— Друг? — Яр отодвинул стул, сел напротив, продолжая смотреть прямо на Ермолова, отмечая, как тот изменился. Каким стал жалким, страшным, незнакомым. — Когда я был для тебя другом? Когда ты договаривался за моей спиной с похитителем Саши? Какого черта ты это сделал, Дима? Чего тебе не хватало?

— Чего мне не хватало? — Дима и не надеялся, что Яр будет тратить время на предисловия. Нет. Теперь ясно — он пришел не глумиться. Он жутко хочет все выяснить. Пусть через три года. Но он хочет понять. И Дима даже не станет ему в этом противиться. — Возможно, мне не хватало твоего доверия, не думал об этом?

Яр не ответил, продолжая сверлить когда‑то друга взглядом.

— Помнишь, я пытался с тобой поговорить. Очень долго пытался. Практически каждый день после вашего возвращения в Киев я пытался с тобой все выяснить. А ты закрывался, выгонял. Я получал по носу и все равно повторял попытку. Не сдавался, думал, что рано или поздно ты вспомнишь, кто я для тебя. Сколько я сделал для тебя. Перестанешь ломать наши жизни из‑за какой‑то девки, но ты не переставал. Ты променял на нее Снежу. Ты променял на нее меня. Ты променял бы на нее свой бизнес, попроси кто‑то тебя об этом. Ты свихнулся, Самарский. А я не хотел идти на дно вслед за тобой.

— Ты придурок, Дима. Просто придурок. Ты сам пошел на дно.

— Нет, Самарский. Если бы все было так, как хотел я, ничего бы этого не случилось. Ты бы вернул дочурку Титову в обмен на тендер, забыл бы ее, остался со Снежей, я бы получил тот проект во Франции, удачно с ним справился бы, а сейчас мы сидели бы на веранде одного из построенных домов, а не в камере для свиданий. Это ты во всем виноват. И в том, что я тогда сговорился с Шутовым тоже ты виноват. Не будь ты таким упрямым, расскажи ты мне хоть что‑то, я бы этого не сделал. Не взбеси ты меня так сильно, я бы этого не сделал…

— Ты реально не понимаешь? — Яр выслушал его не перебивая. Смотрел, видел, что в глазах Димы снова загорается огонек гнева, чувствовал, что он говорит искренне и не мог осознать, как он может выворачивать все вот так…

— Не понимаю чего?

— Что ты угробил свою жизнь?

— Я? — Дима усмехнулся, откидываясь на спинку стула. — Я угробил? Это ты все угробил, Самарский! Ты! Сначала — ваши отношения со Снежей, потом — нашу дружбу, теперь, кажется, и мою жизнь. Это ведь ты добился того, что меня держат тут, не выпускают?

— Ты придурок, — не в силах слушать этот бред, Яр встал. Прошел по комнате, а потом снова остановился у стола, упираясь в него руками. — Я не хочу марать об тебя руки. Ясно? А тут ты потому, что вечно поступаешь как урод. Ты за свою жизнь сделал уже столько хорошего, что сидеть тебе придется долго.

— Я‑то могу посидеть, но ты должен сидеть рядом… — Дима тоже выпрямился, прильнул к столу. Теперь его глаза сузились, а слова сочились ядом. — Мы ведь вместе тогда похитили твою золотую девочку. А, Самарский? Вместе… И ты держал ее силой в своем доме. И вымогательством тоже ты занимался. Или скажешь, что это не преступления? Если она от этого кайф поймала, то это не преступление? Так почему же ты тогда ее от Шутова спасал? Может ей такие нравятся… похитители?

— Заткнись, — Ярослав чувствовал, что скажи Дима еще слово — не сдержится. Разобьет ему лицо о стол.

— Не затыкай меня, Самарский. А лучше подумай. Не пытайся меня судить, если сам такой же. Я не собираюсь слушать о добродетели от человека, который ничуть не лучше меня. Я выслушал бы подобное от Снежи…

— Ты редкий урод, Дима. Редкий тупой урод. Ты понятия не имеешь, что сотворил с собственной сестрой. Что ей пришлось из‑за тебя испытать и что еще предстоит.

— Не больше, чем из‑за тебя…

— Ты прав в одном, я тоже сделал много зла. Очень много. Но мы не одинаковые. Знаешь почему? Ты не способен понять, что такое о таких поступках жалеть. Ты гнилой, Дима. Безнадежно гнилой…

Слушать дальше Яр не стал. Оттолкнулся от стола, обошел Диму, сверлящего взглядом стену напротив, вышел.

Зачем ему была эта встреча? Наверное, именно для того, чтоб понять это — Дима не изменится. Никогда и ни за что. И те воспоминания, которые еще изредка цепляли за душу, связанные с прошлым Димой, тем, который был "до" — иллюзия. Димы "до" никогда не было. Он всегда был таким. Таким был, таким и остался. И заслужил все то, что еще предстоит пережить. Его не исправят годы в тюрьме. Его не исправит уже ничего. Но хотя бы зла причинить людям так он не сможет.

Когда‑то Ярослав считал, что способен его убить. Собственными руками забрать жизнь у бывшего друга, а потом заклятого врага. Сейчас он понял, что убийство совершить очень просто. Сегодня Дима умер для него. Без мучений и конвульсий, без мольбы о пощаде во взгляде и гримасы боли на лице. Он умер раз и навсегда. Сидя на тюремном стуле, сверля взглядом стенку, сложив руки на столе. Умер и больше не воскреснет.

Яр сделал глубокий вдох, выйдя на порог здания, первый вдох за последние три года без затаенного желания отомстить, защитить, уничтожить. Теперь, можно жить дальше.

* * *

Саша занималась с документами, когда дверь в комнату неслышно открылась, впуская Ярослава.

Он подошел к окну, храня молчание, долго смотрел куда‑то вдаль, то собирая брови на переносице, то встряхивая головой, видимо, пытался таким образом прогнать нежеланные мысли.

Саша не спешила встревать в этот внутренний диалог. Отложила ручку, папку с документами, переключая все внимание на мужа, но не мешая ему побыть наедине с собой в ее компании. Это длилось долго, ему было о чем подумать, что взвесить, а ей очень не хотелось спугнуть, не оправдать то доверие, которое впервые проявлял ее муж.

В какой‑то момент Яр обернулся, поймал спокойный взгляд жены, подошел, опустился на ковер рядом с диваном, запрокидывая голову на колени Саши, а потом закрыл глаза, выдыхая.

Он не пошевелился, почувствовав тонкие пальчики на макушке, никак не отреагировал на то, что Саша провела по лбу, разглаживая складки, очертила губы, заставляя их не сжиматься так сильно, а потом опустилась, целуя мужа в глаза.

Как же она его любит. Это скорей всего грешно, боготворить смертного, но для нее он был всем. И она боготворила это свое "все".

— Ты виделся с ним? — Саша продолжила держать ладонь на щеке мужа, а стоило задать вопрос, почувствовала, как мышцы лица дернулись.

— Да. — Ярослав открыл глаза, выпрямился, обернулся, теперь положив на колени жены уже подбородок.

— Что ты чувствовал? — в его взгляде не было боли или досады и обычного гнева, который появлялся, стоит упомянуть о Диме тоже не было. Только усталость.

— Ничего, — он ответил как на духу, не задумываясь. — Я даже ненавидеть его не могу. Он… жалкий.

Хотя нет, на дне глаз плескалась боль. Так бывает, даже ее стальному Ярославу иногда бывает больно. Например, когда она бросает в лицо опрометчивые слова, или когда друг предает…

— Ты знаешь, я понял. Я вел себя глупо. Не нужно было думать, как его наказать. Я все равно не смог бы сделать это лучше, чем он наказал себя. Черт… — и даже голос у ее Ярослава может сорваться. Как это случилось сейчас. У всесильных есть свои слабости. Это Саша отлично знала. Но сегодня, впервые, Ярослав раскрывал свою слабость перед ней. — Он сгниет в тюрьме, Сашка, — Самарский отвернулся. Ему сложно было делиться своими мыслями. Даже с ней. Но он учился, преодолевал, пытался. — Такие как он там не выживают. Он уже не выйдет. И знаешь, что самое ужасное?

Саша мотнула головой, боясь прервать его своим ответом.

— Мне абсолютно все равно.

Не ожидая услышать хоть что‑то еще, Саша опустилась на ковер рядом с Ярославом, обняла, прижимаясь всем телом, коснулась губами шеи, щеки, мочки уха. Чувствовала, что он еще напряжен, но пытается расслабиться. Очень пытается.

— Он сам выбрал свой путь, Ярослав. Сам решил себя уничтожить. Ты не виноват. Никто не виноват. Понимаешь?

— Да, — он наконец‑то отмер, коснулся пальцами волос Саши, собранных в хвост, чуть потянул за кончики вниз, запрокидывая голову жены.

— И ты сам выбрал свой путь.

— Выбрал тебя.

— И обещал любить…

— Больше жизни.

— Вопреки всему…

— Всегда.

— Как и я…

— Будешь любить меня, — Ярослав слегка улыбнулся. Одними уголками губ, но даже это Саша посчитала своей победой. Потянулась к такому родному лицу, коснулась губами самых любимых губ, затрепетала, как бывало всегда — тогда, в самом начале, и теперь.

— У тебя очень хорошая память, Ярослав, — Саша лукаво сощурилась, теперь уже принимая его поцелуи. В щеку, в губы, нос, касание скулы, ушка, щекотка на шее от дыхания и мягких губ.

— Хочешь сказать, что я злопамятный? — он вернулся к губами жены, целуя улыбку.

— И это тоже.

— Ты, главное, помни об этом, когда проворачиваешь свои темные делишки за моей спиной, хорошо, малышка? А то мало ли… Может Самойлов просто кажется мне недостаточно угрожающе обаятельным, а выбери ты кого‑то другого, во мне взыграет ревность, не боишься?

Судя по тому, каким хищным взглядом он прошелся по лицу, свое отдавать точно не намерен, а ее явно относит к категории свое. Причем слишком "свое" не просто для того, чтоб им делиться, слишком свое, чтоб даже допускать такую мысль.

— Ярослав, я хотела кое‑что сказать… — и пусть Саша почувствовала трепет сначала от слов, а потом и от взгляда, в голову пришла мысль, которая заставила потупить глаза. Как‑то так случилось, что она кое‑что узнала. Давно. Еще до его Дня рождения. Узнала, но говорить было как‑то не ко времени. Ссора, его желание побыть наедине с собой, потом Дима… Она все ждала удобного момента, а такими темпами, он не наступит никогда.

— Что, малышка? Неужели ты уже нашла следующего счастливчика, которому будешь помогать? Или может счастливицу?

— Не совсем, — Саша усмехнулась, проводя руками по плечам мужа. Щеки почему‑то порозовели. Впервые признаваться в подобном ей не приходилось, он все узнал сам, а как сделать это теперь, Саша толком не знала.

— Что тогда? — и такое ее поведение, смущение, неуверенность Ярослав не мог не заметить, чуть нахмурился, заглянул в лицо.

— Помнишь, Лиза говорила, что хотела бы сестричку, чтобы было с кем играть… — мысленные команды не краснеть и не тушеваться не имели смысла. Щеки уже откровенно пульсировали от жара, а на лице Саши бушевала такая гамма эмоций, что на мужа она предпочитала не смотреть. Стыдно, что долго молчала, радостно, что наконец‑то не может сдержаться, да и очень хочется увидеть его реакцию. В первый раз она‑то не видела, но по словам Артема — она дорогого стоит.

— Помню, предлагаешь этим заняться? — Самарский снова улыбнулся, притянул Сашу к себе совсем близко, начал покрывать поцелуями открытую прикосновениям шею.

— Ярослав, — Саша попыталась вновь привлечь его внимание, но как‑то безрезультатно. Очень уж он был сосредоточен на своем занятии. — Яр… — второй оклик тоже не возымел действия, но тянуть больше точно было нельзя. — Мы вроде бы уже… потренировались.

Самарский замер. Весь. Закаменел.

Да, о ступоре Артем говорил. Тогда он длился пару минут. Сейчас — меньше.

— Что? — он выпрямился, каким‑то охрипшим голосом задал вопрос, а потом не до конца еще понимая, но догадываясь, посмотрел на Сашу. Смущенную, улыбающуюся Сашу.

— Я беременна Слав. Опять.

— Сашка…

Ее целовали долго, настойчиво, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть, прижимали к себе, поднимали с вроде как холодного пола, усаживали на диван, потом снова зацеловывали, потом признавались в любви почему‑то животу. Очень настойчиво, долго, так, что не поверить, Саша не могла — живот он точно любит, а вот ее всю…

Потом выпытывали, когда она узнали, снова хмурились, метались по комнате, обзывали себя идиотами, из‑за которых ей пришлось столько нервничать. А все попытки это пресечь заканчивались тем, что ее животу опять признавались в любви. Ей потом тоже признавались, журили, что должна была сказать, но журили как‑то слишком уж ласково, это скорей походило на чуть измененные, но все те же признания.

Нет, Артем явно не мог видеть такую реакцию. Эта — целиком и полностью принадлежит ей. А если он будет реагировать так каждый раз, то Саша готова задумать и над третьим. Что такое пара бессонных ночей? Что такое утренний токсикоз и боль в спине, если он так счастлив?

Родители должны вот так любить своих детей. Еще не родившихся, уже появившихся на свет, нашкодивших и принесших из школы пятерку. Проваливших вступительные и получивших первое место на олимпиаде. Они должны радоваться их победам и переживать вместе с ними поражения.

Родители должны любить своих детей только потому, что они свои, а еще… Не своих детей тоже можно любить.