Линда Уиндзор - Заложница любви

– Ты… мерзавец, – ругалась Бронуин, вытирая рот тыльной стороной руки. – Это все ты наделал! Я буду… – она слабо попыталась ударить его кулаком, но не сумела.

Бронуин свалилась на Ульрика, цепляясь за его одежду, чтобы не упасть на пол.

– Черт побери! – бранилась она, снова бросаясь назад к стульчаку, так как остатки скудного ужина, съеденного несколько часов назад, снова выплескивались наружу.

– Так это правда? Ты думаешь, что ты…?

Бронуин ударила бы его как следует, если бы ей не были нужны обе руки, чтобы не упасть прямо в горшок. – Позови… позови Мириам!

– С тобой ничего не случится?

Злость оказалась даже сильнее тошноты, не оставлявшей ее, и Бронуин схватилась за стульчак с таким выражением лица, что Ульрику не понадобилось дополнительных разъяснений, чтобы понять ее намерения.

– Я сейчас вернусь!

Не успела за ним закрыться дверь, как Бронуин опять вытошнило. Боль в желудке стала еще сильнее. Прижав одну руку к животу, другой она оперлась о холодную стену. «Этого не может быть!» – думала она, не испытывая никакого облегчения после рвоты. Прислонившись к стене пылающей щекой, Бронуин пыталась умерить жар. По крайней мере, она не слышала, чтобы беременные женщины страдали от боли, разве только при родах… и при выкидышах.

Но и выкидыша быть не могло. У нее ведь зеленый камень! Голова кружилась, но Бронуин удалось подобраться к мешку и отыскать в нем реликвию, доставшуюся от тетки. Не удержавшись на ногах, она упала на пол, но тут же попыталась встать. Острая режущая боль, казалось, рвала на части, и, испуганно вскрикнув, молодая женщина рухнула на колени. Нет, это больше похоже на отравление. Однажды ей описывала последствия отравления тетя.

Капельки пота выступили на лбу, когда Бронуин попыталась сосредоточить взгляд на тарелке. А если это была сарацинская смесь с толченым стеклом, режущая внутренности человека на кусочки? Тогда ей предстоит умереть страшной смертью! «Но так ли при этом себя чувствуют?» – рассуждала Бронуин, в то время как перед глазами смыкался туман. Не распались ли уже ее внутренности на множество кусочков?

Ульрик буквально выдернул спящую Мириам из постели и помчался назад в келью, где оставил Бронуин в одиночестве. Он готов был сразиться с ордой рыцарей в любое время, но женские дела требуют участия женщины. Он-то всего лишь хотел немного уколоть Бронуин, подтрунив над ее бешеным нравом, ничего больше, а теперь, наверное, ему ниспослана божья кара за злонамеренность шутки. Бронуин была так необычайно спокойна в последние дни, но очень мало ела, и он начал беспокоиться, уж не больна ли жена.

– Что за недуг у миледи, милорд? – крикнула Мириам, не поспевая за широко шагавшим Ульриком.

– Ее тошнит, словно…

При виде бледной, как смерть, Бронуин, неподвижно лежавшей на полу, Ульрик потерял дар речи. Он бросился к ней, одним махом поднял и перенес на постель. Птичка в изголовье металась в клетке, столь же встревоженная, как рыцарь. Лицо у Бронуин пылало, а пульс на шее, когда он прижал жилку пальцем, оказался быстрым. Ульрик облегченно прикрыл глаза. На какое-то мгновение он подумал…

– Мне нужна вода и полотенца, милорд, – сказала Мириам, беря дело в свои руки.

Она стала расстегивать плащ, скрепленный на шее застежкой, и расшнуровывать вышитый лиф платья. Ульрик в это время уже торопился к кухне, в окне которой слабо горел огонек, указывая, что кто-то там еще есть.

Монах, разжигавший огонь в очаге, торопливо снабдил его всем требуемым и послал за приором. Когда пришел брат Грегори, Ульрик беспомощно наблюдал, как Мириам поддерживает его жену, а ее рвет снова и снова, хотя в желудке уже ничего не могло оставаться. Конвульсии сотрясали ее тело. «Это, конечно, вредно для ребенка, – думал он. – Если вообще есть у нее в животе ребенок», – поправил себя Ульрик, вспомнив яростные возражения Бронуин.

Брат Грегори опустился на колени рядом с женщинами и говорил с Мириам между приступами тошноты Бронуин. Его голос был таким же мягким, как обращение, и Ульрику приходилось напрягать слух.

– Что – миледи ела на ужин?

– То же самое, что все мы: хлеб и жаркое из трапезной. Милорд сам накладывал его в тарелку, – сказала Мириам дрожащим и озабоченным голосом.

– А еще что-нибудь, чего не ели бы вы, кушала ли она?

– Не думаю. Вы что-либо другое кушали, миледи?

Бронуин, прислонившаяся к служанке, слабо покачала головой.

– Боже мой, я не могу больше терпеть эту боль! – прошептала она, складываясь пополам.

Брат Грегори взял Бронуин за руку и сжал ее пальцы.

– Я послал сделать чай, который должен помочь вывести яд, миледи. К счастью, вы освободились от большей части пищи, прежде чем она переварилась, но приятной ночи я вам не обещаю.

– Яд? – Ульрик помог приору в черном одеянии подняться на ноги. – Что за яд? – спросил он.

– Привкус, на который жалуется ваша жена, и запах рвоты свидетельствуют об отравлении, милорд. Нет симптомов, которые подтвердили бы ваше подозрение насчет беременности. Конечно, милорд, вы еще слишком мало времени женаты, чтобы разбираться в таких вещах. Не знаете ли вы, кто может желать лишить вашу жену жизни?

– Об этом мы поговорим за дверью, брат, – напряженным голосом ответил Ульрик.

Открывая дверь для приора и пропуская его вперед, он оглянулся через плечо и увидел, что Бронуин смотрит на него. Боль в ее бледно-голубых глазах ножом вонзилась ему в сердце.

– Я доберусь до виновника этого злодеяния, миледи, не успеет кончиться ночь, – тихим голосом пообещал он.

– Может, незачем ходить далеко, стоит лишь поискать причину в самом себе? – бледными губами вымолвила Бронуин.

Если бы раньше Ульрику сказали, что женщина может быть такой слабой и бледной и в то же время суметь нанести столь сокрушительный удар, он бы не поверил. Пригнувшись, словно под тяжестью обвинения, высказанного с такой болью, он закрыл за собой дверь. Черт побери! Мало того, что она до сих пор считает его ответственным за смерть родителей, теперь еще и это!

«Милорд сам накладывал его в тарелку». Слова Мириам обвинением звучали в его ушах. Да, он накладывал жаркое – из того же котла, из которого ели все! «Что же было потом?» – гадал Ульрик. Двое рыцарей вздумали состязаться в пережимании рук на столе, и он на минуту поставил тарелку, чтобы понаблюдать за ними. Заметив, что служанка его жены выходит из трапезной, он позвал ее и отдал поднос.

Но что-то упрямо заставляло Ульрика отбросить мысль о случайности… странное чувство грозящей опасности – несколько иное чувство, чем то, что вынуждало его принимать меры предосторожности перед боем. С предложением короля о дополнительном отряде для арьергарда он согласился в последний момент, но, оказывается, Бронуин все равно подверглась опасности.

– Не могла ли ваша жена взять с собой в дорогу какую-нибудь испорченную пищу там, где вы останавливались на ночлег в последний раз?

Ульрик прервал мучительные размышления, чтобы ответить приору.

– Нет! В Хантингдоне она взяла лишь сухарь со стола для этой вот своей птички.

Птичка! Ульрик резко повернулся и побежал – назад в комнату, где Мириам помогала Бронуин лечь в постель.

– Милорд! – удивленно воскликнула Мириам, и ее возглас заставил Бронуин открыть глаза.

Ни одна из женщин не заметила безжизненного тельца птички, потому что смотрели они только на высокого рыцаря, в два шага оказавшегося у клетки. Когда он взялся за клетку, Бронуин проговорила:

– Оставьте Эдди в покое, милорд! Разве недостаточно вам того, что я…

Потрясенный взгляд Ульрика остановил ее на полуслове.

Схватившись за живот, будто пытаясь ослабить мускулы, сжавшиеся в комок, Бронуин попыталась встать на ноги. Мириам поддерживала ее с одной стороны, Ульрик – с другой. Муж опустил клетку пониже, чтобы Бронуин смогла увидеть Эдди, лежавшего с неестественно вывернутым крылом, как бы замерев во время судороги. Бронуин пошатнулась с отчаянным стоном. Ульрик поспешно поставил клетку и подхватил жену.

– Эдди!

Супруг заключил ее в объятия и прижал к груди. Тот, кто отравил сухарь, очевидно, думал, что Бронуин берет его для себя, а не для птицы, которая, к счастью, съела большую часть сухаря.

– Эдди прожил остаточно долго, чтобы отплатить вам за добро, миледи, – тихо прошептал Ульрик.

Бронуин закрыла глаза и, держась за живот, уткнулась лицом ему в грудь.

– Вольф! – она произнесла это имя, всхлипывая и цепляясь за его плащ кулаками, сжатыми от боли.

Ульрик проклял злую судьбу, заставлявшую Бронуин презирать его как своего мужа и искать утешения у грубого наемника, которого он из себя изображал. Собачья смерть, в какой угол он загнал сам себя с самыми лучшими намерениями!

– Я тоже умру?

Ульрик коснулся губами ее лба, влажного от пота, несмотря на холод в комнате.

– Нет, миледи. Брат-монах принесет отвар, который облегчит боль, и вы уснете, а проснетесь уже в добром здравии.

– Я поправила постель, милорд.

Ульрик кивнул, но вместо того, чтобы опустить Бронуин на ее матрац, прошел к своему и сел, прислонившись к стене. Если ей нужен Вольф, с нею будет Вольф… хотя бы сейчас, когда она кажется такой беззащитной и цепляется за него, как испуганный потерявшийся ребенок.

Разве мог он подумать, впервые увидев юношу, едва вышедшего из подросткового возраста, что он окажется девушкой? Разве мог он ожидать, что юноша этот – та самая невеста, к которой он мчался на своем коне и день, и ночь в надежде познакомиться с нею до свадьбы. Он первым признался бы, что наследственные земли делают ее привлекательной невестой… если бы не узнал Бронуин Карадокскую так хорошо, как случилось ему узнать. В ней он нашел отважную женщину со страстной душой, подобной его душе. Ни одна девушка никогда не заставляла его сердце так таять от нежности! Во имя Господа, теперь он с нею никогда не расстанется!

– Ложись на ее постель, Мириам. Бронуин останется на моей, как только выпьет отвар.

– А как же вы, милорд?

Ульрик слегка улыбнулся служанке.

– Как воин, я больше привык спать стоя, прислонившись к стене или к дереву. Так удобнее, чем лежа на матраце!

– Тогда хоть возьмите одеяло прикрыть ноги.

Ульрик задумчиво смотрел, как девушка снимает с постели одеяло и укутывает его длинные ноги.

– Скажи, Мириам, ты не знаешь, где Бронуин взяла этот сухарь?

Мириам грустно пожала плечами.

– Честное слово, я сама брала сухари в дорогу и собственными руками упаковывала их. Не знаю, был ли это один из тех или же тот, что лежал на столе лорда, у которого мы останавливались на ночлег. С тех пор как леди спасла птичку, она все время приносила ей кусочки хлеба и лакомства. Может быть… это случайность?.. Бедняжка! – добавила она, глядя на Бронуин, мечущуюся в полубессознательном состоянии. – Кто же мог сделать такое?

Не успела Мириам улечься, как раздался стук в дверь и вошел брат Грегори с чашкой отвара. Служанка вскочила, чтобы взять отвар у приора и преданно опустилась на колени рядом с Бронуин, уговаривая хозяйку выпить лекарство. Им с Ульриком удалось влить в Бронуин все содержимое чашки, на дне осталась лишь трава.

– Можно мне унести птичку? – спросил приор, разглядывая неподвижного Эдди в клетке.

Ульрик кивнул.

– Да, жена и без того расстроена смертью птицы.

– Леди должна проспать всю ночь, выпив этот отвар. В нем немного опиума, чтобы расслабить тело и облегчить вывод яда, если он еще остался в теле. Завтра госпожа тоже будет сонной… и слабой, разумеется.

Приор поколебался, не зная, что еще сказать.

– Милорду что-нибудь еще нужно?

Ульрик прислонил к своей груди голову Бронуин и прижался к ней подбородком, уже поросшим золотистой щетиной. Никогда бенедиктинец не слышал подобной мольбы в голосе столь знатного рыцаря. Обычно знатные господа не выглядели столь затравленными и растерянными.

– Я прошу вас помолиться за нас, брат… всего лишь помолиться.

Оставшийся путь до Карадока прошел для Бронуин как в тумане. Ей запомнились лишь отдельные моменты. Помнила она, например, что муж держал ее в объятиях укутанной в плащ и одеяло, и как они ехали на фыркающем Пендрагоне. Смутно припоминались и ночи, проведенные в разных постелях и в различных комнатах, отличавшихся роскошью, которую, увы, она была не в состоянии оценить. Ульрик укачивал ее, положив руку ей на живот, где ужасная боль продолжала терзать внутренности, и его рука, казалось, облегчала ее страдания. Всюду, где муж оставлял целомудренные нежные поцелуи, Бронуин продолжала ощущать его прикосновения – на подбородке, кончике носа, макушке, щеках, на лбу… и губах.

Когда голова ее не была затуманена под действием отвара трав, которые им дал и с собой в дорогу добрый приор, она не могла понять, как можно было чувствовать ей себя так надежно в объятиях врага, если все более очевидным становилось, что он хотел от нее избавиться. Ульрик самолично готовил теперь для нее поднос с ужином. Об этом сказала ей Мириам и сразу же встала на защиту своего нового лорда, настаивая на том, что яд был в сухаре, которым Бронуин накормила бедного Эдди. Но Бронуин знала также, что она отдала Эдди и корочку хлеба, пропитанную подливкой от жаркого.