Эрин Боу - Закон скорпиона

– Третья… – начала я.

– Встань, – сказал аббат.

Это прозвучало угрожающе строго, как выговор. Я стояла, мысленно перебирая все события, и живот у меня сжимался. Что я вчера такого сделала, с Элианом на картошке, с Зи в нашей комнате? Было ли нечто такое, за что мне можно выговаривать?

– Э-э… – замялась я.

И это было недостойно. Я постаралась себя успокоить и вспомнить, что я и на самом деле (никаких «пожалуй») лучший в когорте специалист по Древнему Риму.

– То есть я хотела сказать, святой отец… Третья рабская война была последним из трех неудачных восстаний рабов за период существования Римской республики и проходила с семьдесят третьего по семьдесят первый год до нашей эры. Мы располагаем подробными ее описаниями от Плутарха, Аппиана и Флоруса и, конечно, Юлия Цезаря – «Записки о Галльской войне».

– И прежде всего эта война известна… – подсказал аббат.

– Известна прежде всего участием выходца из рабов, военачальника Спартака, святой отец. Хотя, пожалуй, ее влияние на карьеру командиров легионов Помпея и Красса имело намного более важное историческое значение.

– Ну еще бы. – Аббат издал мягкий смешок. – Они же выиграли.

– Конечно. – У меня пересохло в горле.

Аббат повернулся. Обычно он тщательно старается вести себя как человек, двигаясь медленно и делая много лишних движений. Но в этот раз он повернулся резко, каждым кубическим дюймом ведя себя как машина, как выкидное лезвие.

– Итак, мистер Палник. Вы хотели обсудить Спартака? Может быть, вы расскажете нам, что с ним произошло?

– Он…

– Встань, – щелкнул аббат.

Элиан встал.

– Что произошло со Спартаком?

– Он… – У Элиана был такой вид, будто во рту у него что-то горькое. – Его распяли. На обочине.

– Грета?

Смысл вопроса был только в том, чтобы возразить Элиану: он неправ, и аббат наверняка это знает и ожидает, чтобы я себя проявила.

– Его судьба неизвестна, святой отец. Дисциплина армии рабов упала, и их разбили наголову: все были убиты на поле брани, уцелевшие шесть тысяч взяты в плен. Предположительно среди убитых был и Спартак.

– И значит, распятие?..

– Эти шесть тысяч пленных были распяты, отец. Кресты выстроились по Аппиевой дороге от Рима до побережья.

– Все так. – Аббат улыбнулся.

Я стояла, стоял и Элиан. Мне казалось, что мы словно соединены проводом. Я как наяву чувствовала, как этот провод затягивается у меня на шее. Под рубашкой Элиана шевелились пауки. Все молчали.

Аббат обвел глазами каждого из нас, одного за другим.

Он ничего не приказал. Но все встали.

– Хорошо, – сказал аббат. – Хорошо.

На мгновение мне подумалось… Я не знаю, что мне подумалось. Мне подумалось: вот-вот произойдет что-то серьезное.

Но аббат лишь кивнул.

– Дети, я уже занял достаточно вашего времени – приступайте к своим делам. Я буду рассчитывать на вас. Расскажете нашему новому товарищу, что у нас здесь принято.

Он протянул руку. Словно вызванные к жизни его заклинанием, зазвонили колокола.

Итак, Элиан окончательно к нам присоединился.

На улице, выскочив на солнце, он сделал три торопливых неуверенных шага и остановился. Запрокинул голову и глубоко вдохнул. Сидней однажды мне рассказывал, что домашние индейки могут захлебнуться, наблюдая за дождем. В этот момент я ему поверила. Мы все уставились на Элиана, а он стоял, разинув пасть. Шел бы дождь, Элиан был бы обречен.

Через несколько секунд он сглотнул и оглянулся на меня:

– Грета, это было великолепно. Спасибо большое. Теперь я знаю, у кого списывать, когда у нас будет контрольная.

Пауки у него под одеждой запульсировали. Я заметила, как напряглись и вылезли мускулы на руке, там, куда ударило электричество, как на миг расширились его глаза и рот. Но почти моментально все прошло. Остальные, возможно, даже ничего не заметили.

– Яблоки! – сказала Тэнди. У нее был напряженный голос. Отчего? Гнев? Страх? – Можно пойти убрать падалицу. Пошли, пока он на всех нас беды не накликал.

Одиннадцати-двенадцатилетки уже сложили яблоки в большие корзины и поставили дробилку в тени сарая. Кажется, примерно половину работы они сделали. С одной стороны агрегата была насыпана кучка мятых яблок, а по другую выстроились ведра дробленых. У одного ведра стояла коза Лупоглазка, засунув голову внутрь. Хвостик у нее был поднят. Такое ощущение, что она сразу перерабатывала яблоки в экскременты.

– Ххаву![7] – закричала Тэнди. – Ну-ка убирайся отсюда.

Коза подняла голову, работая челюстью справа налево, как человек, перемещающий сигару из одного угла рта в другой. Не имея передних резцов, козы могут есть яблоки, только устраивая такую комедию, но их это не останавливает. Лупоглазка посмотрела на нас, разглядывающих ее, вспомнила, что дорожит свободой, и метнулась прочь, как суборбитальная ракета.

– Хан, пойди поймай ее, – велела Тэнди. – Ты их любишь.

– Я не их люблю – я просто сыр люблю.

– Просто пойди и поймай эту чертову козу! – рявкнула Тэнди.

И Хан с Аттой отправились ловить Лупоглазку, а остальные – Грего, Зи, Тэнди, Элиан и я – взяли полные ведра и пошли в сарай.

Внутри он был тесный и от паутины липкий, забитый мотками веревки, корзинами, мотыгами, вилами и лопатами в стойке, висящими на стропилах косами, навевавшими неуютные ассоциации. Свет, стрелами проходя через покривившиеся дощатые стены, становился тона сепии.

Мы с Грего потащили ведра к старинному громоздкому яблочному прессу, а Зи и Тэнди остановились сразу за порогом.

Элиан нырнул под притолоку и очутился между ними. После света он щурился.

– Девочки, вы же меня не побьете, правда?

Голос у него на этот раз был мягким, лишенным постоянно свойственной ему дерзости. Элиан опустил ведро на пол и потянулся вверх, ухватив нижнее стропило. Оказывается, он удивительно высок.

– Не сомневаюсь, что вы легко меня уделаете, но, без обид… – Он прикрыл рукой сердце. – Эту работу уже взяли на себя другие.

– Конечно нет, – сказала я. – Мы… Мы просто давим сидр.

– Да, – подтвердил Грего. – Никакого подтекста.

– Аббат хотел, чтобы мы рассказали, как у нас здесь принято, – напомнила Да Ся.

– Что принято? – переспросил Элиан. – Зи, мы только что познакомились – ты ведь не потребуешь от меня сперва угостить тебя обедом?

– Прекрати, – сурово сказала Тэнди.

– Что прекратить – сопротивляться? – спросил Элиан. – Когда рак на горе свистнет.

Пауки дернулись. На этот раз удар, должно быть, оказался сильнее, потому что Элиан издал какой-то звук, нечто вроде беспомощного выдоха. Его рука поднялась к сердцу, и голос вдруг стал напряженным.

– Или когда они убьют меня. Надо сказать, второе вернее.

– Сидр… – опять начала я.

– Грета, надо ему объяснить, – сказала Зи. – Аббат велел…

– Нам следует присматривать за ним, – вставила Тэнди.

– Асш[8], Тэнди, – пробормотал Грего, а Элиан уже начал:

– Хотел бы я увидеть, как вы попыта… – Он вскрикнул, оборвав фразу на полуслове.

Да Ся еще не до конца сбросила свою маску таинственной богини: в ее улыбке была странная смесь отчужденности и сострадания. Она ногой подвинула к Элиану перевернутое ведро.

– Садись.

Элиан рухнул на ведро и уронил голову, сплетя пальцы на шее. Солнечный свет падал на него полосами. Один луч высвечивал блестящую полоску на его коротко остриженных волосах, другой рисовал свет и тени на костяшках пальцев.

Да Сия опустилась рядом:

– Мальчик, ты что делаешь?

– Мы с тобой одного возраста, – пробормотал Элиан.

– Тебе больше нравится слово «чувак»? – спросил Грего. – Можем называть тебя чуваком.

– Распятие на кресте показалось слишком мягким? – бросила Тэнди. – Ты должен вести себя лучше, а иначе…

Элиан не ответил, не оторвал глаз от пола и лишь покачал головой.

Зи встала перед ним:

– Посмотри на меня.

Элиан не откликнулся, и она дотронулась пальцами до его лица. Он поднял голову.

– Элиан. – Она накрыла его щеку ладонью. – Что ты задумал? Они – машины! У них не бывает угрызений совести. Они не устают. Они просто-напросто не уступят.

– И что теперь? Мне лечь и радова…

Разряд – достаточно громкий, так что было слышно, похожий на звук взрывающегося попкорна. Элиан даже не вскрикнул, он просто обмяк. И упал бы на пол, если бы его не поймала Зи. Они с Тэнди придержали его, когда он стал заваливаться. Потом он как-то одновременно и собрался и расслабился. Тело напряглось, и он опустил голову, опершись на руки.

– Элиан, твоя сила воли меня поражает, – сказала Зи. – Но ты теперь один из Детей перемирия. С твоей судьбой связаны и другие судьбы.

– Я никакое не чертово Дитя перемирия! – проворчал он, не поднимая взгляда.

Все втянули воздух, затаились – но разряда не было.

Элиан озадаченно поднял голову.

– Ты просто не представляешь, – покачала головой Тэнди. – Не представляешь.

Она резко выпрямилась и взялась за ведра.

– Надо… Пойду принесу еще яблок.

Грего и Зи переглянулись – что-то я тут упустила, – после чего Грего поклонился Тэнди:

– Конечно, надо принести.

– Объясни ему. – Уходя, Тэнди посмотрела на Зи. – Объясни ему, что это – по нам всем.

Будет ли считаться расизмом, если сравнивать Тэнди с африканскими животными? Не уверена. Однажды она сказала мне, что у меня лицо как у ирландского волкодава, и это показалось не расистским замечанием, а, наоборот, очень проницательным. Так или иначе, она вышла, и мне подумалось о шагах гепарда – легких, сильных и гордых.

– О чем она?

Элиан удивил меня – он был в состоянии встать, и он встал. Тем временем Грего неожиданно подал пример, повернув рукоятку. Длинный винт начал опускать деревянный поршень пресса. Я взялась за вторую рукоятку, и вскоре небольшое помещение наполнили приветливые щелчки и скрип.

Элиан стоял в недоумении:

– Да Ся, о чем она?

Зи покачала головой, чуть ли не с нежностью, словно глядя на детскую шалость:

– Аббат спросил, сможем ли мы оказывать на тебя уравновешивающее действие. И я – вернее, Грета и я, – мы сказали, что да.

– А если не сможете?

Мы все молча на него посмотрели. Ну уж это-то не так сложно сообразить.

Но Элиан, кажется, и не пытался. Он смотрел на меня, ничего не понимая. Очевидно, Гвиневре придется растолковывать Спартаку все буквально.

– Тогда нас накажут всех вместе, – пояснила я. – Нас и так уже наказали. И накажут еще.

– Но это же… Я не… Это несправедливо!

– Это обитель, – сказала Зи.

И в этом суть.

Элиан проявлял мазохизм и упрямство, пока речь шла только о нем одном, но успокоился, осознав, что судьба остальных тесно связана с его судьбой. В саду, в трапезной – везде, где мы были на виду у младших детей, – он стал дурачиться меньше.

Или, по крайней мере, некоторое время сдерживал свою дурашливость. Как любая природная сила, она искала другие каналы выхода. В классе Элиан был безнадежен, и порой дело заканчивалось тем, что он неподвижно валялся на полу, что несколько сбивало разговор о, скажем, водоносных горизонтах.

Например, однажды мы заспорили, почему дети в обителях говорят по-английски – Тэнди решила, что это будет на сегодня тема ее недовольства культурным неравенством. Да Ся процитировала Изречения: «Фигово. Надо, чтоб они на чем-то одном говорили».

– Он не бог, – ответила тогда Тэнди. – Талис – не бог, а Изречения – не святое писание.

– Но близко к тому, – медоточиво улыбнулась ей Да Ся.

Тут перебранка стала уже общей. Грего (балтийский дворянин, на которого давил груз русского имени) принял сторону малых языков, Тэнди говорила о культурных приоритетах, а Хан (который вообще упустил суть спора) начал излагать простейшие признаки, по которым можно опознать бога.

– Как я это вижу, – Элиан расплылся в улыбке, с которой он обычно ожидал возможного разряда, – тот, кого можно вырубить приличной электромагнитной бомбой, – не бог.

Удар по нервной системе сшиб его со стула.

Элиан появился в моей жизни, как некогда появлялись на средневековых небесах кометы, как сейчас появлялись из-за горизонта Лебединые Всадники, отражая крыльями свет. Он пришел как знамение судьбы. Но когда он катался по полу класса, одновременно хватая ртом воздух и хохоча, ничего зловещего в нем не было. Глупость – да. Безумие – возможно. Но слишком много человеческого, чтобы свести к символу.

Как бы то ни было, он разбирался в садоводстве. Есть в обителях такие – новички, как правило, – которые считают, что садоводство ниже их достоинства. Но не Элиан. Он знал, как приготовить компостный чай и организовать капельное орошение, что такое дурнишник и листогрызы.

– Как-никак, – говорил нам Элиан, – я из семьи фермеров-овцеводов.