— Нет никакого парня, — говорю я.

Она сердито смотрит на меня, доказывая тем самым, что я прав.

— Есть.

Боже, она такая дерьмовая лгунья. Я люблю это. Я хочу смотреть, как она лжет обо всем. Хочу смотреть, как она делает все, что угодно.

— Обрезанный или нет?

Ее рот изумленно открывается. Она закрывает его и затем снова открывает. Ничего не выходит.

— Он… он…

— Он обрезанный.

— Нет! Он на третьем курсе специальности массовые коммуникации. Он президент исторического общества. У него каштановые волосы и… веснушки.

Я фыркаю.

— Я думаю, ты знаешь такого парня, может, ты даже была немного увлечена им. Но ты не встречаешься с ним. И ты, определенно, не трахаешься с ним.

Ее глаза сужаются.

— Не каждый думает о… сам понимаешь.

— Сам понимаешь. Вот как ты называешь секс?

Теперь я уверен, что у нее нет бойфренда. На самом деле… она девственница? Потому что, черт, это довольно невинно. Впервые с ней, волна беспокойства проходит через меня. Что, если она слишком невинна?

Что, если я разрушу ее?

— Будь конкретна, мисс Уинслоу. Как будто ты не думаешь об этом?

Она заливается краской от груди до щек.

— Прекрати делать вид, что ты знаешь, о чем я думаю. Ты ни черта обо мне не знаешь!

Я удивлен резкостью ее слов. Я снова смотрю на нее. Вся разрушенная и возбужденная, и грязная, голова покоится на пассажирском окне, волосы запутались вокруг ее плеч, выбившись из аккуратного пучка. Есть что-то естественное в ней, когда она так выглядит.

«Ты ни черта обо мне не знаешь», так она сказала.

Мои вопросы просто заставляют меня жаждать ее. Это ощущается как физический голод, как жажда, как жгучее желание, так глубоко, что я даже не знаю, как погасить его. Я могу только заставить ее говорить, заставить ее кричать, сделать ей больно, и надеюсь, что этого достаточно.

— Ты хорошая девушка. Спокойная. Благодетельная. Чего тут не знать?

Реверсивная психология. Это неловко и глупо, но когда ее глаза встречаются с моими, я думаю, что, возможно, это не так уж и глупо.

— Безупречная мисс Уинслоу, — дразню я.

— Может быть, ты не единственный убийца в этом грузовике. Как насчет этого?

Я фыркаю.

— Ты забыла один раз покормить свою золотую рыбку?

Эбби смотрит на задние фары впереди идущей машины, погрузившись в свои мысли, губы плотно сжаты.

Я снова смотрю на дорогу. Еще в детском доме я один раз забыл покормить двух моих золотых рыбок, и они умерли. Я плакал и неделями чувствовал себя дерьмово.

После того как меня забрали, сидя в подвале, в моем углу возле металлического шкафчика, я ногтем царапал рисунки на полу, в то время как Стоун и старшие парни играли в карты или еще что-то, а я думал о тех рыбах и по-прежнему чувствовал себя дерьмом. Но затем мы слышали шаги возле двери, и, если это было не время еды, то мы знали, что сейчас будут выводить одного или двоих из нас.

Или хуже, звук машины Дормана за окном, означающий, что меня вызовут и все начнется. Тебя заставляют есть конфеты с наркотой, затем одевают в жуткую одежду: костюм моряка, короткие брюки и рубашку. И я думал о тех рыбках, которые не видят и не чувствуют ничего их огромными мертвыми глазами, и я завидовал им. Как долбаный идиот, завидовал каким-то мертвым золотым рыбкам. Плавающим по кругу над этим глупым маленьким замком, купленным мною на мои сбережения, когда я был свободным ребенком.

Я смотрю на часы на приборной панели. Прошел уже час, как мы забрали машину, и я собирался сменить ее к этому моменту, но у Эбби что-то на уме, и она хочет выплеснуть это. Когда она хочет что-нибудь сказать, ее брови немного сдвигаются. Она делала так и в классе. Парни никогда не замечали этого и продолжали разговаривать, когда у нее было такое выражение, но я никогда так не делал. Я интересуюсь тем, что, черт возьми, она должна сказать.

И как раз когда я думаю, что она изменила свое мнение о том, что ей нужно было сказать, она заговорила:

— Я позволила человеку умереть. — Ее голос звучит немного хрипло, и она продолжает: — Я стояла и смотрела на него.

Я должен следить за дорогой, но прикован к ее ненависти, к ее красоте и к полной беспомощности рядом со мной. И сейчас она рассказывает мне секрет.

— У него была передозировка наркотиками, — она продолжает. — Весь в пене. Мама сказала мне позвонить в 9-1-1. Медики могли спасти его. Не было слишком поздно, ты понимаешь?

— Да, — говорю я, но знаю, что она не слышит. Ее взгляд говорит мне, что она не здесь. Этот взгляд, я действительно хорошо его узнал, будучи в тюрьме, в месте, заполненном парнями, которые проводят половину своего времени, мысленно возвращаясь в их прошлое. Теперь мне необходимо чтобы она продолжала говорить, гораздо больше, чем сделать мой следующий вдох. Я смотрю на темноту за пределами наших фар.

— И ты отказалась?

— Нет. Я схватила телефон как хорошая девочка. — Ее голос звучит как в трансе. — Я так старалась. Я всегда старалась. — Она делает паузу. — Я действительно старалась.

Кажется, она очень хочет, чтобы я в это поверил.

— Конечно. Дети хотят быть хорошими, — говорю я. Я не знаю, откуда это взялось, и верю ли я этому, но я отчаянно хочу, чтобы она продолжала, и она делает это.

— Я ударила по трем цифрам, только не 9-1-1, а 4-1-1. Она заставила меня позвонить, потому что она не хотела, чтобы они знали, что она была там. Она говорила: «Не говори, что я здесь. Здесь только ты, Эб».

«Эб» — это совсем не похоже на имя. Я решаю никогда не называть ее «Эб».

— И я говорила в телефонную трубку.

И она показывает, прикладывая кулак к спутанным волосам, ее глаза дикие.

— Нам нужна скорая помощь, скорее! — она умоляет. — Мой отчим, он не дышит. Ч-что? — ее голос становится немного напуганным. — В 247 Ларкин, скорее! Э-э…у него передозировка наркотиками! На его губах слюна. Как будто бульканье.

Она расширяет глаза, на ее лице появляется выражение паники, чтобы соответствовать голосу, и это вызывает что-то странное в моей груди.

— Он лежит на боку. Нет… он… Я не знаю. Убедиться, что его рот открыт? — Она смотрит на меня и быстро кивает, так как она в тот момент смотрела на свою дерьмовую мать. — Его рот.

Дрожь пробегает вверх-вниз по моей спине.

— Хорошо, — говорит она. А потом: — Он издает странные звуки. Это не нормально. Он все еще не в порядке! — она резко повышает голос. — Подождите. Оставайтесь на линии. Нет, просто поторопитесь!

Она убирает кулак от головы и кладет его на колени, предполагая, что она просто повесила трубку в тот момент. Симулированный вызов 9-1-1, который она никогда не совершала.

Она выпрямляется. Лицо непроницаемо.

— Моя мама была в истерике. Ей нужно было понюхать немного порошка, просто чтобы во второй половине дня выйти через заднюю дверь.

— А ты стояла и смотрела, как он умирает.

— Он медленно умирал. Или я не знаю, может быть, мне просто так казалось. Это было накануне моего одиннадцатого дня рождения. Я помню, потому что думала…

Она не заканчивает фразу. Желание на день рождения, которое никогда не исполнялось.

— Звуки… Его тело просто очень нуждалось в воздухе. Хрипы, но похожие на плач детеныша животного. Я сидела далеко от него, в другом конце комнаты, и было ощущение, что он знал, что я была там, и знал, что я делала, но он не мог добраться до меня. Он просто сидел там и издавал все эти звуки.

— Ты не могла рисковать, оставив его в живых.

Спустя долгое время она говорит, как ни в чем не бывало:

— Он убивал ее.

Я киваю. Избивая ее, пичкая наркотиками, возможно, развращая ее.

—Ты не могла рисковать. Это очевидно.

Она знает, что я делаю.

— Я убила его.

—Ты должна была сделать выбор.

Она фыркает, полная ненависти и насмешек, и я внезапно осознаю, что она никому прежде этого не рассказывала. Но она рассказала мне, и я не знаю, что с этим делать. Как будто она подарила мне что-то хрупкое, и я должен держать это и беречь. Я вижу ее десятилетним ребенком, спешащим в школу, удерживая свой маленький мир целым. Я вижу, как она пытается искупить это. Неся покаяние со своим бойфрендом «Воскресная школа», который даже никогда не прикоснется к ней и не даст ей почувствовать что-то настоящее. Вытягивая истории из парней типа меня, потому что она знает, как они сжигают вас изнутри.

— Эй, — говорю я. — Посмотри на меня.

Наконец она смотрит на меня, лицо, освещенное огнями приборной панели.

—Ты должна была выбрать. Иногда приходится выбирать между одной дерьмовой вещью и другой.

— Это в тебе говорит личный опыт, Грейсон?

Она снова пытается перевести внимание на меня. Она нервничает, когда я вижу ее такой. Именно поэтому я знаю, что это правда. Когда она взволнована и сердита, я вижу ее настоящую.

— Ты спасла свою мать. Вот что важно. Некоторые люди должны умереть.

— Такие, как я? — говорит она резко.

— Смерть еще не ждет тебя, Эбби.

Она отворачивается в сторону, но недостаточно быстро, чтобы успеть скрыть румянец на щеках.

— Я даже не чувствовала себя плохо после этого, — бормочет она, почти про себя. — Я всегда чувствовала себя ужасно из-за того, что не чувствовала себя плохо после случившегося, а не из-за того, что убивала его. Никогда. Это сумасшествие.

— Почему ты должна чувствовать себя плохо из-за того, что спасла мать?

Я становлюсь обозленным, потому что она не должна чувствовать себя плохо из-за этого.

— Для ребенка того возраста, спасение матери — это тоже самое, что спасение себя. Это та же самая чертова вещь.

— Не пытайся заставить меня чувствовать себя лучше, — говорит она.

— Я не пытаюсь. Я прямолинеен с тобой.

Она с ненавистью смотрит на меня, но свирепый взгляд скрывает мучение, утонувшее глубоко в ее глазах, и я чувствую вспышки паники в моем сердце, потому что терплю с ней неудачу.

Я думаю, отчаянно пытаясь найти что-то хорошее во мне никчемном, чтобы дать это ей. Что-то реальное.

— Иногда, Эбигейл, ты должна проделать чертову дыру в своей душе, чтобы выжить.

Должно быть, я веду машину как сумасшедший. Мы съехали с шоссе, но я все равно еду на высокой скорости. Я тянусь, хватаю ее и тащу через сиденье к себе.

— Большинству людей так и не суждено узнать, на что они на самом деле способны. У большинства людей нет необходимости превращаться в то, что они ненавидят, просто чтобы убедиться, что они могут сделать следующий вдох.

Должно быть, я впиваюсь пальцами в верхнюю часть ее руки, но мне необходимо почувствовать ее. Ее глаза подобны зеркалам в зеленоватом свете. Я могу видеть себя в них.

— Ты слишком быстро едешь, — шепчет она.

Я немного сбавляю скорость.

— Ты знаешь кого-то, кто не делает этого? Кто не делает плохих вещей?

Теперь она плачет. Я думаю, что это облегчение.

Это то, что я чувствую внутри, когда смотрю, как ее слезы катятся по щекам.

Я отвечаю на свой собственный вопрос.

— Ребенок, который в конечном итоге умирает. Вот кто. — Я ударяю по тормозам. Я чуть не проехал на красный свет. Мы почти пересекли линию. Держи себя в руках. Но я разваливаюсь на части.

— Куда мы едем?

Там впереди город, и я собираюсь туда. Этот грузовик уже почти выработал свое.

— Поменять машину.

Она втягивает воздух. Как-то утонченно. Я далек от утонченности.

— Ты и я, мы выживем, хорошо?

Она смотрит на меня, но, кажется, что не слышит. Темные волосы запутались вокруг ее бледного лица, покрасневшие глаза сияют.

— Ты такая чертовски красивая, — говорю я.

Загорается зеленый.

А затем я целую ее.


19 глава


Эбигейл


Слезы заполняют мои глаза. Я под водой, но все еще дышу.

Я не вижу, чтобы его глаза темнели или голова опускалась. Не вижу признаков приближающегося хищника, особенно, когда он абсолютно не выглядит как хищник. Он выглядит беспокоящимся обо мне, так, как почти никто и никогда не беспокоился. Определенно не такой человек, как он. Мужественный и сильный. Мощный. У меня перехватывает дыхание от одного его взгляда с опущенными веками. Нет времени на страх, когда его губы касаются моих. Они мягче, чем я могла себе представить. Его слова — острые осколки стекла, обвинений и угроз. Лжи. Но его губы рассказывают другую историю.