Его рука движется рядом с моим телом.

— Что ты делаешь?

Мой голос звучит хрипло, но затем я открываю глаза и вижу, что он ковыряется в замке. Я его прикрытие.

Парни находятся вокруг нас, наблюдая из тени. Даже зная, что они там, я их не вижу.

— А как насчет сигнализации? — спрашиваю я, кивая головой на значок.

— Город прекратил оплачивать контракт по охране несколько лет назад.

амок щелкает. Он обвивает рукой мою шею.

— Подожди, — шепчет он, удерживая меня близко.

Вы вряд ли бы поняли, что его подстрелили несколько дней назад, — он силен, как бык. Его лицо не выражает боли, когда он смотрит на меня с… нежностью? Привязанностью?

Чем-то большим?

Грейсон тянет меня к себе, и его грудь чувствуется крепкой и сильной стеной напротив моего бешено колотящегося сердца. Так хорошо. Может быть, я не могу уйти. Может быть, я и не хочу этого. Я усмехаюсь ему сквозь нервозность. Мы собираемся вломиться в библиотеку. Это ничто для Грейсона. За последние дни я была поражена тем, сколько преступлений на счету Грейсона и его компании парней.

Дорогие автомобили и другие игрушки, весь этот отменный скотч, который они пьют.

Как только улица пустеет от машин и пешеходов, он заводит меня внутрь. Шагая в библиотеку, я чувствую себя, как будто иду домой, несмотря на все это сумасшествие со взломом и со Стоуном, который хочет меня убить, и с Грейсоном, который… ну, был Грейсоном.

Как будто мы два ботаника, находящихся на каком-то преступном свидании, выбирая вместе книги. Грейсон щелкает фонарем, направляя свет в пол.

Холодные, металлические стеллажи заполнены до краев старыми, пыльными книгами. Я немного расслабляюсь, чувствуя себя в безопасности.

Книги не были для меня спасением. Они никогда не были моими друзьями. Они были намного больше этого — полезные и нерушимые. Они были моей броней, моей стеной от мира. Пока я не повстречала Грейсона.

— Где планы здания? — Грейсон звучит мрачно. Нетерпеливый. Библиотека заставляет его нервничать? Мне нравится это. От этого я чувствую свою власть.

— Я не уверена, — отвечаю. — Каждая библиотека устроена по-своему.

— Хорошо, выясни это, — говорит он. — Я не собираюсь попасть обратно в тюрьму, потому что ты не смогла разобраться с чертовой десятичной классификацией Дьюи .

— Я удивлена, что ты знаешь о десятичной классификации Дьюи.

Он фыркает. Затем, минуту спустя, добавляет:

— Я умею читать.

— И писать.

Его косой взгляд обещает мне наказание, если я продолжу. Поэтому, конечно, я продолжаю.

— Я говорю об этом в самом лучшем смысле. Ты действительно можешь писать. Я так сказала из-за того, как ты пропитал ту историю своими мыслями о побеге, как точно ты знал, о чем писать. Достаточно правды, чтобы сделать историю реальной, достаточно вымысла, чтобы передать сообщение друзьям.

Он бросает на меня осторожный взгляд.

— Ты дразнишь меня?

Я закатываю глаза.

— Я говорю серьезно. Ты так разозлил меня, что я не могла видеть четко. Тот проект много значил для меня. Но то, что ты написал, было действительно хорошим.

Он отводит взгляд. Кажется, не хочет говорить об этом.

— Я не понимаю. Вы, парни, были совсем детьми, когда оказались в том подвале. Я видела пакет из-под молока. Тебе было пять лет. И, кажется, вы были там все вместе. Вы были там шесть лет, и они не посылали тебя в школу, поэтому…

— Извращенцы, которые держат мальчиков в подвалах, не отправляют их в школу.

— Когда ты выбрался оттуда, тебе было одиннадцать лет?

Он водит пальцем по бухгалтерской книге в кожаном переплете.

— И другим парням к тому времени было четырнадцать или пятнадцать лет. И ты оказался в «Брэдфорде».

— Да. Зарегистрирован в отеле Брэдфорд, — говорит он саркастически.

Потому что они не регистрировались. Я представляю, как они отдирают доски. Просто дети. Именно тогда они вступили на преступную тропу.

— Таким образом, как ты научился читать?

— Нейт научил меня, — говорит он. — Большинству парней было по семь-восемь лет, когда они попали туда, и к тому времени они уже умели читать. Все же, Нейт замечательный. Он научил меня, и он сделал так, что остальные парни продолжили это. Как ты знаешь, это был подвал. Там были заплесневевшие коробки с книгами. Некоторые энциклопедии 1920-го года. Это то, на чем я учился.

— О, — говорю я.

Это объясняет многое. Пробелы в его понимании вещей.

— Нейт составил много игр на угадывание по итогам чтения того материала. Не совсем образование, но это ощущалось, как борьба. Как заявление, что они не могут отнять у нас все. Не совсем образование, но…

— Это восхитительно, — говорю я. — Потому что вы боролись за это, и это ваша заслуга. И это восхитительно, то, как вы, парни, провели друг друга через все…

Он водит пальцем вдоль железной полки.

— Почему ты не вернулся в свою приемную семью?

— Я никогда не чувствовал их своей семье, в отличие от парней. Когда ты находишься с кем-то так долго, то уже не существует другой, более крепкой связи. Мы были против них, против всего мира.

Его боль проникает в меня.

— Это — подарок, который те извращенцы дали тебе. Братьев, которые больше, чем братья. Больше, чем семья.

— Не романтизируй это. Те животные, которые взяли нас, Эбби… они отняли много.

— Нет, — говорю я.

Он отводит взгляд, и эта картинка возвращает меня назад, в то время, когда я жила на севере с мамой. Мы жили в районе трущоб, и всю ночь выли сирены, как мы узнали на следующее утро, по соседству горел дом. Мы пошли посмотреть, и эта огромная почерневшая оболочка, обвешенная сосульками, как бриллиантами, на фоне синего-синего неба, была самой красивой вещью, которую я когда-либо видела.

Грейсон похож на тот дом. Прекрасный в своем разрушении.

Он изучает меня обеспокоенным взглядом.

— Возможно, они отняли слишком много, понимаешь?

Я кладу свою руку поверх его, на шрам с изображением боевых топоров.

— Нет, Грейсон. Не говори так.

— Почему я не должен говорить так? Иногда я смотрю на других людей, вроде тех парней, которых встретил в тюрьме, и они другие. У них есть что-то, чего нет у меня. Я не знаю, что это. Просто знаю, что это так… — он качает головой.

Отняли ли они то, что делает его человеком? То, что делает его цивилизованным? Вопрос, который он пытается четко сформулировать.

Библиотека вращается передо мной, как зеркальные стены в парке развлечений, отражая во мне гребаные версии Грейсона. Отражая меня, потому что я здесь, с ним. Все сказали бы, что мы не правы во всем, что делаем. Но для меня мы не ощущаемся неправильными.

Они отняли то, что делает его человеком? То, что делает его цивилизованным?

Грейсон смотрит на меня, отчасти с надеждой, отчасти со страхом. Он нуждается в моем ответе. Действительно хочет знать. Я притягиваю его ближе и запускаю руку в темные волосы.

— Они не отняли ничего важного, малыш. Они не забрали то, что важно.

На его лице появляется странное выражение, которого я не видела раньше.

— Давай найдем нужные планы здания.


33 глава


Грейсон


Эбби ведет меня через библиотеку. Сначала мы смотрим за стойкой, выясняя, где хранятся документы. Это большая городская библиотека с множеством столов и рабочих мест для армии библиотекарей. Я пытаюсь представить ее заполненной людьми, но все, что могу видеть, — это оранжевые комбинезоны, шаркающие на построение.

Они не забрали то, что важно. Я продолжаю снова и снова прокручивать фразу в голове. Например? Я хочу спросить. Что они забрали? Что они оставили? Этого достаточно?

В такие минуты я понимаю, как велико расстояние между нами. Пещерный человек — вот кем она видит меня. Я предполагаю, что мой ответ находится именно здесь. Ответ на то, почему она опасна, почему я должен освободить ее.

Я никогда раньше не чувствовал, будто мне чего-то не хватает, пока Эбби не встретилась на моем пути. Я был озлоблен, чертов чужак в этом мире, но никогда ни в ком не нуждался.

Частично, по этой причине, Стоун хочет ее смерти. Если мы получим чертежи, сказал он перед отъездом, мы больше не будем нуждаться в ней. Но она нужна мне. Я не скажу Стоуну об этом, потому что в его глазах это — слабость. И, возможно, так и есть, но меня это не заботит. Они не догадываются, что она — это недостающая часть меня.

Лучшая часть.

Нейту тоже она не нравится. Речь идет не о том, что он защищает меня. Речь больше о том, чтобы не втягивать больше людей в это безумие. И есть еще Колдер. Святой, чье гребаное имя означает, что он смертоноснее, чем кто-либо. Он получил такое имя, потому что он никого не трахает. Или больше не делает этого, с тех пор, как мы были детьми-на-пакетах-молока. Ему определенно не нравится присутствие Эбби здесь. Никому из остальных парней это не нравится.

Но я восстановился почти на сто процентов, и кто-либо, идущий за Эбби, проходит через меня. Я всегда приду за ней и всегда буду защищать ее, и она об этом знает.

Мы обходим лифт и спускаемся по лестнице в подвал, туда, где, по ее мнению, хранятся исторические документы.

Я поворачиваю фонарь, помогая ей найти путь сквозь стеллажи, пока она не вытаскивает толстый переплет, поднося его к лучу света.

— Нашла.

Я удивленно поднимаю брови:

— Это было быстро.

— Итак, то, что нам нужно, в одной из книг. Я не знаю, в какой именно, так что поиски займут время. Поэтому, думаю, мы можем просто взять с собой все и найдем то, что нам нужно, когда вернемся назад в «Брэдфорд».

— Взять с собой все, — это заставляет меня рассмеяться. — Думаю, я плохо повлиял на тебя.

Она пожимает плечами. Возможно, она тоже так думает. Это не должно беспокоить меня. Я хватаю книгу за переплет и изучаю цифры и буквы.

Она оборачивается, веселье светится в ее взгляде.

— Они не используют десятичную классификацию Дьюи.

Она считает забавным, что я знаю, что такое десятичная классификацию Дьюи. Да, я никогда не ходил в школу. Мое первое и последнее учебное заведение — это детский сад, но я пользовался тюремной библиотекой.

Я подыгрываю.

— Тогда какую систему они используют?

— Библиотеки Конгресса, — говорит она с легкостью. — Это лучше подходит для физических элементов различной формы и размеров. Артефактов или даже инструментов. Часто музыкальные библиотеки…

— Погоди.

вою мать, она настолько серьезно говорит об этом. Это заводит меня. Я оглядываюсь вокруг, но, конечно, мы одни. Возможно, я недостаточно хорош, — не один из ее мальчиков из колледжа. Это не останавливает меня.

Я кладу книгу на пол и прижимаю Эбби к стене. Ее глаза расширяются.

Она знает, ЧТО приближается.

Она не ожидала этого, и ее шок питает мою жажду. Мой член упирается в ткань джинсов. У моего члена большое эго. Он думает, что может прорваться сквозь ткань джинсов, пробраться в ее юбку и толкнуться прямо в ее гладкую, теплую киску. Он прав.

Я вожу пальцем по ее щеке.

— Мне нравится, когда ты говоришь о классификации, — бормочу я.

Она смеется немного застенчиво. Это мне тоже нравится. Я такой чертовски твердый, что это причиняет боль.

Мне всегда нравились умные цыпочки. Так или иначе, запретные. Но Эбби — моя.

— Продолжай, — говорю я. — Что за другой вид?

А затем, я облизываю ее шею, от основания ее челюсти вниз, к ключице.

Она на вкус как соль и воздух, и возбуждение. Шумно втягивает воздух и пытается говорить.

— Организация Объединенных Наций…

Я прикусываю ее ключицу в том месте, где шея встречается с плечом.

— Продолжай, — бормочу.

— Символы Организации Объединенных Наций напечатаны в верхнем правом углу. Не на корешке книги…

Ее слова обрываются на выдохе. Наверное, потому что я сжимаю ее грудь через рубашку. Мне нравится вес ее груди, женственная мягкость, когда я ласкаю ее. Но этого недостаточно.

Поэтому я расстегиваю ее рубашку, обнажив грудь холодному, запыленному воздуху.

— Расскажи мне больше.

Она выпускает маленький всхлип, и даже это меня заводит. Я хочу слышать, как она говорит о системах и символах.