— Он, конечно, не приехал бы в Гернсбах, если бы знал, что встретится с тобой, — заметила она. — Мы говорили о Штейнфельде, а в связи с этим и о владельце штейнфельдских заводов, и тут он невольно выразил свою неприязнь к тебе. Тогда он и не подозревал, в каких я с тобой отношениях.

Рональд тяжело оперся о спинку кресла, возле которого стоял, и не спускал напряженного взгляда с лица Эдиты, словно стараясь угадать ее мысли.

— Так? Следовательно, это был случайный, ничего не значащий разговор? — спросил он, наконец. — Тем не менее, прошу тебя, чтобы он не повторялся. Ты сама видишь, что тебе, как моей невесте, не следует встречаться с человеком, который откровенно сознается в своем враждебном чувстве ко мне.

— Я вижу лишь то, что ты боишься этого человека! — холодно возразила Эдита.

— Боюсь? Не я, а он должен меня бояться. Я не привык церемониться со своими врагами, а с этим Эрнстом Раймаром у меня еще старые счеты. Он тогда совершенно исчез, так что я даже не знал, где он; но теперь, если он вздумает встать у меня поперек дороги, то советую ему быть поосторожнее! Я сотру его с лица земли!

Эдиту покоробило от злобного, ледяного взгляда жениха; она почувствовала демоническую волю в человеке, которому согласилась отдать свою руку, увидела, что этот человек, действительно, безжалостно уничтожает все, что попадается ему на пути; теперь она знала его!

Молчание Эдиты напомнило Рональду, как далеко он зашел. Вынудив себя говорить обычным тоном, он спросил:

— Тебя это пугает, дитя? Конечно, ты еще не успела поглубже окунуться в жизнь и потому не знаешь о той ожесточенной борьбе, при помощи которой каждый старается завоевать себе место под солнцем, а я, я слишком хорошо ее знаю. Но теперь ты сама видишь, что не так-то легко, как ты думала, быть поверенной в моих делах.

— Да, теперь я вижу это! — еле слышно проговорила Эдита.

— Однако довольно говорить обо всех этих несносных вещах! — воскликнул Рональд. — Не понимаю, как это мы договорились сегодня до этого? Не будь такой серьезной и холодной, Эдита! Ты дала мне сегодня слово, свою руку и сердце, так позволь, наконец, хоть раз испытать истинное счастье!

Рональд в порыве страсти снова обнял невесту. Хотя Эдита молча и подчинилась его ласкам, но не ответила на них и облегченно вздохнула, когда на пороге комнаты появились ее отец и Вильма.

Наступил вечер. Помолвку решили отпраздновать в самом тесном семейном кругу, но торжественно, и Эдита под предлогом, что хочет переменить туалет, ушла к себе в комнату. Она остановилась у открытого окна и, по-видимому, вовсе не думала о туалете, а мечтательно смотрела в окутанный вечерней дымкой парк, казавшийся каким-то таинственным в тишине умирающего весеннего дня. Итак, жребий брошен, согласие дано, но на хорошеньком личике девушки не было и следа того счастья, которое, казалось, должно было сулить открывавшееся перед ней блестящее будущее. Хотя Марлов был тоже богат и занимал видное положение, но быть баронессой фон Рональд, женой человека, обладающего сказочным богатством, и играть видную роль в высшем обществе было все же слишком заманчиво! Честолюбивая мечта Эдиты Марлов осуществлялась. Она была так пламенно и страстно любима человеком, женой которого согласилась быть! Ей давалось высшее счастье… чего же еще нужно?

Вдруг в туманной дали парка сладкоголосый дрозд запел свою позднюю одинокую песнь. До Эдиты долетели тихие мелодичные звуки и вдруг стихли. После долгого майского дня маленький певец отправился на покой. А у окна на коленях стояла юная невеста и плакала так, как никогда не плакала даже в детстве. В этих горячих слезах отчаяния было ее… «пробуждение»!

8

Промчалось лето, и вместе с сентябрем в свои права начала вступать осень. Гейльсберг вел свою обычную сонливую жизнь, представляя собой полузабытый памятник исторического прошлого, но зато Нейштадт и Штейнфельд заняли во всей округе еще более видное место. Заводы и фабрики работали не переставая, а их владелец Феликс Рональд стремился образовать акционерное общество, которое должно было принять в свою собственность все движимое и недвижимое имущество Нейштадта и Штейнфельда. Планы миллионера начали осуществляться, и это событие произвело большую сенсацию в финансовом мире. Агенты Рональда сновали по всем городам и селам обширного района; газеты, поддерживаемые большими денежными субсидиями, писали впечатляющие статьи о том, как выгодно приобретать штейнфельдские акции. В столичных правительственных кругах также очень благосклонно смотрели на затею богатого Феликса Рональда, сумевшего завести солидные связи.

В это время в Гейльсберге снова появился Макс Раймар. Весной он очень недолго пробыл в родном городе, а затем внезапно уехал и вернулся только теперь; по-видимому, на этот раз он решил осчастливить Гейльсберг более длительным пребыванием. Молодой художник не страдал особенной обидчивостью; он резко поворачивался спиной только в ту сторону, откуда не мог ожидать для себя никакой выгоды. Несмотря на строгую нотацию, которую ему когда-то прочел Эрнст, обращавшийся с ним с тех пор очень холодно, Макс без всякой церемонии поселился в доме брата и был с ним особенно любезен, так как все еще полностью зависел от него материально.

Надежда молодого художника приобрести миллион женитьбой на богатой невесте рассеялась как дым; он вдруг попал к ней в немилость. В последний раз, когда он приехал в Гернсбах, его вовсе не приняли, а при встрече в Берлине Эдита так холодно отвечала на его вопросы, что у Макса не оставалось и тени сомнения в том, как ничтожны его шансы на успех. Он не имел представления о том разговоре, который произошел у Эдиты с его братом, и был убежден, что перемена в обращении с ним богатой невесты объясняется влиянием ненавистного набоба Рональда.

И действительно, с того дня, как Рональд появился в Гернсбахе, молодая девушка резко изменилась, хотя в дальнейшем поведение Марловых как будто не подтверждало предположения Макса. Большую часть лета Марлов и его дочь провели в Швейцарии, а Рональд оставался в Берлине; тем не менее, художник был убежден, что Феликс разрушил его счастье, и ненавидел «проклятого набоба» всей душой.

— Конечно, бездушную девушку ослепил блеск миллионов, и преданное сердце бедного художника втоптано в грязь! — трагически восклицал Макс, изливая свое горе перед дядей.

Последний находил, что его племянник совершенно прав, и был очень рад, что существует еще один человек, который ненавидит Рональда в такой же мере, как и он сам. Старик утешал «втоптанное в грязь сердце» тем, что ссужал его обладателя крупными суммами из своего кармана и угощал прекрасным вином в ресторане «Золотой лев». Там родственники громко бранили презренного «выскочку», закрепостившего своими миллионами Нейштадт и Штейнфельд, и старались настроить против Рональда и его предприятий все население Гейльсберга. Нотариус Трейман считал своим нравственным долгом идти против миллионера; он задался целью не допустить, чтобы хоть одна акция нового акционерного общества была приобретена кем-либо из жителей Гейльсберга. Высокомерным штейнфельдцам нужно было показать, что Гейльсберг обладает чувством собственного достоинства и не позволит поработить себя каким-то «выскочкам». Между старым и новым городами возникла страшная вражда. «Нейштадтский листок» и «Гейльсбергский вестник» изливали друг на друга потоки проклятий и предсказывали один другому самое мрачное будущее.

В саду нотариуса Раймара отцветали последние осенние розы. На скамье сидели Эрнст и майор Гартмут, который сильно загорел, но был все так же строен и элегантен, как всегда.

— Видишь, сегодня я поступил по примеру Макса и влетел в твой дом без всяких предупреждений, — смеясь, сказал он. — Но я очень доволен, что сделал тебе сюрприз; по крайней мере, по выражению твоего лица могу убедиться, что я здесь — желанный гость.

— Еще бы! — воскликнул Эрнст с сияющим лицом. — Я никак не ожидал, что ты уже вернулся с маневров.

— Да, они только что окончились. Я воспользовался своим правом на отпуск и явился к тебе в надежде, что ты меня не прогонишь.

— Я страшно рад твоему приезду. Надеюсь, ты захватил с собой парадный мундир? У нас тут будет большое торжество. Здешнее историческое общество празднует свой юбилей, и дядя Трейман вбил себе в голову, что Гейльсберг не должен ударить лицом в грязь. Будет устроен военный парад, и двинется шествие, состоящее из воинов, одетых в мундиры всех времен.

— Таким образом, я буду представителем современности! — смеясь, заметил Гартмут. — Да, кстати, парадный мундир со мной. Я захватил его на всякий случай. Однако скажи мне, Эрнст, что с тобой произошло? Ты улыбаешься, и вообще стал похож на человека.

— Вот это любезно! На кого же я был похож раньше, позволь тебя спросить? Разве не на человека?

— Конечно, нет! Ты постепенно превращался в своей конторе в мумию. Слава Богу, процесс, по-видимому, остановился, и мумия начинает оживать.

Майор был прав. Эрнст заметно изменился; его постоянная усталость исчезла, черты лица прояснились, в глазах появился блеск. От прежнего угрюмого равнодушия не осталось и следа.

— Ты очень помолодел, — продолжал Гартмут. — Что произошло? Может быть, ты избран вице-председателем исторического общества? Какие у вас вообще новости?

— Тебе прекрасно известно, что здесь, в Гейльсберге, не бывает новостей, — уклончиво ответил Эрнст. — Расскажи лучше что-нибудь про себя. Как прошли маневры?

— На этот раз мы изрядно поработали, так что я с удовольствием отдохну несколько недель, чтобы набраться сил и поправиться.

На губах Раймара появилась насмешливая улыбка.

— У тебя, действительно, такой болезненный вид, что тебе необходимо поправиться, — смеясь, заметил он, рассматривая своего друга. — По-видимому, наш Гейльсберг скоро станет настоящим курортом. Макс тоже приехал сюда подкрепить свои силы. Однако не беспокойся, мой брат тебе не помешает; он только сегодня в городе, а живет уже больше недели в Гернсбахе.

— Что же он там делает? Каким образом он попал в Гернсбах? — воскликнул майор.

— Он пишет портрет маленькой Лизбеты. Девочка слишком живого темперамента и не может долго сидеть на одном месте, а потому Вильма Мейендорф пригласила Макса погостить у нее, дабы он мог воспользоваться каждым удобным моментом для работы… Но что с тобой, Арнольд? Разве приглашение в Гернсбах представляет собой что-нибудь особенное?

— Для меня да! Послушай, Эрнст, прежде чем мы будем продолжать этот разговор, ответь мне откровенно на один вопрос. Твой дядя Трейман говорил мне весной о некоторых брачных планах, с которыми ты тогда не был согласен. Скажи мне искренне: имеешь ли ты виды на молодую вдову? Да или нет?

— Да откуда ты взял это? О моей симпатии к ней никогда не было и речи, а жениться только на деньгах я не способен. Я предпочитаю остаться на всю жизнь нотариусом в Гейльсберге, чем жить на средства богатой жены.

— Я такого же мнения, но если у моей будущей жены случайно окажется состояние, то это обстоятельство не заставит меня отказаться от брака. Я был и останусь солдатом, независимо от того, женился бы ли я на бедной или богатой. Следовательно, у тебя нет никаких видов на Вильму Мейендорф? Я чрезвычайно рад этому, так как сам хотел бы на ней жениться!

— Ты хочешь связать себя браком? — воскликнул Раймар. — Ведь ты всегда уверял, что являешься врагом семейной жизни и признаешь только холостяков.

— Ну, мало ли глупостей приходится иногда наговорить? — сердито возразил Гартмут. — Вступив в зрелый возраст, я немного поумнел. Маленькая белокурая женщина с большими детскими глазами изменила мой взгляд на брак. Я все лето не мог отделаться от мысли об этой женщине и теперь не в состоянии больше жить без нее. Как только окончились маневры, я примчался сюда. Вот тебе настоящая причина моего внезапного появления!

— От всей души желаю тебе счастья, Арнольд, — сердечно воскликнул Эрнст. — Я знаю, что молодая вдова отклонила много предложений, не желая выходить замуж из-за своей дочери, но, может быть, ты окажешься счастливее других претендентов.

— Лишь бы Макс не вздумал помешать мне! Я в любом случае вышвырну его оттуда, — задумчиво проговорил майор. — Наверное, этот «непризнанный гений» недаром гостит в Гернсбахе. По-видимому, «миллионерша» сорвалась, и он стал скромнее: согласен вместо миллионов получить хорошее поместье, приносящее крупный доход.

— Может быть, ты и прав, — заметил Эрнст. — Я до сих пор об этом не думал, но Максу нельзя доверять в этом отношении. Для него брак — прежде всего выгодное коммерческое дело.

— В таком случае нельзя терять времени, — воскликнул Арнольд. — Поедем завтра же в Гернсбах! Я прозондирую почву и если ваш «гений» действительно осмеливается ухаживать за хозяйкой дома, живо с ним расправлюсь… Решено и подписано!