Дворец губернатора представлял собой величественное здание в стиле барокко, радующее глаз пышностью и великолепием. Он находился в восточной части центра города, известного под названием Оружейной площади, Пласа-де-Армас. Это название было обычным в городах испанских колоний. Дворец был построен недавно, кое-где строительство еще не завершилось. Комнаты были просторны и богато украшены. Это было жилище, достойное человека, держащего в руках всю юридическую власть над обширными владениями Испании в Новом Свете.

Бал во дворце губернатора являлся событием незаурядным, ибо Марди Гра — последний день карнавала — был последним праздником радости и веселья, главной пирушкой перед долгим воздержанием поста. Низкий потолок узкого и длинного бального зала был расписан фресками на религиозные сюжеты и украшен позолотой. Застекленные створчатые двери в обоих концах зала распахнуты настежь, открывая доступ воздуху. Подвески огромных хрустальных люстр еле слышно позванивали от сквозняка. Волшебные звуки скрипок, гитар, клавикордов, флейт, барабанов и кастаньет страстно вибрировали в пространстве. Гости сверкали драгоценностями и шуршали шелками, колыхались бархат и страусиные перья. Все танцевали постоянно, повинуясь звучанию музыки. Мужчины кланялись, женщины, обмахиваясь веерами, улыбались. Взгляды сверкали в прорезях масок.

Несмотря на веселье, приличия соблюдались. Чопорные дуэньи и мамаши, мерно колыхая веерами, сидели вдоль стен, зорко следя за своими подопечными. Строгие мужья были начеку. Подобный надзор лишь усиливал страсть, делал ее более притягательной, поощрял намеки и недосказанность, прикрывая соблазн налетом благопристойности.

Пилар танцевала первый танец с сеньором Геварой. Она догадывалась, что, исполняя долг хозяина по отношению к гостье, он надеялся сделать ее присутствие на балу более законным в глазах общества. Он был сдержан и почтителен, добросовестно следуя правилам, принятым в светском обществе. Сразу же после этого Филипп настоял, чтобы Пилар станцевала с ним кадриль. После благородного жеста его отца отказать было невозможно. К тому же именно Филипп отвез Пилар на бал. Тем не менее она сразу же пожалела о своем согласии. Он демонстративно хвастался полученной наградой. На нем был костюм конкистадора, который очень шел ему: бархатный камзол, обтягивающие штаны, нагрудник и шлем. Настроен он был весьма решительно. Хотя временами Пилар и чувствовала себя неловко, играя роль Венеры, любовницы графа, но до сих пор она ни разу не ощущала себя униженной. Горящие взгляды, которые бросал на нее Филипп, смелые прикосновения его рук, когда он вел ее в танце, — все недвусмысленно говорило о том, что он считает ее женщиной определенного рода и твердо вознамерился добиться ее.

— Если вы не прекратите так пялиться на меня, — процедила она сквозь зубы, — я дам вам пощечину.

— Я не понимаю, о чем вы. — Блеск глаз явно выдавал его.

— Думаю, что понимаете. Я не из тех глупых девиц, что готовы упасть без чувств у ваших ног. Предупреждаю, вы затеяли опасную игру.

— Вы уверены? Мне кажется, вы слишком высоко себя цените. Что-то не видно, чтобы граф хотел увести вас.

— Он не желает делать всеобщим посмешищем ни себя, ни меня.

— Или же ему просто нет до вас дела. Мужчинам быстро надоедают их любовницы.

Разумеется, подобная опасность существовала, но Пилар предпочитала не думать об этом.

— Удивляюсь, что вы так интересуетесь ненужной вещью.

— О, для меня вы будете в новинку. К тому же вы прекраснее всех ночных бабочек Гаваны.

Ее лицо застыло.

— Уверена, что вы мне польстили, — гневно произнесла Пилар.

— Нет, нисколько. Вам невозможно польстить.

— Вы невыносимы, — холодно бросила она и больше не разговаривала с ним.

Музыка смолкла. Чарро, случайно или намеренно, оказался рядом и, поклонившись Филиппу, предложил Пилар руку, чтобы увести ее. На секунду показалось, что Филипп откажется отпустить ее. Он хмуро глядел в глаза Чарро, о чем-то раздумывая, но, по-видимому, прочел в этом взгляде нечто, заставившее его отказаться от своих намерений, и, сухо кивнув, отвернулся.

Пилар, как только музыка зазвучала снова, закружилась в танце с новым партнером, тепло улыбнулась ему:

— Спасение подоспело вовремя. Благодарю.

— Этот тип нам надоедает?

— Это неважно. Просто он слишком молод и самоуверен.

— Если хотите, я отправлю его домой.

— Лучше не надо привлекать к этому внимания.

Чарро засмеялся, его худое лицо сморщилось от удовольствия.

— Боюсь, слишком поздно. — Он уверенно вел ее в народном танце.

Чарро был наряжен тамплиером, рыцарем христианского монашеского ордена, основанного в средние века на Мальте. Туника с красным крестом и воинственный вид красили его. Он остроумно и едко вышучивал гостей. Его манеры были восхитительны и рассчитанно-безлики, даже, пожалуй, слишком безлики. Поклон, отвешенный им по окончании танца, был глубоким и непринужденным. Это было больше, нежели простая вежливость. В его голубых глазах, видных через прорези полумаски, читалась искренняя преданность и, пожалуй, сожаление.

Рефухио, видевший это, встревожился, однако не был удивлен. Он видел, какое впечатление производит Пилар на его друзей, но винить за это мог только себя. Она была прекрасна, она подвергалась гонениям и была совершенно одинока: результат был предсказуем. Он чувствовал, как борется в нем желание защитить ее с желанием подчинить себе, обладать ею. Почему его друзья должны испытывать другие чувства?

Но что ощущала Пилар? О, как бы он хотел знать это! Она раскраснелась от жары и танцев, на ее лице выступили бисеринки пота, дыхание участилось. Он заставил ее взять себя под руку и пошел к дверям. Не дав Пилар опомниться, он заговорил вежливым тоном, предупреждая:

— Обилие поклонников улучшает цвет лица и заставляет сердце быстрее биться, но за все приходится платить.

Пилар бросила взгляд на Чарро, зная, что Рефухио намекает на него. Она видела, как настойчиво юноша ищет ее общества, но была уверена, что их просто сблизило долгое путешествие. Отношения же Рефухио и доньи Луизы отнюдь не были столь невинны.

— Разумеется, ты говоришь так, исходя из собственного опыта, — холодно парировала она.

— Конечно.

— И как обычно приходится платить?

— Поклонники разрывают предмет обожания на кусочки. — Сравнение было точным и едким.

Он предпочитал избегать конкретных обвинений. Может, он думал о прошлом? О потерянной невесте?

— А как защититься от этого? — спросила Пилар.

— Нужно быть сильным и уметь причинять боль.

— И, напротив, не отвергать никого?

— Да, если ты избегаешь мучить других.

— Или если любишь мучиться сам?

— Таков выбор.

— За исключением тех случаев, когда замешаны интересы других.

— Даже тогда. Чистые раны залечиваются. Младенцы, отнятые от груди вовремя, не плачут, и быстрая обдуманная смерть лучше, чем медленное угасание, приводящее к тому же концу.

Он говорил о многом, но она не была уверена, что понимает все правильно.

— Я вижу теперь, почему ты не хочешь, чтобы тебя любили, — медленно, с расстановкой произнесла она.

— Кто говорит о любви? — возмутился он. — Это совершенно другое дело.

Танец с Рефухио был для нее праздником. Он танцевал умело, его движения были отточены, в нем чувствовалась неукротимая сила, и изысканная грация сквозила в каждом его жесте. Он наслаждался танцем. Чувства, которые будила в нем музыка, воплощались в изысканных па и передавались партнеру.

Пилар ощущала, как наслаждение, получаемое ею от танца, растет. Его чувства будили в ней отклик. Ее несказанно радовала удивительная согласованность их движений. Она глядела в его серые глаза, то приближавшиеся, то отдалявшиеся во время танца. И то, что она читала в этих глазах, затененных длинными ресницами, заставляло ее пальцы судорожно сжиматься. Он мог не хотеть любить ее или быть любимым ею, но он не был, не был равнодушен к ней! Это было огромным утешением для Пилар.

Время неумолимо приближалось к полуночи. В этот момент Марди Гра, последний день карнавала, должен был закончиться, уступив место первому дню Великого поста. Затем все должны будут сбросить маски. Присутствующих ждали сюрпризы. Незадолго перед этим был подан ужин, включавший в меню мясные блюда, сладости и прочие яства, которые будут затем строго запрещены на все время поста. Губернатор острова был великолепен в своем наряде, отделанном серебряным кружевом, его парик из белого шелка был щедро напудрен. Картину довершали туфли на красных каблуках. Он прошествовал в столовую, сопровождаемый одетыми в ярко-красные ливреи лакеями, которые несли серебряные булавы. За губернатором потянулись гости, смеясь и перебрасываясь шутками. У всех разыгрался аппетит, вызванный танцами и весельем.

Рефухио сопровождал Пилар и сам нашел для нее стул. Когда он повернулся, намереваясь позаботиться о еде для них обоих, Филипп уже протягивал наполненную тарелку. За ним сразу появился Чарро с богатым выбором деликатесов. Энрике также спешил предложить Пилар огромный бокал вина. Ей было приятно находиться в окружении мужчин, несмотря на то что намерения большинства из них были чисто дружеские.

Пилар рассмешило, что ей было предложено гораздо больше, чем она могла съесть. Единственным возможным путем предотвратить обиды оказалось попробовать понемногу от каждого блюда. Все это ей пришлось проделать под насмешливым взглядом Рефухио. Тем не менее она откусила от одного пирожного, от другого, пригубила вина, ни на минуту не прекращая весело болтать, чтобы смягчить неловкость, возникшую между мужчинами.

Энрике и Чарро, казалось, мало заботило присутствие Филиппа. Они отпускали едкие замечания насчет провинциальности острова, скромного выбора продуктов и бледности женщин на Кубе. Сначала их выпады были шутливыми, затем они стали более серьезными.

Они критиковали выращиваемых на острове лошадей, умение местных жителей ездить верхом и осмелились усомниться в их искусстве владеть шпагой. Филипп, сперва во всем соглашавшийся с гостями и восторженно стремившийся пожить в Испании, начал краснеть.

Пилар взглянула на Рефухио в надежде, что тот положит конец пререканиям. Поссориться во дворце губернатора с сыном человека, пригласившего их погостить, было бы по меньшей мере неразумно. Но предводитель разбойников, казалось, нашел на дне бокала что-то чрезвычайно интересное и не отрывал от этого глаз. Он не обращал внимания на происходящее.

Энрике и Чарро продолжали отпускать колкости. Пилар безуспешно пыталась сменить тему разговора. Когда Филипп, побагровев, яростно принялся защищать родной остров, она нахмурилась и с досадой взглянула на Рефухио.

Воспользовавшись временным затишьем в общей беседе, раздраженно и уверенно заговорила какая-то немолодая дама:

— Точно говорю вам: это самозванец! Во-первых, он чересчур красив, а во-вторых, ему не хватает огня. Если бы это действительно был граф Гонсальво, вокруг его Венеры не увивалось бы столько народу. О, нет, если бы это был настоящий граф Гонсальво, мы бы уже слышали звон шпаг!

Рефухио, остолбенев, медленно повернулся, чтобы взглянуть в лицо говорившей. В эту секунду в нем соединились гордость поколений грандов и небрежное холодное высокомерие мавританского принца, которого он изображал. Лицо его под маской потемнело от гнева.

Вокруг них воцарилось молчание, нарушаемое лишь тихим перешептыванием. Гости, бывшие поблизости, застыли с тарелками в руках, глядя на Рефухио.

Пилар внезапно поняла, как Рефухио намеревается ответить придирчивой даме и какая опасность вдруг нависла над ними. Яростная защита или холодное пренебрежение одинаково могли сослужить дурную службу, придав вес возникшим предположениям старой дамы.

Пилар, облизнув губы, собрала всю свою решимость.

— О, любовь моя, — обратилась она к Рефухио нежно и интимно, в ее словах слышалось веселье, — сколь плохо эта дама знает тебя.

Он удивленно вскинул голову, поглядел на Пилар и улыбнулся. Эта улыбка зажгла в его глазах нетерпеливый огонек желания, его губы чувственно изогнулись, обещая ласку.

— Или же она плохо знает тебя, милая, — мягко ответил он.

Затем он повернулся к пожилой даме и с видимым усилием поклонился.

— Я не стану отчитываться перед вами, сеньора, в моих поступках, ибо не вижу в том нужды. Тем не менее мне не хочется, чтобы вы думали, что нынче я ценю свою Венеру меньше, чем в первые дни нашей любви. Неужели вы думаете, что женщине нельзя доверять? Вы не правы. И даже больше того. Покажите мне, кто из этих мужчин достоин ее улыбки. Вы не сможете сделать этого, ибо она стоит много выше любого из них, так же, как и много выше меня. Убивать их столь же бессмысленно, как пытаться убить каждого, кто осмелится с любовью взглянуть на луну.

— Тем не менее, если бы вы были графом Гонсальво, вы бы попытались, — старая дама стояла на своем, хотя в ее выцветших глазах мелькнуло нечто похожее на понимание.