Они все еще говорили, когда серый утренний свет, сочащийся в иллюминатор, сделал ненужным фонарь. Чарро, рассказывавший о том, как его тетка, сестра его отца, в детстве была захвачена индейцами и как его дед погиб, пытаясь вернуть ее, встал и задул светильник. Он потянулся, подняв руки над головой и задев ладонями потолок, потом взглянул на постель и замер.

Пилар проследила за его взглядом. Рефухио не спал и глядел на них мягко и заботливо.

Это был один из тех немногих моментов, когда он был в сознании.

Рефухио не встал ни на следующий день, ни два дня спустя. Он ничего не требовал, ему ничего не было нужно, кроме одиночества. Он подолгу лежал с закрытыми глазами, и нельзя было понять, спит он или бодрствует, находится в сознании или в обмороке. Иногда он смотрел в потолок или на собеседника, но казалось, ничего не видел и не слышал. Его не волновало, кто приходит и уходит, о чем говорят и что делается вокруг. Он не реагировал ни на мольбы Исабель, просящей выпить что-нибудь, ни на мрачные вопросы Балтазара, желавшего знать, о чем думает Рефухио, пытаясь уморить себя голодом. Он не знал, кто находится рядом и где он сам, ибо его это более не интересовало. Он ушел глубоко в себя и не хотел никакого общения. Было ли это результатом раны, лихорадки и лет, проведенных в изгнании, или же подобное состояние было вызвано усилием его воли, они не знали.

Донья Луиза наведалась к Рефухио через двое суток после своего первого визита. Она принесла ему горячий напиток, сделанный так, как ее учила мать, сказала вдовушка. Питье состояло из вина, пряностей и других компонентов, которые должны обеспечить больному отдых. Пилар, сидевшая тут же, посмотрела на темную дымящуюся жидкость с отвращением и подозрением.

— Отдых, — заявила она, — это как раз то, чего у Рефухио в избытке. Ему нужно питание.

— Что вы можете знать об этом? — Глаза вдовы раздраженно блеснули: ее злило, что кто-то осмеливается ей возражать. — От вашей заботы он чахнет на глазах!

Напряжение последних дней сказывалось на настроении Пилар.

— Может быть, и так, но я не позволю пробовать на нем ваше ведьмино варево!

— Ведьмино варево! Да как вы смеете! Вы забываетесь, девочка моя! Вы всего-навсего его женщина, вы не жена ему!

— Ради бога, скажите, кто вы ему?

— Я его друг.

— Да, пока эта дружба вам приятна и цена не слишком высока.

— Ты… ты, маленькая… о, я знала бы, как назвать тебя, не будь я столь благородной дамой. Так дальше продолжаться не может, иначе он умрет. Он умрет, и ты — слышишь, ты! — будешь виновата, если никому не позволишь помочь ему.

Пилар неожиданно почувствовала страшную усталость, будто она несла огромную тяжесть.

— Уходите, — произнесла девушка. — Заберите это я пейте сами, можете использовать как зубной эликсир или восстановитель для волос, делайте все, что вам заблагорассудится, только уходите отсюда.

Она закрыла дверь за доньей Луизой. Через секунду с той стороны двери последовал набор не подобающих благородной даме высказываний, а затем удаляющийся стук каблучков. Пилар стояла и слушала, почти жалея, что не взяла напиток. Она могла бы приготовить другой, и это не имело бы значения. Постоянная бдительность изнуряла. Было бы неплохо знать, есть ли для нее основания.

Она отошла от двери, привычно взглянула на постель. Рефухио лежал с открытыми глазами и смотрел на нее. Его лицо, пылающее от лихорадки и обросшее темной щетиной, было непроницаемо. На секунду ей показалось, что в его глазах промелькнула искра любопытства.

Она бросилась к постели, взметнув юбкой, и опустилась на колени. Взяв влажную тряпочку, она обтерла его лицо и увлажнила губы. Его пристальный взгляд был устремлен на нее, но был безжизнен.

Пилар взяла чашку с водой и, поднеся к его губам, наклонила так, чтобы немного воды попало ему в рот. Он сделал глоток, второй, глотая ровно, хоть и с затруднением, и она не могла определить, хотелось ли ему пить или же он глотает воду чисто рефлекторно.

Она выпрямилась, поставила чашку на место и повернулась к нему.

— Что это? — спросила она тихо. — Что-то не так. Я знаю, вы ранены и слабы, но я не верю, чтобы такой сильный человек, как вы, не мог выздороветь. Не могу поверить, что вы хотите умереть. — Он не ответил, и было неясно, слышит ли он. Пилар продолжала: — Я не позволю вам умереть, вы не можете умереть. Что мы будем делать без вас? Кто спасет Висенте? Как Чарро попадет домой? Кто позаботится, чтобы он и Энрике, Балтазар и Исабель не попали в руки властей, когда мы прибудем в Гавану? Как я могу отомстить дону Эстебану или отобрать у него хоть часть из того, что принадлежит мне? А если я не получу этого, как я буду жить? Что станет со мной?

Она ждала ответа, но его не последовало. Она прикрыла глаза. О, как она устала! Она двигалась, словно в тумане, нервы были натянуты как струны, но спать она не могла. Пилар злилась на Рефухио за то, что он не хотел отвечать за то, что он их покинул.

В нем было так много сил, так много энергии. Казалось невероятным, что он может отказаться от жизни, как бы тяжела ни была рана. Но только этим можно было объяснить его поведение.

Она не сомневалась, что у него должна быть причина для этого, но была уверена, что тело не выдержит столь насильственного отказа от пищи и движения. Ее не заботило, что он собирался сделать с собой, — она знала, что он вынужден будет отказаться от этого.

Она должна что-то сделать, словами или действиями заставить его осознать нависшую над ним опасность, заставить отказаться от намеченного пути. Столь многое зависело от этого, что она была готова сделать все что угодно, лишь бы достичь цели.

Она снова взялась за мокрую тряпочку, отжала ее и, откинув одеяло, начала протирать его тело. Она сотни раз делала это за прошедшие несколько дней, стремясь уменьшить жар. Пока ее руки двигались, она тихо говорила:

— Возможно, вы лежите здесь не просто потому, что хотите уморить себя. Я иногда думаю, что вы знаете, кто стрелял, или вам кажется, что знаете. Может, вы увидели или услышали нечто, что дало вам понять, кто направлял руку убийцы, и теперь так страдаете, что у вас нет сил поправляться.

В его глазах мелькнула тень интереса. Неужели ей удалось привлечь его внимание?

Она медленно водила прохладным лоскутком по его шее и плечам, пристально глядя ему в лицо. Но на нем ничего нельзя было прочесть. Между ее бровями залегла сосредоточенная морщинка. Она перевернула тряпочку и провела по его ключицам. Двигаясь замедленно-плавно, она протерла его широкую мускулистую грудь, затем руки; держа запястья, обтерла его загрубевшие ладони и безукоризненной формы пальцы.

Девушка смочила ткань в воде и продолжала свою работу.

— Чего вы хотите? — вслух размышляла Пилар, стараясь не замочить повязку. Она провела лоскутком по его животу вниз. — Вы сами подставляете себя под удар, не так ли? Думаете, что удастся выяснить, кто пытался убить вас? Вам кажется, что ваша слабость подстегнет их и они решатся на еще одну попытку?

Слишком сильно смоченная ткань оставила на его животе немного воды, намочила пояс его брюк. Заметив это, Пилар вытерла воду, но не могла просушить кожу там, где был пояс. Бросив тряпочку в миску с водой, она расстегнула его.

Он вздохнул.

Пилар замерла, поняв, что он в сознании. Она долго смотрела на расстегнутый пояс, на кожу, которая была светлее, чем на груди, на тонкую линию темных вьющихся волосков, исчезавшую под застежкой, и бешеный стук ее сердца, казалось, отсчитывал проходившие секунды.

Собрав остатки храбрости, она подняла глаза и взглянула на него. В его темно-серых глазах таилось обвинение и тепло.

Она вздохнула:

— Я действительно думаю, что ваша слабость — игра, приманка для того, кто хочет вашей смерти.

Его зрачки расширились, но он промолчал.

Она облизнула дрожащие губы и прошептала:

— Я думаю так, но не уверена. Должен быть способ узнать это наверняка. И я найду его.

9.

Большую часть следующей недели наблюдала, как соратники Рефухио, дежурившие с нею у его постели, пытались поднять его мольбами, просьбами, шутками и даже гневными выпадами. Она ждала до тех пор, пока ее усталость не достигла той степени, при которой все происходящее воспринималось словно во сне. Ей казалось, что она сойдет с ума, если и дальше будет все взвешивать и выжидать, ничего не предпринимая. Она больше не могла ждать.

Наутро после ее беседы с Рефухио жар у того спал, бронзовая кожа покрылась испариной. Пот намочил волосы на лбу и стекал по вискам и шее. Опасный румянец сошел с его лица, взгляд стал спокойней. Он выпил немного бульона, умылся, побрился и переоделся в чистое белье. Но он не реагировал на заботы своих друзей и был так отрешен от них, словно эти люди не имели к нему ни малейшего отношения. Он все время молчал.

Его молчание, отсутствие столь привычных шуток и издевок тревожило Пилар больше всего. Казалось, что его голос — самая живая его часть, отражение его блестящего ума — был убит. То, что он сам, собственным усилием воли сделал это, приводило Пилар в ярость и было невыносимо. Именно это побудило ее к решительным действиям.

Почти двое суток они провели в порту на Канарских островах, погрузив на борт фрукты, вино, турецкие ковры, а также приняв несколько пассажиров. Они отплыли с утренним приливом, и вслед за прекрасным днем наступил прекрасный вечер. Море было спокойно, воздух целителен, и ветер — попутным. Красивый закат расцвечивал небо розовым и алым, лиловым, фиолетовым и оранжево-золотым, заставляя море переливаться, словно опал. Последние отблески заходящего солнца врывались сквозь открытый иллюминатор, отсвечивали на стенах и превращали лицо и руки обедавшей в каюте Пилар в переливчатый розовый перламутр.

Рефухио, которого уже накормили овсянкой, лежал, опираясь на подушки, и глядел на девушку. Свет, отражавшийся в глазах, изменил его взгляд, сделав его обманчиво-мягким.

Вскоре стало темнеть. Ночь наступала быстро, как и обычно в этих широтах. Когда каюту наполнили тени, Пилар, встав из-за стола, взяла поднос, выставила его за дверь и заперлась на замок. Повернувшись, она начала вынимать шпильки из прически. Разворачиваясь, толстый жгут волос превратился в темно-золотистый водопад, укрывший ее до талии. Пилар подошла к умывальнику.

Налив в таз немного воды, девушка вымыла руки. Затем, смочив в чистой воде кусочек ткани и отжав его, она медленно провела по лицу и шее. Отбросив назад волосы, она принялась расшнуровывать лиф своего мягкого шелкового зеленого платья с широкой юбкой.

Стальной взгляд Рефухио остановился на ней. Она спокойно выдержала его и продолжала расстегивать платье. Затем она стянула его с себя и бросила на стул. За платьем последовала нарядная нижняя юбка из желтого шелка, отороченная ярко-зеленой каймой. Она сбросила туфли, сняла чулки, потом развязав тесемки тонких нижних юбок, позволила им свободно упасть на пол. Грациозно перешагнув через ворох юбок и подобрав их, повесила на тот же стул. Оставшись в одной сорочке с низким вырезом и подолом, едва прикрывающим колени, Пилар снова взяла влажную ткань.

Девушка привыкла умываться и переодеваться на глазах у Рефухио — с тех пор как он был ранен, избежать этого не было возможности. Она всегда скромно снимала одну вещь, уже надев поверх другую, а также выбирала время, когда ей казалось, что ее подопечный спит, хотя иногда отмечала, что его дыхание меняется, а повернувшись, обнаруживала, что он переменил положение. Тем не менее, когда бы она ни взглянула, его глаза оставались закрытыми. Постепенно она почти привыкла к его присутствию.

Она не знала, смотрит ли он на нее сейчас. Единственное, в чем она была уверена, — это в том, что он не спал, когда она начала умываться. Она чувствовала себя неуютно, как будто ее рубашка была прозрачной. Ветерок, веющий в открытый иллюминатор, прижимал тонкую ткань к ее телу так, что был виден каждый его изгиб. Он мгновенно высушивал влагу, оставляемую на ее теле тканью, и вызывал у нее озноб. Ее нервы были болезненно напряжены в ожидании того, что должно было произойти.

И вот наступил решающий момент.

Сердце тяжело стучало в ее груди, руки дрожали. Она чувствовала, как горячая волна поднимается изнутри и она краснеет до корней волос. Быстро, пока ее решимость не испарилась, она расстегнула ворот рубашки, спустила ее с плеч. Рубашка упала на пол.

Она зажмурилась, будто тем самым могла спрятать свою наготу. Ее тут же захлестнули сомнения. Она не знала, правильно ли поступает. Если она останется сейчас, если возьмет рубашку и быстро скользнет в нее, то сможет притвориться, что рубашка упала случайно. Все будет так, как было до сих пор, ничего не изменится.

Но разве это поможет? Разве это спасет их? Нет. Она нащупала слабое место в броне Рефухио и должна следовать намеченному плану. Она должна сделать это, или все они погибнут.