Эрин Боу - Закон скорпиона

Над головой медленно ползли звезды. От подушки чесалась щека. Зи не возвращалась. И все равно мне было не заснуть. Я считала коз, но они разбегались от меня, превращались в те самые пуговки. Превращались в мою мать, расчесывающую мне волосы.

Когда начало чудиться, что косы оттягивают мне кожу на голове, а горло давит воротник, я села в кровати. Если не можешь спать, попеняла я себе, надо пойти работать.

Я встала, оделась. Туго заплела волосы в косы, так что тянуло на висках и выступали слезы в уголках глаз. Потом отправилась в мизерикордию.

Слово «мизерикордия» означает «комната сострадающего сердца». Когда главное здание обители несколько веков назад принадлежало монастырю, мизерикордия была тем единственным помещением, где действовало послабление строгому монастырскому уставу. Сейчас это комната отдыха и библиотека, место тишины и покоя. Стекло потолка матовое, отчего свет становится теплее и резкие очертания Паноптикона приглушаются. Там книги, собранные на высоких, отдельными колоннами стоящих книжных полках – похоже на лес из старых деревьев. Книги и были моей целью или, по крайней мере, оправданием: для сочинения мне нужен был новый том Эпиктета.

В центральной комнате, как всегда, горел свет. Маленькие латунные лампы, расставленные повсюду, заливали помещение лужами золота. Там обычно сидит аббат, когда его присутствие нигде больше не требуется, и хотя технически свет ему вроде бы не нужен, все равно приятно, что наставника можно разглядеть.

Аббата за столом не было.

– Отец?

Я хотела сказать тихо, из уважения к позднему часу, но голос сорвался. Это меня удивило.

Старый андроид вышел из зарослей книжных шкафов. Лицевой монитор подвинулся ко мне – так вытянул бы шею близорукий старик.

– А, Грета! – Иконки его глаз раздвинулись чуть в стороны и чуть больше приоткрылись – не улыбка, но доброжелательное выражение человека, готового выслушать. – Ты засиделась, дитя мое. Не спится?

– Да, святой отец. Я пришла за книгой.

– Вот как? – Он неспешно прошел к полкам с классической философией. – Наверное, кто-то из стоиков? Снова Аврелий?

– Эпиктет, святой отец.

– Это хорошо. Я видел твои записи, дорогая моя: очень солидная работа, очень.

Голос его был старческим и уютным, как лестница, истертая в середине. От этого голоса и еще от янтарного света комната казалась теплой. Мое сердце – странно, но оно коло тилось как бешеное – начало успокаиваться. Аббат повел меня в глубокую чащу книжных шкафов.

– Ты не думала о том, чтобы расширить область своей работы? Например, поговорить о проникновении римской ветви стоицизма в раннее христианство или даже в западную культуру в целом? Ведь даже само слово «стоик» стало означать спокойствие перед лицом тяжелых обстоятельств.

– Ну вообще! – донеслось из темноты. – Как мне не терпится начать писать такие сочинения!

У меня перехватило дыхание, потому что это был говор Сиднея. Ну или почти – это был бы говор Сиднея, если бы к его «персикам в сиропе» накидали грубых камней.

Аббат вздохнул.

– Грета, позволь представить тебе Элиана Палника, который приехал к нам из Камберлендского альянса.

Это был тот самый мальчик со связанными руками. Он лежал на повторяющем форму тела кресле в глубине книжного леса – тень внутри тени.

Мой взгляд метнулся ему на руки, но сейчас они не были связаны. И тем не менее мне потребовалось несколько секунд, чтобы справиться с голосом.

– Привет, Элиан.

К своему ужасу, я осознала, что говорю с ним таким тоном, как иногда – с нашими самыми норовистыми козами. Он просто сидел и ничего не делал, но во всем его облике было что-то от не вполне прирученного зверя.

– Ага, – ответил Элиан. И продолжил, повернувшись к аббату: – Стоицизм? Я хотел сказать – что, серьезно?

Он подался чуть вперед, убрал с лица волосы – кстати, заставят подрезать. Синяк вокруг запястья уже пожелтел и начал проходить. Элиан в упор посмотрел на меня, а потом, похоже, узнал.

– Погоди-ка, ты – принцесса Грета!

И еще один слой узнавания.

– Это ведь ты была – та девочка у ворот, в тот день!

Значит, он видел, как я опозорилась. Надеюсь, что я не покраснела.

– Я прошу прощения за свою реакцию.

По крайней мере, голос у меня прозвучал ровно.

Он изобразил легкий поклон, насколько это может сделать человек, откинувшийся на подушке.

– Ничего страшного. Я хочу сказать, там, откуда я родом, традиционно «проявляют реакцию», когда кого-то волокут в цепях.

– Элиан, – пожурил его аббат, голосом мягким, как пыль. – Не подобает так говорить.

– Прости, Грета, – послушно извинился Элиан. – У меня тут сложности с различением, что подобает, а что не подобает.

Никакого сожаления в его голосе не было.

– Ну, хватит, я думаю, – сказал аббат. Иконки глаз сдвинулись друг к другу. – Грета, не забудь свою книгу.

Я забрала книгу. Побежать не побежала, но, когда я покидала мизерикордию, сердце у меня стучало совсем не спокойно.

В следующий раз я увидела Элиана только через десять дней.

Довольно часто бывает, что Дитя перемирия, прибывшее в обитель, некоторое время обучают приватно, прежде чем присоединить к когорте, но Элиан не выходил к нам дольше, чем кто-либо на моей памяти. А потом, в один прекрасный день…

Мы убирали молодую картошку. Хан и я вилами выкапывали кусты, а остальные собирали клубни и складывали на решето. Я подняла голову, сморгнуть пот с глаз, и увидела, как вниз по склону к нам идет Элиан.

У меня перехватило дыхание. С Элианом шел надзиратель.

Надзирателя вообще редко увидишь на улице, а этот был особенно специфичен. Школа кишит надзирателями разнообразных видов, но по большей части они выглядят как переросшие пауки-сенокосцы – ростом по колено, тощие и проворные. Надзиратель Элиана был мощным, как скорпион, высотой мне по пояс, а суставчатые лапы легко преодолевали вскопанные участки земли и грядки.

На краю борозды, оставшейся после выкопанной картошки, Элиан и эта штука остановились.

Элиан метнул к надзирателю нервный взгляд, удостоил собравшихся подобием кривой улыбки и сказал:

– Привет. Я Спартак, и я пришел, чтобы возглавить восстание рабов и повести вас против несправедливой систе…

Надсмотрщик прикоснулся к животу Элиана, и «Спартак» с криком рухнул на землю.

Если быть точным, он издал всего один крик. Но такой громкий и такой… Не могу даже описать его. Подобный звук мог бы издать человек, если бы его превратили в зверя. В этом крике не было ни человеческого достоинства, ни отпечатка цивилизации. Такие звуки нам, Детям перемирия, редко доводилось слышать, и по всему саду сразу вскинулись белые фигуры, словно кто-то вспугнул стадо.

Небывалый – вот каков был этот звук. Неведомый. Мы здесь не кричим.

Не вслух, по крайней мере.

Элиан сложился пополам, уткнувшись головой в горку грязной картошки. Надзиратель-скорпион сделал в его сто рону два деликатных шажка. Элиан вздрогнул, приподнялся на одной руке. Но локоть подогнулся, и он растянулся на земле.

У меня сжалось сердце, и я наклонилась помочь – но как только я двинулась, надзиратель выпрямился, едва слышно пощелкивая сочленениями. Я замерла. Его радужная оболочка задвигалась вперед-назад. Чего он от меня ожидал? Требовалось, чтобы я оставила Элиана? Или чтобы помогла ему? Я застыла, как кролик перед удавом, положив руку на вздрагивающее плечо Элиана. Голова надзирателя вращалась, как башня танка, фиксируя положение присутствующих.

Ближе всех ко мне и Элиану стояли Тэнди и Грего, но они были парализованы страхом. Тэнди словно превратили в дерево. Искусственные глаза Грего совсем почернели. Сканирующий луч надзирателя проходил по ним, но они даже не двигались.

Надзиратель остановился на Да Ся. И она, умница, сложила ладони и поклонилась ему. Затем шагнула вперед и присела у другого бока Элиана. Мы вдвоем приподняли его, каждая придерживая ему плечо, и помогли сесть, а затем встать. Ему и правда обстригли волосы, обрили по самый скальп. Я была так близко, что видела колючий ежик на голове, видела, как у Элиана судорожно двигается горло.

Покачиваясь, Элиан повис между Да Ся и мной. Находиться так близко с незнакомым человеком было не по себе. Я чувствовала его запах, ощущала его тепло. Видела все скрытые ранки и шрамы у него на голове.

Мой взгляд поверх головы Элиана встретился со взглядом Зи. А что, если он не сможет работать? И даже стоять? Что нам тогда делать?

Но пока я размышляла, он пришел в себя.

– Привет, Грета, – прохрипел он, все еще вися у нас на руках. – У меня все так же… – Голос отказал ему, потом вернулся, и Элиан выжал из себя улыбку. – Сложности с пониманием, что подобает, а что нет.

– Я вижу.

В свои слова я вложила все достоинство обители. Улыбается? Неужели он не понимает, что натворил? Его поведение отольется всем нам.

– Сейчас, например, тебе подобает представиться. Как положено.

Элиан удивленно поднял голову. Он все еще держался за меня, и от его взгляда у меня появилось такое чувство, будто я пнула щенка. Наверное, он считал, что я переметнулась на другую сторону. И не понимал почему. Я осознавала всю ситуацию и знала, что поступаю правильно. Но все же его недоуменное выражение человека, которого предали, заставило меня отвести глаза, и я невольно увидела перед собой его руку. Мускулы еще подергивались, а кожа покрылась мурашками.

Он так и не ответил. Зи попыталась ему помочь.

– Я – Ли Да Ся. Из Юннаня, Горно-Ледниковые штаты.

– Да Ся, – эхом повторил он.

– Можешь называть меня Зи, – разрешила она, что было для нее большой щедростью.

– Зи? Как буква?

– В этом королевстве букву называют не «зи», а «зед». – Грего покосился на меня. – Очень щепетильны на этот счет.

Он так аккуратно проговорил эту шутку, словно обезвреживал бомбу.

А Элиан ее не понял. Он тупо переводил взгляд с Грего на Зи, словно надзиратель шокером зараз выбил из него тридцать пунктов IQ. А может, он просто был туповат.

– Зи зовут как букву Зи, все понятно. Зи, Атта, Грегори, Тэнди, Грета, Хан. – Он назвал имена так, словно цитировал выученный наизусть список. Потом повернулся к надзирателю и спросил: – Все правильно?

Словно ожидал, что железка ответит ему.

– Правильно, – подтвердила я. – А ты – Элиан.

Он тряхнул головой и выпрямился, словно его собственное имя служило ему паролем для перезагрузки. Лицо обнулилось до прежнего состояния, а пропавшие баллы IQ восстановились. Он теперь казался залихватски-беспечным, энергично-исполнительным и восхитительно придурковатым, но я была абсолютно уверена, что как минимум два из этих состояний были делаными.

Я глянула на Зи, и она в ответ выгнула брови. Она тоже не знала, как это все понимать. Никто из нас не знал.

Элиан стоял под нашими перекрестными взглядами, усмехаясь.

– В общем, всем здравствуйте, – сказал он и потянулся за оброненными мною вилами, но Атта поставил на них ногу.

Никто из нас не хотел, чтобы незнакомец обзавелся оружием.

Элиан сделал вид, что не заметил.

– Ага. Я Элиан Палник, из Камберлендского альянса. Покажете мне, как копать картошку?

Никто не ответил. Мы глядели на Элиана и его надзирателя, стараясь сохранить на лице невозмутимость, но при этом внутренне собраться, привести тело в готовность, как тренировались делать все дети обители, когда приближается угроза. Элиан же, наоборот, стоял приветливый, спокойный, расслабленный и совершенно чужой. Наша тишина – тревожная, неодобрительная – превратилась в непоколебимый монолит. Элиан повернулся ко мне:

– Значит, стоицизм.

– Значит, картошка, – осторожно ответила я.

Я наклонилась и взялась за ручку грохотки. Крупный надзиратель отступил на пару шагов, сходя с плетеного полотна. У Элиана едва заметно перехватило дыхание, когда надзиратель задвигался, – по крайней мере, у молодого человека хватило здравого смысла, чтобы испугаться. И достоинства, чтобы скрыть испуг. И то и другое обнадеживало.

– Помоги мне, – предложила я.

Отчасти это было проявление доброты к нему – направить его, подтолкнуть в нужную сторону. Отчасти – эгоизм: мы все будем чувствовать себя безопаснее, если примемся за работу.

– Это называется «грохочение». Мы стрясаем грязь через прутья. После этого картошку можно хранить без мытья. Это экономит воду.

– Вечно эта вода, – не к месту сказал он.

Но за вторую рукоятку взялся. Мы вдвоем подняли плоское сито. Я с облегчением убедилась, что он справился. Пятьдесят фунтов картошки – груз небольшой, но, стоя рядом, я видела, что мускулы у Элиана еще подрагивают. Как все мы, Дети перемирия, имели случай убедиться, электричество бывает трудно одолеть. Либо у Элиана была плохая переносимость, либо получил большую дозу.

– Так вот, значит, каково это – быть членом королевской фамилии.