Эрин Боу - Закон скорпиона

Когда Да Ся закончила и отступила назад, свет уже в полную силу запестрел на полу пятнами теней от бумажных журавликов. Зи оглядела меня. Когда она заговорила, голос ее был хрипловат – все-таки молчали все утро.

– Ну вот. Готово.

Я подняла руки, ощутила легкость, дотронулась до непривычных обстриженных кончиков, колющихся, но мягко, словно она превратила мои волосы в бархат.

– Я похожа на мальчика, – сказала я, с удивлением чувствуя свое преображение.

– Нисколько, – все так же хрипловато произнесла Да Ся.

Своим новым ви́дением я по теплу замечала, как движется ее кровь – приливает к горлу, к губам, к грудям. Это было возбуждение. Она не скрывала его – никогда не скрывала, – но и не говорила о нем. А я, столько лет я умела читать по-гречески, а этого заметить не могла?!

– Зи…

Мне захотелось отключить имплантированные сенсоры, но я не знала, как это сделать. Я хотела видеть ее своими настоящими глазами. Ее всю.

– Ли Да Ся…

Я встала. И поцеловала ее.

«Пребывая в пучине жизни, мы уже пребываем в смерти»[22]. Позже, размышляя, я вдруг поняла, что верно и обратное утверждение: пребывая в пучине смерти, мы пребываем в жизни. Если, как Уилме, мне предстоит оборвать свою жизнь – я хочу проститься с ней. Хочу пожалеть о ней, неистово, яростно. Может, серая комната убьет меня, может, нет, но так или иначе она меня преобразит, и жизнь, в ее нынешнем виде, будет закончена. Прежде чем это случится, я хочу побыть живой и хочу, чтобы смерть страшила меня, а не пришла тихонько, как долгожданный гость.

Я поцеловала Зи – и она меня. Мы рыдали и целовались. А потом больше чем целовались. И весь остаток утра… Больше я ничего не скажу. Буду хранить это молча, в сокровенных тайниках сердца.

Потом мы спали. Шел мой последний день – а мы его проспали, переплетясь и вместе ворочаясь на узкой кровати Зи, и руки богини были сложены у меня на животе, а ее дыхание шевелило волоски у меня на шее.

Но как было не проспать? Я так устала, что словно уже входила в другой мир. Да и что нам оставалось сказать друг другу, что сделать? У нас были годы. То, что я упустила их безвозвратно, терзало мне сердце, но сейчас уже не вернешь. Даже Талис не поможет.

Кажется, меня разбудил голод – по крайней мере, я про снулась голодной. Мое новое, подчиненное логике тело подсчитало время с последнего приема пищи и порекомендовало ввести углеводов и белка. Но вместо того чтобы отправиться искать себе углеводы и белок, я осталась тихонько лежать. Дыхание Зи шевелилось у меня на спине. Я позволила себе раствориться в тепле раскрывающегося и смыкающегося пространства между нашими телами.

Всю свою жизнь я жила под угрозой смерти – моей, моих друзей. Я была пешкой в планах о высшем благе и не выпускала себя из дремоты, чтобы выжить. Теперь я пробудилась. И нашла… любовь, которая царила вокруг. Там, где я никогда не ожидала ее найти. Зи.

Зи, и не только она. Элиан. Атта. Грего и Хан. Любовь. Она была повсюду. И теперь я собиралась ее покинуть. Ради высшего блага. Одно дело – отказаться от нее в неведении, как я и жила долгие годы. И совсем другое – держать любовь в руках, а потом выпустить.

У меня сдавило дыхание. Над ухом раздался сонный голос Зи:

– Грета…

Я перевернулась на другой бок, чтобы лечь к ней лицом. Кончиком пальца она провела мне по скулам, по длинному, как у собаки, носу. Каждый волосок на моей коже потянулся ей навстречу. Она расплела свои маленькие косички, и волосы были везде и, словно рисуя тонкими кисточками, щекотали мне шею. Снова поднялся ветер, он сдувал с яблонь желтые листья и разбрасывал их, как монетки, по стеклянной крыше. Я слышала, как они падают – тише, чем капли дождя.

– Я родилась под цветущими вишнями, – сказала Зи. – Весной мне исполнится восемнадцать.

– И ты поедешь домой.

Ли Да Ся предстояло жить.

– В горы, – поправила она.

Я понимала, что она чувствует: открытое небо прерий – оно всегда останется домом, не важно, где я родилась и какой землей мне суждено править.

– Надо написать письмо. Напомнить матери, чтобы вычеркнула меня из линии наследования.

Произнеся это, я сама поняла, что напоминать ни к чему. Об этом позаботятся. Панполяры никогда не согласятся, чтобы ими правил ВЛ.

Зи согласно мурлыкнула, без усилия следуя за движением моей мысли.

– Отец прислал письмо. Монахи нашли мне жениха. Полагаю, у него безупречное происхождение.

– Жаль… – невольно вырвалось у меня шепотом. Я желала невозможного. У нас никогда не будет сказки. Не бывает сказок про двух принцесс. – До цветения вишен шесть месяцев. Жаль, что их у меня нет.

В ответ Зи нежно поцеловала меня.

– Достаточно, что у меня были глаза.

«Мой брак будет династическим, но пока у меня есть глаза». Жаль, что…

– Как ты думаешь, машины, то есть ВЛ, любят друг друга? – спросила я.

Ее тело горело в моих руках. Интересно, каково это будет – не иметь тела?

– Сохрани себя, – сказала она. – Грета, прошу тебя. Сохрани себя. Старайся изо всех сил.

И она обняла меня рукой за голову – прижавшись ладонью к колючим волосам – и придвинула свои жадные губы к моим.

Мы еще лежали переплетясь, когда дверь скользнула в сторону.

Я потянула на себя простыню.

Конечно, это был Талис. Он держал руки в карманах, и плащ у него покачивался в ритме биений сердца. Я покраснела, думая, что он ухмыльнется и станет насмехаться. Моя только что открывшаяся душа была для этого еще слишком нежной. Я знала, что не смогу защититься.

Но к моему удивлению, он даже не улыбнулся. Его бледные глаза пробежали по каждому дюйму наших тел, но это не выглядело похотью. Это выглядело сожалением.

– Мы готовы, – объявил он.

Я встала.

Меня прикрывала только простыня, и я покраснела, но я была ростом выше Талиса, и это придало мне уверенности.

– Нет, – сказала я.

Талис замер. Сперва его лицо стало жестким, древние глаза уподобились осколкам подсвеченного стекла. Потом на нем появилось нечто большее – гнев ли? Страх? Удивление?

– Нет, – повторила я. – Сделаем по-моему. Сначала обедать.

– А-а, – с облегчением выдохнул Талис. – Ну ладно.

Значит, обедать.

Моим последним в жизни блюдом оказались цукини. Я повалилась на край стола и захохотала. Потом разрыдалась.

Тэнди подвинулась на скамейке, чтобы хватило места для меня и Зи. Хан и Атта потеснились. Элиана не было.

А цукини, как ни неприятно мне это признавать, оказались неплохи: слегка обжаренные на темном масле с базиликом. Еще была кукуруза и перцы, с луком, зеленью и большим количеством чеснока. Лепешки жгли пальцы. Масло к лепешкам тоже было. Много масла, и толстые куски козьего сыра, положенные на изумительные помидоры, и соль отдельно в солонке. Что-то из этого мы обычно расходовали аккуратно, высчитывая порции. Но не сегодня. Это был наш пир.

Я поела, а отодвинув тарелку, почувствовала на плечах пальцы. Обернувшись, увидела маленького мальчика, лет пяти или шести, чернокожего, щуплого, с блестящими бусинками в волосах. Я не знала его.

– Грета. – Он робко дотронулся до моей щеки.

И тотчас убежал. Какие-то пальцы провели мне по уху с другой стороны, и я снова повернулась, и снова какой-то ребенок прикоснулся к моему лицу и тихо назвал имя:

– Грета.

Один за другим они подходили ко мне, не все, но многие – Дети перемирия. Они трогали мои ставшие чувствительными волосы, мои плечи, веснушки. Называли по имени. Да Ся пришлось придерживать меня за спину, чтобы я не упала. Принесли и несколько подарков. Золотую рыбку оригами, не больше моего ногтя величиной:

– Она приносит бессмертие.

Резной деревянный гребень, для моих бывших волос.

– П-прости, – смутился мальчик.

Маленькая девочка, как раз в том возрасте, когда можно начинать ухаживать за пчелами, принесла истекающие медом соты. Такие свежие, что еще теплые.

– Не откладывай, – сказала она. – Съешь сейчас.

Я так и сделала. И когда липкого лакомства больше не осталось, в комнате стало тихо. И в этой тишине Хан спросил:

– Ты собираешься умереть?

О Хан! Вечно, вечно, вечно невпопад.

– Не знаю.

Я не знала, что сказать остальным. Атте, который сидел и все в себя впитывал, как камень солнце. Тэнди, с ее гневом и потерей. И Зи. Но Зи, конечно, я уже сказала все, что было необходимо. Я потянулась к сидевшему напротив Атте и взяла его крепкие, сильные руки.

– Разговаривай с ней.

– С молчанием покончено, – заверил он.

Но его голос сорвался – не оттого, что долго оставался без применения, но от внезапных слез.

– Ты, Грего и Элиан, – сказала Тэнди. – Нам не хватит людей.

– Знаю.

Я смотрела на нее – гордую, сильную, невредимую. Когда-то она была напуганным и измученным ребенком. Я упустила свой шанс помочь ей пройти этот период. И упускала многие годы.

– Ты помнишь первое правило войны по Талису? – спросила она.

Обычное для всех стремление говорить с обреченными вполголоса у нее, кажется, отсутствовало. Ее сильный голос наполнил всю комнату. Все смотрели на нее и на нас. Я кивнула, но она все равно за меня ответила:

– Оно гласит: «Добавьте индивидуальности».

– Знаю, – повторила я.

– Итак. Если тебе выпадет такая возможность, сделаешь для меня кое-что?

– Конечно.

Все затаили дыхание от торжественности момента и слушали.

– Пни Талиса пониже спины.

Трапезная разразилась хохотом. Но Тэнди не смеялась. Она кивнула мне, как одна королева другой.

Потом улыбнулась. Улыбнулась и я.

Отодвинула скамейку. Встала. Покачнулась. Выпрямилась.

– Я готова.

По крайней мере, мне так думалось. Сдавило горло.

– Зи, ты… можешь со мной пойти?

– Обязательно.

Я и не сомневалась.

Мы вышли. За дверями трапезной стоял Элиан.

– Ой, волосы. – Он согнул пальцы и костяшками провел по бархату моего черепа.

Прикосновение было таким нежным, что я вздрогнула.

– Элиан…

Он крепко меня обнял. Когда я уткнулась носом в его непослушные кудри, то почувствовала, что от него еще пахнет погребальным костром. Элиан отодвинулся от меня, поцеловал в щеку, а потом, грубым, как от дыма, голосом, сказал:

– Там аббат… Грета, ты можешь сходить со мной?

В мизерикордии Обители-4 в круге света стоит кресло с памятью формы, как гнездо в зарослях колонн с книжными полками, где хранится классическая философия. В кресле развалился аббат, как мог бы развалиться человек, бессильно опустив руки и не касаясь пола пятками. Его центральная стойка наклонена вперед, значит голова на фут отходит от поверхности кресла. Кто-то подложил ему под голову книги, между держателем и подушкой. Конструкция его тела не предусматривает положения лежа.

И все же он лежит.

Именно в этом месте лежала я, когда с ревом садился камберлендский корабль, и аббат получил эти повреждения, бросившись отключать магниты снофиксатора, чтобы спасти меня. Он мог закрыться, но вместо этого спас меня. Я тогда лежала здесь, а он меня пытал.

Я встала рядом с креслом на колени:

– Аббат!

Его монитор повернулся на подушке из книг. Лицо на экране разбилось на пиксели, только глаза иногда проступали, как две серые монетки.

– Грета?

Я слышала, что составляющие его искусственного голоса – вот один тон, вот другой – слегка рассинхронизировались и плыли. Мои новые сенсоры видели, как в аббате от уровня к уровня падают потенциалы емкостей; ток стекает, как вода по заледеневшим ступенькам. Само собой пришло слово «каскад». Каскадный отказ. Это он сейчас уносил аббата.

– Святой отец. – Я взяла его за руку. – Я здесь.

Да Ся приблизилась и взяла его за другую руку.

– Разве Талис не может вас починить?

Его голова дернулась на стопке книг, послышался шелест сминаемой страницы.

– Может, но я…

Искра, и очередной резкий прыжок вниз по склону, как у охотящегося койота.

– Грета, прошу тебя, я хотел…

– Отец аббат. – Я сжала ему руку. «Объем личности… И сколько это? Вот столько…» – Отец. Амброз!

Сейчас его голос звучал совсем искусственно, как орган, которому дали возможность говорить.

– Скажи ему, что не надо.

– Не надо что?

– Чинить меня.

– Амброз! – снова позвала я.

– Никакой починки. – Его лицо, слепое, покачивающееся из стороны в сторону, как ищущая добычу змеиная голова, повернулось ко мне.

Мои бархатные волосы встали дыбом от инстинктивного страха. Потом его иконки глаз рассыпались, и на секунду он снова стал моим аббатом.

– Прости, – сказал он.

И больше ничего.

Да Ся, сидевшая по другую сторону от него, встретилась со мной глазами – широко открытыми, потрясенными.

Элиан – и я поняла, что именно Элиан сложил подушку из книг, именно он проводил здесь бдение, – Элиан прикоснулся к корпусу аббата в том месте, где Толливер Бёрр когда-то подключал свои провода.