем начинаешь замечать мелочи. Вскоре они чуть-чуть раздражают, потому что пропадает новизна, эмоции не находят выхода. Ты видишь изо дня в день одно и то же, и так как не отвлекаешься на что-то необычное, непривычное, то в этом «одном и том же» видишь трещинки и потертости.

– И где у твоего красавца потертости с трещинками? – Валерия кусала губы, чтобы не расхохотаться.

– Не у него, а у меня. Мужчинам обыденность приедается быстрее, – снисходительно пояснила Лизавета.

– Ой, и не говори! – замахала руками Горецкая. – Как дважды холостая подтверждаю: они любят все новое. Причем сразу. Как только от одного пирожного откусят, так сразу на следующее начинают заглядываться. А ты так и живешь надкушенная и недоеденная. И вроде пудрой присыплешься, и розочку марципановую воткнешь, и даже ягодку куда-нибудь привесишь, а каждый следующий опять надгрызет, как хомяк, и дальше чешет. Вот так к концу жизни остается один огрызок, полный умных мыслей и запоздалых выводов!

– Я, наверное, стрижку сделаю эпатажную, – произнесла Лизавета.

– Только в попытках эпатировать своего гения не перестарайся, а то с работы вылетишь, – покачала головой Рита. – Зеленые волосы или блестящая лысина могут сильно впечатлить шефа.

– Да, – вздохнула Лиза. – Тогда я татуировку сделаю.

– Лишь бы не на лбу, – усмехнулась Горецкая.

– И пирсинг, – добавила Лизавета.

– Ой, мне же Лешке в садик надо колокольчики купить! – хлопнула себя по лбу Рита. – И три шарика сдать. У них там утренник какой-то будет.

– Точно, колокольчик! Чтобы звенел тоненько-тоненько. В пупок! – обрадовалась новой идее Лиза.

– «Кащенко»… – Горецкая поиграла бровями. – Какое счастье, что я свободная, незамужняя девушка, пусть и не первой свежести! Без шариков, колокольчиков и лишних людей на моей жилплощади. До завтра, бедные вы мои!

Колкий снег царапал кожу и ледяными каплями застывал на щеках. Лиза изредка касалась пальчиками скул, словно пытаясь удостовериться – не слезы ли это.

«Я не плачу. Все нормально», – мысленно повторяла она.

Мантра не помогала. Потому что ничего нормального в ее жизни на данном отрезке не было. Даже, казалось, и отрезка никакого не существовало. Так – смутный пунктир, с которого того гляди соскользнешь в черную пустоту.

Лизе Бабаевой жизнь всегда казалась сложной. Она напирала, давила и теснила, отвоевывая у Лизы личное пространство. Люди, с которыми надо общаться. Обязанности, которые непременно надо выполнять. Поэтому Лизавета еще в юности решила, что самое простое – наплевать на все, что напрягает, и жить так, как живется. Неважно, что про тебя думают люди. Главное – как тебе живется самой. Ее маленький мирок стал коконом, и он ограждал от всяческой сложной ерунды, царившей вокруг. Этот кокон куда-то таскали, теребили и встряхивали, а она сидела внутри, защищенная, недоступная для любого дискомфорта, и всем улыбалась. Самое важное – никого не впускать внутрь. Даже первая любовь прошла вскользь, по касательной, едва задев оболочку привычного кокона. Наверное, это была даже не любовь, а легкая симпатия и любопытство, настоянные на гормонах. Однокурсник красиво ухаживал и галантно суетился вокруг, а в постели оказался смешным и нелепым. Лиза с недоумением потерпела пару недель его ритуальные пляски на продавленном диване в родительской квартире, после чего вежливо попрощалась, вычеркнув из памяти сей нелепый эпизод. Словно ничего такого и не было. А что, собственно, случилось? Кокон-то цел! Значит, можно жить дальше.

И она как-то жила. Спокойно, размеренно и легко. А вскоре на одной вечеринке рядом с ней уселся слегка поддатый парень, и Лиза пропала. Вот просто в одно мгновение – раз, и пропала. То ли кокон треснул, то ли она впустила незнакомца внутрь, но жизнь внезапно стала чувствоваться острее. Ароматы, события, время – все вдруг стало сочнее и ярче. Будто Лизавета сидела за окном, занавешенным застиранной марлей, а потом вдруг пришел Слава и марлю сдернул, одним движением открыв Лизе все краски мира. Длинноволосый, с неправильными чертами лица, неуклюжий, точно гадкий утенок, в немыслимо яркой одежде – он был пришельцем с другой планеты. Его картины казались верхом совершенства, воплощением ее фантазий, голос завораживал, мысли были Лизиными мыслями, она угадывала его, чувствовала и понимала, как саму себя. Без Славы она не смогла бы жить и дышать. Он был первым, кого она боялась потерять. Лизавета вылезла из кокона и вцепилась в своего художника, как утопающая. Без него она бы утонула. Но пока еще Слава был рядом.

Слово «пока» пугало Лизу до обморока. Оно звучало как отсрочка приговора.

Любовь требовала жертв. Лиза разругалась с мамой. Родительница плевалась и топала ногами, увидев будущего зятя с дредами и в полосатых гетрах.

– Лиза, что это? – Маменька тыкала пальцем в приведенного домой кавалера, словно в экзотическое насекомое, невесть как заползшее в приличный дом. – Почему он без штанов?

Без штанов Слава был потому, что готовился воплотить на холсте шотландские мотивы, щеголял в клетчатой юбочке и «ловил волну». Волна не ловилась, даже игра на волынке музу не приманивала. Но рассказывать маме про ожидаемые космические вибрации и связанный с этим ожиданием прикид было нелепо. Разве в состоянии понять все это среднестатистическая тетка с неполным высшим образованием, сидящая в ЖЭКе и общающаяся исключительно с электриками и сантехниками?

На свадьбу маму не позвали. Хотя и со стороны жениха родственников не было. Только друзья.

Рита, явившаяся на бракосочетание в качестве свидетельницы, тихо охнула, увидев гостей, и пугливо прошептала:

– Это что, аниматоры из цирка? А чего так много?

– Это наши друзья, – нахмурилась Лиза.

Ей не нравилось, как окружающие пялились на их гостей. Да, пара бритых амбалов в оранжевых простынях, девушка-гот, несколько бесполых существ в павлиньих тряпочках и выводок хиппи в возрасте от шестнадцати до шестидесяти смотрелись в стенах ЗАГСа противоестественно, как маринованные грибы или селедка на торте. Ну и что? Зато будет что вспомнить!

Кстати, единственной данью традициям стал поход в ЗАГС. Правда, пришлось обойтись без мещанского белого платья и лимузина, зато потом они поехали на выставку скульптур какого-то француза, а оттуда на нудистский пляж. Собственно, по этой же причине свадебные фотографии Лизавета никому не показывала. Рита откололась от мероприятия еще на стадии выставки, побродив с вытаращенными глазами среди гнутых железяк и странных конструкций, собранных из старых консервных банок и пластиковых бутылок.

Но на этом испытания не закончились. Пришлось научиться готовить. Хотя Лизавета была счастлива от одной только возможности находиться рядом с таким великим человеком, как Слава. У него и имя было говорящее, пророческое! Трудности ее не тяготили, создавая дополнительный драйв.

Слово «драйв» Слава очень любил. Ему казалось, что оно как нельзя лучше описывает то, что человек должен получить от жизни.

А Лизавета жила с чувством, что все самое необходимое жизнь ей уже дала. Оставалось лишь с наслаждением нырнуть в эту радость и пользоваться.

Далее выяснилось, что считаться частью богемы тоже тяжелый труд. Творческие люди мало того, что были в большинстве своем с капитальным приветом, они еще и жили по совершенно немыслимому графику. К графику Лиза тоже попыталась привыкнуть, равно как и к странным гостям, жутковатым перформансам и бесконечным надрывным беседам об искусстве. А в результате всех усилий оказалось, что проблемы только начинаются.

Однажды Лизавета услышала, что она нарушает представления любимого о прекрасном, ведь Слава был нестандартным и требовал того же от жены. Его жена ни в коем случае не имела права быть банальной, посредственной, как все.

– Ну, Лизок, подумай сама – грудь, ноги, смазливое личико… Таких миллионы! А муза должна быть как удар молнии. Увидел – и бросился к холсту.

Лизавете было страшно осознавать, что таких, как она, миллионы. Но что делать, она не знала. Попытка посоветоваться с подругами потерпела крах. То ли она плохо объяснила, то ли подруги были примитивными и далекими от «высокого». В общем, выхода из тупика пока не было. А Лиза находилась именно в тупике. Она чувствовала, как упирается лбом в холодную стену, вырастающую между ней и ее счастьем.

Лизавета старалась изо всех сил, но все чаще ощущала собственную беспомощность. Теперь супругу требовалась Даная, а жена тянула примерно на пол-Данаи, а то и на четверть. А где взять все остальное? И если даже взять, то куда это потом деть, если надобность в Данае отпадет?

И вот вчера случилось самое страшное, что только может произойти в семейной жизни.

Лизавета никогда не проверяла телефон мужа, не рылась в карманах, не обнюхивала одежду и не искала следы помады на трусах и рубашках. Да, мужу необходима муза, но это никак не связывалось в ее голове с вероятностью банальной измены. Как можно переспать с крылатым Пегасом? Это же конь, хоть и с крыльями! Так и муза нужна Славочке лишь для творчества. А жена для всего остального, одна и на всю жизнь. Конечно, было бы здорово, если бы она еще и на музу тянула…

Как выяснилось, помимо музы, Вячеславу не хватало чего-то еще.

Муж отбыл на очередной творческий шабаш, а Лиза полезла в Интернет в поисках оригинальных идей. Она решила сменить имидж. Но не безвозвратно, а с условием: чтобы с одной стороны – потрясти привередливого Вячеслава, а с другой – если что не так, то быстро вернуть все, как было. Или хотя бы переиграть на что-то иное.

Идею с пирсингом она трусливо отмела прямо в салоне, поскольку колокольчик в пупке Лизавета посчитала слишком скромным, а дырки в языке и бровях – чрезмерными. Желания находились в конфронтации с возможностями. Надо было делать что-нибудь эпатажное, что сразу заметил бы Слава. Но все, что мог заметить супруг, заметил бы и шеф. Подруги правы. Что русскому хорошо, то немцу смерть. Эта общеизвестная поговорка удивительно точно передавала суть сложившейся ситуации. Все, что порадовало бы непризнанного гения русской живописи, будь то бритый череп с татуировкой, губы Дональда Дакка или красные линзы, довело бы до инфаркта их педантичного директора, прибывшего руководить туземцами из самого сердца Баварии. Герр Танненшток вообще относился к подведомственному контингенту с опаской, словно работал не в пятизвездочном отеле, а подрабатывал нянькой в семье каннибалов. Он наверняка до сих пор думал, что по улицам российских городов бродят белые медведи, просто ему повезло ни разу с ними не пересечься.

В общем, только Интернет мог подсказать выход из безвыходного положения.

Но до поиска вариантов тюнинга своей внешности Лизавета так и не добралась. Компьютер она не любила. У них это было взаимно, поэтому агрегат при ее приближении начинал чудить, а сама Лизавета отвечала ему пинками, надеясь, что сотрясение корпуса как-то простимулирует железного болвана. Вот и на сей раз она то ли ткнула не туда, то ли судьба ополчилась против бедной Бабаевой, но первая появившаяся на экране страница оказалась Славиной анкетой на сайте знакомств. Супруг щедро наляпал там свои фотографии, снабдив их поясняющими надписями. С задумчивым видом у мольберта – «За работой». С голым торсом и штангой – «Хобби». Силуэт на фоне окна, в полный рост у чьего-то внедорожника, в прыжке на фоне морской синевы, задумчивый, смеющийся… Это все именовалось «В поисках музы».

Если бы Лизавету окатили кипятком, она бы впечатлилась гораздо меньше.

От открывшейся странички веяло ощущением невосполнимой утраты. Наверное, так чувствуют себя вдовы на краю могилы любимого мужа. Необратимость бытия выбила почву из-под ног, и Лиза рухнула бы на пол, если бы не подлокотники удобного кресла. Она даже не могла определить, сколько времени провела, нелепо скособочившись с пустотой в голове и тяжеленным булыжником на сердце.

Внезапно зазвонивший телефон привел ее в чувство. Она не стала брать трубку, а вытерла глаза, оказавшиеся почему-то сухими, хотя Лизе казалось, что она только что рыдала.

Врут, что в подобных ситуациях разбивается сердце. Первым вдребезги разлетается сознание, а способность мыслить рассеивается по полу мельчайшими осколками.

Надо было срочно что-нибудь придумать. Как-то спасти то, что еще подлежало спасению. Но Лизиных моральных сил хватило лишь на то, чтобы сесть прямо и тупо уставиться на экран. Ничего не исчезло. Весь этот кошмар оказался правдой.

Телефон снова начал надрываться. Только теперь звонила трубка, а не домашний. Аппаратик верещал, припадочно колотясь о полировку стола и медленно перемещаясь по гладкой поверхности. Сглотнув тугой ком, съехавший в желудок и придавивший там что-то жизненно важное, отчего стало нестерпимо больно, Лизавета сипло ответила.