На случай, если у нее есть какие-то идеи о попытке освободиться, я скольжу одной рукой под ее голову. Другую руку кладу на ее талию. И наконец, я скольжу своей ногой, поверх ее привязанной ноги, переплетая нас вместе. Даже если она будет кашлять, я почувствую это.

Нет никакой возможности для побега.

Ее кожа мягкая. Я слушаю звук ее дыхания, надеясь, что она уснет, и хочу ее как сумасшедший.

— Спасибо, — шепчет она в темноте.


21 глава


Эбигейл


Я лежу в его объятиях, обдумывая все способы, которыми я смогу сделать ему больно, как только он уснет, и как только я освобожу свои руки. Выцарапать ему глаза, может быть, ударить костяшками пальцев в его трахею. Нет необходимости забить его до смерти, просто отключить будет достаточно для побега.

Поэтому я лежу, слегка прижата его рукой и ногой. Он думает, что может удержать меня. Он не знает насколько маленькой, насколько тихой я могу быть. Так я ютилась в моей крошечной комнате с моей паршивой кошкой, слушая звук кулаков по ту сторону двери. Быть маленькой и тихой — это своеобразная форма оружия. Он никогда не узнает, откуда придется удар. Кондиционер здесь на два режима: охлаждение и выключение. Сейчас включен режим охлаждения, но мне тепло там, где он прикасается ко мне, я чувствую его теплое дыхание на моей шее.

Мои пальцы на ногах как маленькие кубики льда, и я перемещаю свою ногу под его огромную лодыжку, затем прячу вторую ногу туда же.

Он шевелится, притягивая меня ближе к себе, согревая меня, и это ощущается так хорошо, как будто кто-то на этой заброшенной земле говорит: «Позволь мне согреть тебя».

Раньше никто меня никогда не укачивал. Моя мать была либо сильно избита, либо накачана коксом, и большинство ночей она вообще меня не узнавала. Но, наверное, именно так это должно было бы ощущаться. Успокаивающе. Как будто кто-то говорит: «Я здесь».

На долю секунды я представляю, как поддаюсь комфорту его веса и теплоте его рук и ног на моем теле, как это было в лесу, но я не делаю этого — я не глупая. Я держусь настолько жестко и отстраненно, насколько это возможно. За исключением моих пальцев на ногах. Просто он такой теплый.

Интересно, у моей матери было так же? Ненавидеть и желать наркотики одновременно.

Пока это не убило ее.

Может быть, через секунду, а может, через несколько часов, я резко просыпаюсь. Все, что я знаю, — я проигрываю битву со сном. И мои глаза мокрые от слез. Но он по-прежнему обнимает меня, и его сердцебиение спокойное, как солнечный свет, он зажал мои пальцы ног между своими ногами и они, наконец-то, согрелись. Я как будто вертелась. Падала.

Как я могла смягчиться по отношению к Грейсону даже на секунду?

Медленно и осторожно я освобождаюсь от его захвата. Это как реальная версия компьютерной игры Pick Up Sticks, в которой мне нужно переместить мои конечности, одна за другой, абсолютно не побеспокоив его. Я пальцами развязываю лодыжку. Мои ноги слишком жестко приземляются на тонкий ковер. Боль пронизывает голени, взрыв белого в красной полосе моих мыслей. Беги. Убирайся отсюда.

Только руки остаются привязанными тканью к кровати. Ткань натянута, но не настолько сильно, чтобы мешать циркуляции крови. Я сжимаю запястья, чтобы через них циркулировало больше крови, напрягая мускулы, так же, как делала тогда, когда он связывал меня. Таким образом, у меня было бы больше шансов выскользнуть. Сейчас я расслабляюсь, чтобы запястья стали тоньше. Я сильно тяну их, стараясь не дергать, чтобы не разбудить его, но я безумно хочу освободиться. Он оставил достаточно места в узлах, чтобы я не проснулась с синяками, но теперь они у меня будут.

Выкручиваю руки, чтобы выбраться, стараясь не думать о том, как он промыл мой порез. О том, как он нес меня по ручью. О том, что он мог потребовать чего-то намного хуже, чем подрочить ему.

Он как будто следует какому-то своду правил, какой-то извращенной форме чести, которая мне кажется практически милой.

Но я не нахожу его милым. Не могу думать о том, как он выглядит почти уязвимым, спящий в темноте, как опасный принц, ожидающий, что его разбудят поцелуем.

Я наклоняюсь и зубами пытаюсь ослабить узел, потом тяну и кручу еще немного, морщась, так как ткань врезается мне в кожу. Постепенно я освобождаюсь.

Я практически не могу поверить в то, что мои осторожные движения не будят его, но я уверена, что прошлой ночью в тюрьме он не спал, готовясь к побегу. Он участвовал в том бунте. Он нес меня через ручей, и, может, я и маленькая, но не легкая. Затем он провел за рулем несколько часов без остановки. У него был высокий уровень адреналина на протяжении двадцати часов, и все это закончилось всплеском эндорфинов в оргазме. Он спит.

И, наконец, я освобождаюсь.

Я становлюсь на колени на полу, глядя на мои ободранные, опухшие руки, больше не привязанные к кровати. Я жду, что Грейсон распахнет глаза и засмеется свои темным, хриплым смехом и скажет мне, что это была проверка. Но нет. Он по-прежнему спит. И мое сердце сжимается, когда я смотрю, как его грудь поднимается и опускается. Он ужасный человек, но он все еще человек. Это что-то значит для меня. Это должно что-то значить, или я тоже ужасный человек.

Я нахожу свою одежду в ванной и быстро одеваюсь. Мое тело двигается как поезд, покидающий станцию — сначала медленно, затем набирая скорость. Затем разгон. Я задерживаю дыхание, когда замок щелкает. Петли скрипят еле слышно из-за работающего кондиционера. Я делаю шаг в темноту снаружи, вдыхая непревзойденный аромат ночи и сосны, и тихо закрываю за собой дверь.

В безопасности. В безопасности. В безопасности.

Мое сердце бешено колотится в груди, ликующе и испуганно. В офисе мотеля свет не горит, но я мчусь вниз и дергаю дверь. Закрыто. Интересно, тот подросток, который работал здесь, остался ли он ночевать в одном из номеров или уехал. В любом случае, я не собираюсь стучать во все двери, чтобы выяснить это. Это даст Грейсону слишком много времени, чтобы проснуться и найти меня.

Дорога длинная и пустая в обоих направлениях. Я выбираю сторону и быстро иду. Если повезет, я найду помощь. Если повезет, я буду свободна.

Я прохожу мимо заброшенного фермерского дома, никаких людей в поле зрения. Грузовик проезжает мимо, но я слишком боюсь, чтобы махать ему. Что, если водитель грузовика такой же злой, как и Грейсон? Я никому не могу доверять. Я остаюсь в тени деревьев, пока красные фонари заднего света не исчезают в темноте. Я здесь одна, оторванная ото всех.

Как будто с каждой пройденной милей, я все дальше и дальше от безопасности, и дальше от себя самой. От своей человечности. Я превращаюсь в другой тип человека, который дрочит преступникам в дерьмовых номерах мотелей, который хочет, чтобы его целовали в машинах для побега. Мне нужно убираться подальше от него, подальше от этого. И не имеет значения, убьет ли он меня. Теперь я понимаю, почему он был вынужден бежать из тюрьмы. Даже угроза смерти не удержит меня взаперти.

Я иду вдоль деревьев, на случай, если мне нужно будет спрятаться, но не захожу глубоко в лес. В прошлый раз лес не смог защитить меня. Он только порежет мне кожу. Он лишь поможет выследить меня. Нет, я собираюсь идти до тех пор, пока не увижу людей. Цивилизацию. Безопасность.

К тому времени как достигаю города, небо над горизонтом окрашивается в синие и фиолетовые полосы. Рассвет. Я бегу, спотыкаясь. Машины припаркованы по диагонали, напротив старых магазинов. Аптека. Адвокатская контора. Кому я могу доверять? Я слышу грохот грузовика. Это может быть кто угодно. Может быть, это он. Я спотыкаюсь на неровном тротуаре и падаю, задыхаясь от удара коленом. С трудом поднимаюсь. Я должна идти дальше.

Мое дыхание, будто взрыв, громко звучит в ушах. А потом я вижу его вниз по улице. Полицейский участок. Возле полицейского участка припаркован только один полицейский автомобиль, но этого достаточно. Если я доберусь туда, то буду в безопасности. Грейсон не сможет достать меня внутри этого здания. Или сможет? Сможет ли коп маленького городка выстоять один на один против Грейсона? Но он моя единственная надежда. И у него будет пистолет и, возможно, напарник. Он будет обученным и у него будет запасной вариант. У Грейсона нет ничего, кроме неистовой силы воли и изобретательности, хотя, должна признать, что эти качества привели его дальше, чем кто-либо ожидал.

Мне кажется, я слышу шорох гравия позади себя и бегу, боясь даже смотреть. Есть только здесь и сейчас. Нет прошлого. Нет будущего. Я больше никогда не смогу быть открытой и честной с кем-то еще.

Мои легкие горят. Ноги ноют от боли. Такое чувство, будто мое собственное тело удерживает меня. Он догоняет меня. Я могу слышать его. Чувствовать его.

Я ныряю между машинами на стоянке, направляясь прямиком к маленькому полицейскому участку, и это как бег через павильон смеха. Бледные облака отражаются в лобовом стекле. Эндорфины искажают мое зрение, пока все не становится каким-то нечетким и странным.

Дверь участка открывается прежде, чем я добегаю до него. Синяя рубашка — униформа. Пожилой мужчина, седеющие волосы. И пистолет. Боже, да. Наконец-то. Он завернут в черную кожу и подвязан под его животом, но это нормально. Этот мужчина… этот пистолет… все будет хорошо.

— Помогите мне, — говорю я запыхавшись. — Пожалуйста, помогите мне.

Рука полицейского опускается к пистолету. Он не вынимает его, просто удерживает руку на нем, отходя в сторону и осматривая меня. Его взгляд скользит вниз, затем обратно вверх по моему телу.

— Мисс? Что случилось? Вы в порядке?

В его голосе слышится какое-то подозрение. Ему не нравится то, что я так подбежала к нему. Это вызывает во мне смех, наполовину свободный, наполовину истерический.

— Он гонится за мной.

Глубоко посажеными темно-карими глазами он изучает улицу и припаркованные автомобили.

Никого нет.

— Мэм, вы в беде? — спрашивает коп. — Что произошло?

— Это он. Он сбежал из исправительного учреждения «Кингмен». Был бунт и… Его зовут Грейсон — Грейсон Кейн, — говорю я, вспоминая, как гордо и тщательно выводила его имя над фото.

Взгляд копа становится проницательным.

— Исправительное учреждение «Кингмен»?

— Он в мотеле, но я сбежала. Я думала, что он преследовал меня.

Коп сканирует пустой горизонт и, наконец, его взгляд опускается на мои красные, опухшие запястья.

— Входите.

Облегчение наполняет меня, когда я шагаю в прохладный участок. Запах несвежего кофе смешивается с запахом лимонного средства для мытья полов, скручивая мой желудок. Коп представился, как шериф Данхем.

Он указывает на вращающееся кресло, покрытое жесткой тканью.

— Присаживайтесь, пока я сделаю звонок.

Я следую его указаниям, мои руки трясутся на коленях. Я не уверена почему. Ведь все хорошо. Теперь я вернусь домой в… комнату с голыми стенами? В череду бесконечных уроков? Единственной вещью, которая имела смысл, было ведение газеты «Кингмен», и даже это было испорчено Грейсоном.

Мой взгляд возвращается к двери, и я осознаю, что желудок скручивает от страха. Часть меня думает, что я в безопасности, но другая часть меня помнит, что Грейсон сделал немыслимое. Он сбежал из тюрьмы. Он может сделать все что угодно.

Шериф Данхем мычит в ответ на то, что говорит ему человек на том конце провода. Разговор длится долго, и мое нервное напряжение возрастает. Шериф не следит за дверью, разговаривая по телефону, вместо этого он следит за мной.

Он бормочет что-то, что звучит как знак согласия, и холодок пробегает через меня, как холодный звук цепей. Как лязг закрывающихся тяжелых двойных тюремных дверей.

Извинение мелькает в его глазах достаточно слабо, чтобы дать мне понять, что он не будет колебаться, прежде чем сказать мне то, что собирается.

— Мэм, боюсь, я вынужден арестовать вас.

Мой рот открывается в изумлении.

— Что?

Выражение его лица становится непоколебимым. Его взгляд ожесточается, как будто сожаление никогда не скрывалось глубоко внутри.

— Здесь ордер на ваш арест. Пособничество уголовнику.


***


Я никогда не думала, что буду смотреть на тюремную решетку, находясь внутри камеры. Самое смешное, что прутья тут выглядят так же, как и снаружи, круглые черные цилиндры, непроходимые, неприступные. В тюрьме они служили напоминанием того, что я не была настолько в безопасности, насколько мне казалось. Их вид в первый день пошатнул мое ощущение безопасности, которое я выстраивала много лет.