Когда Ульрик взял ее руки в свои, они оказались влажными и дрожащими. Бронуин боролась с паническим страхом, охватившим ее. Она слышала свой голос, повторяющий вслед за священником обет, словно другая женщина находилась в ее теле и выполняла все это вместо нее. В широко раскрытых глазах не промелькнуло выражения каких-либо чувств, когда Ульрик надел ей на палец драгоценное кольцо, с жаром произнеся свой брачный обет. Странная женщина, каковой Бронуин сейчас являлась, ответила бесстрастным обещанием, и вдруг их руки оказались соединенными атласной, белой с золотом, перевязью.

– Да будет ярмо, что призвана она нести, ярмом любви и мира.

Независимо от того, о каком ярме священник говорил столь почтительно, оно уже легло тяжестью на ее плечи.

Повернутая сильными руками жениха, невеста теперь не могла не бросить взгляд на красивое улыбающееся лицо своего суженого. Не могла она, и уклониться от его губ, требовательно прильнувших к ее губам в супружеском поцелуе. Крепкое объятие, казалось, сняло тяжесть, давившую ей на сердце. Шарканье ног и приглушенные голоса больше не досаждали, как только новобрачных, объявили мужем и женой.

– Пусть союз этот будет благословенным и многодетным, – закончил священник и добавил так, чтобы все могли слышать: – Поздравляю, лорд и леди Карадок!

Свадебное пиршество состоялось в большом зале дворца. Бронуин не заметила больших изменений в убранстве, потому что помещение уже было украшено к Рождеству зелеными ветками. Над возвышением, покрытым ковром, висели такие же гирлянды, перемежавшиеся веточками омелы. Однако на этот раз Бронуин не возмущалась, хотя, узнав, что день свадьбы назначен на канун Рождества, была удивлена. Этим же утром король присутствовал на богослужении. Легкий снегопад казался подходящим для обоих случаев и создавал особое настроение. Бронуин не покидала башни дворца, не желая появляться в аббатстве до назначенного часа.

Она была вынуждена признать, что дворцовая жизнь необыкновенно богата развлечениями, и едва обращала внимания на мужа, сидевшего справа. Под звуки цимбал и труб в зал вошел старший дворецкий в пурпурном одеянии и взмахнул белым жезлом. Вслед за ним появились оруженосцы и слуги высокого ранга, каждый из которых нес огромный поднос. После того как на стол был водружен большой олений окорок, королевский кравчий принялся торжественно отрезать куски от окорока, а слуги – наполнять серебряные бокалы тончайшими винами и самым лучшим элем.

Менестрели, барды и танцоры в ярких костюмах не давали гостям сосредоточиться на обильной трапезе, которую благословил священник, брат Ульрика. За столом прислуживали молодые женщины, – большей частью знатного происхождения, они оказывали честь своими услугами и королю, и новобрачным. Гости не могли справиться с бесконечной чередой блюд, поступавших из кухни, откуда их доставляли юноши-слуги.

Снова затрубили в трубы, требуя тишины в шумном зале, гудевшем от голосов пирующих, и король поднялся со своего места.

– Милорды и леди, предлагаю тост за новобрачных, лорда и леди Карадок.

Бронуин не могла не обращать внимания на руку, властно лежавшую поверх ее руки, и на прикосновение ноги Ульрика под столом. До сих пор могла она держаться в стороне, потому что король отвлекал внимание ее супруга, пока они ехали из аббатства в королевской карете.

Кубки и чаши были подняты с одного конца зала до другого, что выражало готовность выслушать речь короля.

– Пусть их союз, как и союз Англии и Уэльса, будет процветающим и озаренным вечной любовью и доброй волей.

– Это оскорбление – не выпить за тост короля, – прошептал Ульрик, поднимая свой кубок. – Особенно за такой!

Вино было красным, густым и кисловатым, и Бронуин не смогла понять, то ли тост, то ли напиток вызвал у нее дрожь, пробежавшую по спине.

– Его величество, оказывается, подвержен полетам фантазии, – прошептала она, сохраняя на лице застывшую улыбку. – Имейте в виду, сэр, не по любви заключен наш союз, а по королевскому велению.

– А вы имейте в виду, миледи, что, независимо от того, как заключен наш союз, он дает все права и привилегии, как мужу, так и жене, – ответил Ульрик, беря круглый хлеб, предназначенный для них, и разрезая его на куски своим обеденным кинжалом.

Куски он затем положил на серебряные тарелки, полагавшиеся тем, кто сидел на возвышении, и самым знатным из гостей.

Нож Бронуин соскользнул, оставив царапину на ее пальце, что явилось следствием, как ее рассеянности, так и многозначительного замечания супруга. Бронуин вскрикнула и выпустила нож из рук, но не успела заняться ранкой, как Ульрик схватил ее за руку.

– Ей-богу, миледи, я столько сил положил, чтобы научить вас обращаться с клинком, а вы все еще остаетесь новичком в этом деле.

Сердитый ответ уже готов был сорваться у нее с языка, как супруг захватил порезанный палец губами. Пока он осторожно языком очищал ранку от крови, Бронуин виновато посматривала вокруг. Конечно же, все могли видеть жаркий румянец, заливавший новобрачную с головы до кончиков пальцев. Когда Ульрик с удовлетворением убедился, что крохотная ранка больше не кровоточит, он поцеловал порезанный палец с такой же нежностью, с какой мать целует ушибы и ссадины своего ребенка.

– Позвольте вам услужить, миледи! В противоположность вашему мнению, по своей вине я не пролил бы ни одной капли вашей крови за исключением той, что уже пролилась во время нашей близости в преддверии сегодняшнего события.

И снова Бронуин огляделась по сторонам, но никто не интересовался нежной беседой, которую муж вел с нею. Собачья душа, он напомнил о том, что в последнее время она притворно считала никогда не происходившим! Бронуин отпила еще вина, чтобы укрепить свои пошатнувшиеся позиции, в то время как Ульрик выкладывал два сочных куска мяса на ломоть хлеба. Мастерски, как все, за что он брался, разрезал он мясо на более мелкие кусочки – гораздо обходительнее, чем кто-либо когда-либо старался для нее. Было ясно, что не впервые ухаживает он за дамой во время ужина.

Бронуин быстро окинула взглядом зал, чтобы выяснить, было ли обычным делом то, как Ульрик распоряжался ее тарелкой, и выяснила, что-то не являлось исключением. Исключением являлось лишь то, что на королевском столе стояли серебряные тарелки, а сидевшие дальше менее именитые гости Эдуарда ели, кладя еду прямо на скатерти, как привыкла делать и она у себя в Карадоке. Бронуин вздохнула, сетуя на такую бесхозяйственность. Преступление – царапать кинжалом серебряную тарелку, тогда как можно класть мясо на хлеб, который пошел бы потом нищим на подаяние и собакам. От пятен на скатерти избавиться гораздо проще, чем от царапин на серебре.

– Миледи?

Отрешившись от мира грез, Бронуин повернулась к мужу. Он протягивал ей кусочек мяса, словно собирался покормить из своих рук. Ей бы хотелось удостовериться, прилично ли это, но властный взгляд застиг ее врасплох.

– Откуда мне знать, вдруг мясо отравлено?

Ульрик улыбнулся, но янтарные искорки, мерцавшие в золотисто-карих глазах, быстро исчезли.

– Это мясо с подносов самого короля, миледи, Но я первым сниму пробу, чтобы исключить всякие подозрения о злом умысле с моей стороны, – он откусил половину, прожевал, проглотил и снова улыбнулся, поднося оставшийся кусок к ее губам.

Бронуин покорно согласилась съесть, но от ласкового прикосновения его пальцев отпрянула. Под настойчивым взглядом Ульрика она чувствовала себя главным блюдом этого пира, которое готов был сожрать голодный волк. «Вольф! Волк! – насмешливо думала она. – Как удачно называла его мать!»

Следующий предложенный им кусок она отвергла, покачав головой. Ульрик так смотрел на нее, что она и первый-то едва смогла проглотить. Пренебрегая едой, Бронуин стала внимательно наблюдать за жонглерами, играющими на флейте, звуки которой перекрывали говор собравшихся. Чувствуя себя неловко от назойливой заботы жениха, она все же молила Бога, чтобы празднество продолжалось подольше.

Королевские повара делали все, чтобы ответить на ее молчаливую мольбу. Одно блюдо сменяло другое. Кабанья голова под пряным соусом последовала за оленьим окороком, а затем были поданы говядина, барашек, свиные ножки, лебедь, копченый кролик, пирожные и торты… Мясо, печень, снова мясо, потом сыр и блюда из яиц и снова мясо… и все это перемежалось мясными пирогами. Способность англичан поглощать столько пищи превосходила их умение одеваться и вести себя самым благородным образом. Даже в обычном состоянии ее аппетит был весьма умеренным, чтобы испробовать хотя бы малую толику всех этих блюд.

Как раз когда Бронуин подумала, что ей станет плохо, если появится еще одна цепочка слуг, герольды призвали гостей к тишине. Открылась большая двустворчатая дверь в противоположном конце комнаты, и появилось то, что на первый взгляд могло показаться огромным лебедем, расправившим крылья в полете. Птица опиралась на поднос, устланный бисквитом зеленого цвета, изображавшим траву. Поднос несли четверо богато одетых оруженосцев. Лебедь с позолоченным клювом и посеребренным оперением казался живым.

Блюдо поставили на королевский стол перед Эдуардом, и король встал, чтобы почтить своим вниманием создателей гигантского пирога. Сам лично, не прибегая к услугам кравчего, широким ножом он быстро сделал два разреза на необыкновенном произведении кондитерского искусства. Бронуин не смогла удержаться от удивленного возгласа, когда множество птичек выпорхнуло из пирога и разлетелось по залу.

– Это невиданно! Надо же придумать такое! – вырвалось у Бронуин, при этом она непроизвольно схватила мужа за руку, как бы требуя, чтобы он подтвердил реальность происходящего.

– Это только начало, – прошептал Ульрик, захваченный наивным восторгом Бронуин.

Многое хотелось бы ему показать, многое разделить с ней. Только бы Провиденье дало ему терпения завоевать ее доверие, грустно подумал он.

Как только все птицы оказались на свободе, появились королевские сокольничие и сразу же сняли колпачки с голов соколов, и те, к всеобщему веселью, вереща, накинулись на добычу. Только одна Бронуин не могла разделить ликование и радость гостей. Никогда не видела она зрелища столь впечатляющего и столь жестокого! Она ничего не имела против охоты в поле, но помертвела, увидев, что этих бедных птичек живыми запекли в пирог, потом выпустили, оглушенных и растерянных, в зал, откуда невозможно было вылететь, и отдали на расправу их злейшим врагам.

В то время как остальные гости, весело смеясь, бросились врассыпную от хищных птиц, Бронуин ухитрилась спасти одну птичку в тот момент, когда сокол готов был обрушиться на нее. Быстрым и сердитым движением она накрыла птичку большой салфеткой королевского пурпурного цвета.

– Черт побери, женщина, ты с ума сошла? – спросил Ульрик, бросаясь к ней вместе с двумя сокольничими.

– Подержи! – новобрачная сунула трепыхавшуюся птицу мужу и, резко свистнув и вытянув руку, прошла в зал, спустившись с возвышения.

Оцепеневший и удивленный Ульрик увидел, как сокол опустился ей на руку, совсем как ручной, и взял кусочек мяса со стола в знак примирения. Рыцарь не знал, что делать: то ли сбить сокола, пока Бронуин не лишилась пальца, то ли с открытым ртом смотреть в немом восхищении, как она успокаивающе разговаривает с птицей и предлагает ей еще кусочек лакомства.

– Ллевелин действительно заплатил вам дань, ваше величество.

Король, удивленный и заинтересованный неожиданным поступком леди, обрел дар речи.

– Откуда миледи знает, что этот сокол подарен принцем Уэльским?

– Я сама обучала эту птицу, ваше величество, – гордо заявила Бронуин, надевая на сокола колпачок, почтительно протянутый сокольничим. – Правда, Моргана? – ласково ворковала она с птицей, голубовато-серые перья которой еще возбужденно топорщились.

Успокаивающе погладив свою питомицу, Бронуин вернула ее сокольничему и обратилась к королю с коротким поклоном:

– Ваше величество, с вашего позволения, я хотела бы оставить вот эту спасенную мною птицу себе… – стараясь не оскорбить короля, она добавила с умоляющей улыбкой, заставившей сердце Ульрика возбужденно забиться в приливе неудержимого желания, – … на память о моем свадебном пире. Достаточно честный торг, не так ли, ваше величество?

– Клянусь всеми святыми угодниками, вы представляете собой награду, достойную каждого кусочка земли и титула, который передается с вашей рукой, – восторженно отозвался Эдуард и отдал приказание своему сокольничему подготовить клетку для новой птицы леди Карадок.

Бронуин развернула салфетку и расстелила ее на столе, освобожденном слугами от тарелок, а потом взяла трепещущую птичку из рук Ульрика. Только сейчас ее муж заметил крохотные капельки крови, испещрившие шелк платья. «Что за женщина!» – удивился он. Ведь, несомненно, она чувствовала острые когти сокола, но не намотала салфетку на руку…

– Пойдем, я посмотрю на твои царапины, – сказал он ей, беря за руку, чтобы увести из зала.