Шарлотта Бронте - Заклятие (сборник)

Богоподобный скиталец – он думал об Ангрии, об ее бедствиях; с рассвета до темной ночи его черты мрачила та же тень, что легла на них два года назад при вести о страшной участи Донголы[95]! Он беспрестанно изыскивал способы вернуться к борющимся соратникам (как называл вас). За эти месяцы мы обошли все порты на северном побережье Франции, но за каждым углом его подстерегали жандармы. Уже давно по стране ползли слухи, что вдоль берега бродит примечательной внешности иностранец, хранящий строгое инкогнито, и Фуше[96], к которому стекались эти сведения, употреблял все усилия, чтобы заманить его в когти своих мирмидонов. Тщетно – как вы теперь знаете. Заморна перехитрил кровавого революциониста. Завтра вся Ангрия узнает, что он едет во главе своего воинства. Следом придет победа, и Мине Лори останется прозябать в каком-нибудь дальнем форте победителя, где тот про нее и не вспомнит – возможно, до своего смертного часа. Мистер Уорнер, герцог в Ардсли. Вы идете со мной? Вперед, Росваль!

Она взяла фонарь и скользнула прочь походкой бесшумной и быстрой, словно полет ласточки.

Уорнер орлиным взором следил, как ее грациозная фигурка легко перепрыгивает камни и поваленные сосны на дне лощины. Алый свет фонаря окутывал ее ореолом, на миг выхватывая из темноты мшистые камни справа и слева, и Мина Лори казалась Уорнеру исчезающим призраком.

«Боже! – воскликнул он с нескрываемым восхищением в голосе и во взгляде. – Какое прекрасное, какое верное существо! Лучше бы ей никогда не видеть Заморну. По закону природы она должна была сделаться его рабой. Да благословит ее небо!»

Примерно в миле от Ардсли стоит большая усадьба под названием Ардсли-Холл, в прежние времена хорошо известная охотникам на тетеревов. Многие из них, припозднившись ненастным октябрьским или ноябрьским вечером в Олимпианских холмах, находили приют под ее кровом, и как же приветливо горели окна Ардсли-Холла на краю безрадостных пустошей!

Некогда это был прекрасно обставленный помещичий дом. Война превратила его в разграбленные руины.

Давай присмотримся к нему повнимательнее. В ночь, о которой рассказывалось в нашей последней главе, три офицера, не найдя приличного ночлега в переполненных тавернах Ардсли, решили реквизировать заброшенный дом и по-братски разделить между собой пустующие комнаты. Они прихватили слуг, нагрузив их дровами и провиантом. Вскоре в столовой, сохранившейся чуть лучше других комнат, уже пылал камин, а на широкой доске, подпертой кольями и заменявшей стол, ждали бутылки с вином и холодное мясо.

Выпроводив слуг и запершись на ржавые щеколды, трое вельмож (а все они были вельможи) собрались в непривычном тепле и уюте у жаркого очага.

Взгляни на них, читатель. Разве ты не узнаешь лица и фигуры в тусклых отсветах пламени? Обрати внимание на самого высокого, чьи пышные белокурые волосы, сейчас всклокоченные и спутанные, ты в иных обстоятельствах видел завитыми тщательно, как у дамы. Этот preux[97] шевалье часто попадался тебе на глаза – один из первых франтов столичного двора.

Взгляни теперь на этого вальяжного щеголя, в забрызганных грязью сапогах и шпорах, в сюртуке из грубой ворсистой шерсти, придающем ему занятное сходство с медведем. Густая щетина, худая обветренная физиономия, голодные глаза, как у изможденного тигра. Полюбуйся на лорда Арундела, когда тот жадно следит за куском сырого мяса, жарящимся в камине на углях.

При том прилежном усердии, с каким склоняется над жаревом второй офицер – широкоплечий молодой крепыш, – мне нет надобности его представлять: это генерал Торнтон.

Третий, в плаще, очень похожем на бурое одеяло, перехваченное в талии кожаным поясом, тот, что сейчас таким небрежным движением берет понюшку из золотой табакерки, так вот, этот головорез, с ног до головы забрызганный олимпианской болотной жижей, этот бравый денди – не кто иной, как виконт Каслрей, бывший губернатор провинции Заморна.

– Что ж, – промолвил Торнтон, вставая с колен – в этой позиции он молча надзирал за отбивными, – кажись, готовы. Берите-ка по овсяной лепешке да сольцы, а я раздам мясо. Вот вам, Арундел, вот вам, Каслрей, дружище, а это мне.

– Львиная доля, – вполголоса пробормотал Арундел, вгрызаясь в отбивную зубами белыми и острыми, как у мастифа.

Торнтон не услышал его слов и, слегка разомлев от сытости и тепла, принялся в своей особой манере пожимать плечами и теребить мочку уха с явным намерением произнести что-то умное и поучительное.

– А домик-то славный, – сказал он, оглядываясь, – и ведь жил же здесь кто-то в свое удовольствие. Да и не старый совсем домишко. Я бы сказал, построен лет сорок назад – никаких тебе низких потолков да узких оконцев с частым переплетом, а большие красивые рамы – загляденье небось было, пока стекла не выбили. Стены прямые, ровные – так и вижу их в обоях, а не в зеленой плесени. Интересно, кто тут жил?

– Человек по имени Джордж Тернер Грей, – ответил лорд Арундел.

– Тернер Грей! – вырвалось у Каслрея. – Где-то я его имя слышал, вот только где? Ах да, вспомнил. Это было в Доуро примерно месяц назад. Мы обороняли Саннибэнк. Мы – то есть я и пять десятков отчаянных молодчиков, которых чума выгнала из Честера. Мы укрепились, как могли, в церкви и доме священника и отстреливались от батальона Симпсоновых чертей. Вдруг кто-то крикнул, что в ризнице пожар. Началась паника, но пастор – истинный сын Церкви воинствующей – именем Божьим призвал нас оставаться на местах.

«Стойте, если не хотите гореть в аду! – гремел он. – Ни шагу назад, и помните Тернера Грея!»

Это подействовало как заклинание.

«Тернер Грей! – воскликнул старший из партизан. – Пусть это имя будет нашим боевым кличем! Его кровь еще не просохла на здешних пустошах».

«За Тернера Грея!» – подхватила вся ватага, и мы ринулись вперед, словно нас изрыгнула адская бездна. Враги рассеялись, как солома перед ветром[98]. Так кто этот Тернер Грей? Сдается, Арундел, вы что-то о нем знаете.

– Я знал его, – промолвил шевалье, вставая и мрачно складывая руки на груди. – Я не раз сидел с ним за столом в этой самой комнате. У Тернера Грея был обычай: в бурные ночи он отправлял слугу с фонарем в пустоши – звать припозднившихся охотников в усадьбу. То был человек благородных взглядов, ревнитель исконного ангрийского гостеприимства, патриот, верный королю, как я. Жил он на широкую ногу и очень любил восседать, как князь, в кругу счастливых гостей и, хотя, должен сказать, отличался властностью и обид не спускал никому, принадлежал к числу джентльменов, какие любезны всем, кроме разве гундосых шотландцев.

Когда я бывал здесь, место хозяйки за столом всегда занимала его единственная дочь, Кэтрин Грей, девушка лет восемнадцати, воплощение ангрийской красоты – не такая, как наши божественные западные дамы, Каслрей, а голубоглазая, пухленькая, с белокурыми кудрями почти как у меня.

– Фанфарон! – воскликнул Каслрей.

Арундел продолжал:

– У нее была такая белая шейка, такие восхитительные формы, взгляд лучился радостью, а голос весело звенел; говоря о чем-либо, что ее занимало, она чрезвычайно воодушевлялась. Например, если речь заходила об Ангрии, розовые щечки вспыхивали, глаза загорались, и Кэтрин с нерассуждающим женским задором превозносила свою страну, подобных которой, уверяла она, нет, не было и не будет. В патриотизме она могла дать отцу сто очков вперед.

Адриан (храни его Господь, если он жив, мир праху, если погиб!) был ее кумиром. Прекрасный! бесподобный! Иными словами, то самое лучезарное существо, какому пристало носить ангрийский венец; она что угодно отдаст за счастье поцеловать ему руку. Когда Кэтрин принималась петь ему хвалы, я, поддразнивая ее, рассказывал о каком-нибудь грешке нашего архангела. Она краснела, смущалась, закусывала губу, но явно без всякого огорчения. Ах! Милая, жизнерадостная малышка!

– А что бы сказала наша Эдит, услышь она это все? – с усмешкой перебил Торнтон.

Арундел рассмеялся.

– Эдит, – ответил он, – с ее черными кудрями, статной фигурой, с ее властной прямотой отпугнула бы эту смешливую маленькую ангрийку. Кэтрин, увидь она Эдит, сперва высмеяла бы ее серьезность, а потом убежала бы от первого хмурого взгляда – впрочем, не потому, что оробела бы – она была девочка умная и отважная.

Впрочем, Торнтон, знайте, что, как ни люблю я веселость, тихая преданность Эдит дороже мне всех улыбок мира. Любовь такой женщины, как ваша сестра, льстит мужскому самолюбию. Впрочем, довольно об этом. Эдит на чужбине, и нам еще многое предстоит совершить, чтоб вернуть ей дом в моей зеленой провинции.

Так вот, вскоре после Эдвардстонского сражения, Тернер Грей, видя, что все погибло и каждому честному патриоту остается лишь выйти на порог и собрать вокруг себя крестьян, взял пару пистолетов, сел на свою лошаденку и кликнул клич: «Седлай и вперед!»[99] Я видел, как он говорил перед арендаторами.

«Ребята, – сказал Тернер Грей, – я был вам добрым хозяином, а теперь прошу отплатить мне несколькими месяцами службы под знаменами отечества. Я буду рад, коли вы завоюете славу в этой священной войне. Да будет наш девиз: “Ардсли в первых рядах!”» И все жители Ардсли последовали его девизу. Не было в той гверилье, что началась после Эдвардстона, лучших бойцов.

Много месяцев они сражались, не жалея крови и сил. Отважный командир требовал для своих людей почетного места в первых рядах, но с каждым днем их становилось все меньше, а в яростной битве у Колмоса полегли оставшиеся «к полю спиной, к супостату лицом»[100].

– А их предводитель? Что сталось с ним? – спросил Каслрей.

– Тернер Грей поехал напрямик, через болота и реку, в родные холмы, надеясь собрать новый отряд и отмстить за тех пятьдесят, что остались на поле боя. «На шпорах кровь, лицо горит огнем»[101] – таким подскакал он к родной усадьбе и вместо мирного и величественного строения, окруженного тенистым лесом и зелеными лужайками, увидел оскверненную, разграбленную, шумную казарму – пристанище роты шотландских пехотинцев. Он узнал, что в поместье не осталось ни души, поля разорены, а крестьянские дома и амбары сожжены дотла.

Тогда он спросил о дочери и услышал кровавую повесть. Когда шотландцы напали на Ардсли, последние оставшиеся в деревне арендаторы собрались вокруг мисс Грей. Они обороняли усадьбу и заключенное в ней сокровище, сколько могли, но в конце концов захватчики ворвались в дом. Кэтрин с четырьмя верными защитниками – все остальные погибли – забаррикадировалась у себя в комнате. Она призывала их помнить девиз ее отца и не сдаваться живыми.

Шотландский капитан подошел к окну и крикнул, что если они сию же минуту не капитулируют без всяких условий и не выдадут хозяйку, он ее застрелит.

«Ни с места! – сказала мисс Грей своим людям. – Будьте тверды!»

Негодяй прицелился… взвел курок. Она стиснула руки и воскликнула: «Боже, не оставь Ангрию!» Он выстрелил, и она упала.

«Зачем теперь жить? – проговорил Тернер Грей, услышав скорбный рассказ. – Я отправлю ее убийцу в ад и на том покончу все счеты с жизнью».

Он пошел и стал в воротах собственной поруганной усадьбы. Били барабаны, гудели рожки. Капитан Уилсон давал смотр своему войску демонов. Он как раз отдавал команду, когда пуля, войдя в рот, раскроила ему череп от уха до уха.

Все взоры обратились к воротам. Там стоял Мститель. Когда эти бесы вцепились в него когтями, он сказал с улыбкой: «Я готов. Стреляйте в меня скорее».

– И его расстреляли? – спросил Торнтон.

– Нет, хладнокровно перерезали ему горло в этой самой комнате, на каменной плите перед этим самым камином. Умирая, он прошептал: «Вы еще проклянете день, когда убили Тернера Грея!»

На этом рассказчик закончил и, сведя брови, молча уставился на горящие уголья. Наступило молчание. Каслрей и Торнтон не произнесли ни слова, только скрестили руки на груди и погрузились в свои мысли.

О чем бы ни размышляли эти трое, раздумья их длились недолго. Снаружи долетел цокот копыт.

– Кто это? – спросил Торнтон. – Не гонцы ли из Черч-Хилла? Уж не наступает ли неприятель?

– Думаю, просто кто-то едет мимо по пути в Пекену, – ответил Каслрей. Он еще не договорил, когда громкий, требовательный стук сотряс полуразрушенный дом до основания. Все трое вскочили. Прежде чем кто-нибудь из них успел открыть рот, стук повторился второй раз, затем третий, и грянули ликующие возгласы.

– Что за черт? – спросил Арундел, вставая и опрокидывая скамью. Он торопливо зашагал к двери, Торнтон и Каслрей за ним. Лицо Торнтона выразило некоторую тревогу.

– Чего ломитесь? – спросил он, когда дверь содрогнулась в четвертый раз.

– Генерал! Генерал! – закричали сразу два или три голоса. – Если щеколда не поддается, лезьте в замочную скважину! Добрые вести! Добрые вести!

Снова прозвучало «Ура!», и звук трубы заставил Ночь вздрогнуть на ее троне.

– Мне плевать, что там у вас, – отвечал Торнтон, который, вспылив, отходил не быстро. – Вот ведь дурная манера барабанить в дверь середь ночи. Я бы на вашем месте, Арундел, не трогал щеколду. Пущай учатся вежливо себя вести.