Необыкновенные проявления любви и заботы со стороны Ульрика могли быть вызваны необходимостью подтвердить его невиновность в случившемся. Она понимала это и все же не могла не принимать его заботу и внимание, как проголодавшийся мальчишка пищу. Как ей хотелось бы, чтоб все было по-другому! Сейчас она даже мечтала о том, против чего возражала не так давно – о свадьбе, на которой родители передали бы ее светловолосому англичанину, везущему теперь жену на своем благородном Пендрагоне по знакомой лесной дороге в Карадок. Как замечательно это было бы! Увы…

Голые ветви деревьев на фоне пасмурного зимнего неба были мрачным напоминанием о случившемся и возвращали к действительности. По крайней мере, в Карадоке у нее будет тетя Агнес. Она станет ей союзницей в борьбе с этим седьмым сыном Кента. Тетка, какой бы рассеянной ни была, сумеет вылечить ее, и тогда снова можно будет здраво смотреть на суть вещей. Может быть, тете Агнес даже что-то известно о напастях, обрушившихся на Карадок. Может быть…

Мысли Бронуин были прерваны тем, что дорога расширилась, а это значило: они приближаются к дому. Ульрик слегка подтолкнул ее.

– Смотрите, миледи! Вон ваш Карадок!

Бронуин не могла бы сказать наверняка, отчего развеялось уныние и прояснились мысли: то ли иной воздух вдруг коснулся ее ноздрей, когда отряд выехал из леса на открытое место, то ли приободрил вид знакомой башни, вырисовавшейся на серебристо-сером горизонте – но вдруг, обретя силы, она выпрямилась и погрузилась в созерцание гостеприимного пейзажа. Ветер с моря казался ей приветливым, в то время как чужеземные рыцари дрожали от холода.

– Не могли бы мы поскакать к скалам, милорд?

Ульрик повернул Пендрагона в сторону, и они помчались по устланной коричневатой травой пустоши к уступу, на котором была построена главная башня Карадока – каменная крепость над беспокойным морем, разбивавшем свои ледяные воды о скалистые стены. Был прилив, берег манил. Непривычный к шуму волн, скакун заартачился, Ульрику пришлось натянуть поводья и, потрепав по шее, заговорить с ним успокаивающим тоном.

Наверное, и ее можно так же легко успокоить, подумала Бронуин, соскальзывая со спины присмиревшего коня. Казалось, и воздух, и твердая земля наполняли силой ее ослабевшее тело. Ноги сами собой понесли к защищенному насыпью берегу. Ветер сбросил капюшон плаща и растрепал блестящие черные пряди, отведя их от лица и как бы вливая в жилы дочери ворона свой необузданный порыв.

«Они называют тебя диким краем, Уэльс! Холодным, суровым и угрюмым. А для меня ты мать… мать-Уэльс, дающая хлеб насущный и жизнь».

– Вот здесь, милорд, я буду завтра скакать на Макшейне, – объявила она Ульрику, также спешившемуся и присоединившемуся к ней.

– Черт побери, женщина! Ты, что, плавать собралась?

Бронуин рассмеялась над недоверием рыцаря, не зная, что щеки ее приобрели здоровый румянец, а глаза стали голубее сапфиров и сверкают удивительным оживлением.

«Это волшебство!» – подумал Ульрик, пораженный переменой. Бронуин сохраняла свою красоту даже во время болезни, но сейчас, когда стихии – ветер и море – носились вокруг нее в какой-то языческой колдовской пляске, она буквально светилась, на глазах возрождаясь к жизни. Никогда еще Ульрик не наблюдал в людях таких разительных перемен.

– Когда начинается отлив, милорд, берег становится прекрасной дорожкой для верховой езды. Ни один из карадокских скакунов не боится замочить ноги, – с вызовом проговорила она.

Если бы он знал, что для восстановления душевного спокойствия жены необходимо привезти ее домой, то, даже рискуя обидеть короля, отправился бы в путь гораздо раньше.

– Я помчусь за вами, миледи, по этому берегу, как за моей повелительницей, – любезно отозвался Ульрик хрипловатым голосом.

Он ощущал воздействие этого волшебства, что бы то ни было. «Какое удивительное место, – размышлял он, – место, где исчезает отчаяние, порожденное беспомощностью!» Или в том была заслуга самой Бронуин? Боже, она размягчала его душу своим невинным колдовством и зажигала огонь в крови, как никакая другая, женщина!

Волшебство, возникшее на берегу моря, постепенно загорелось совсем иным огнем в карих глазах, смотревших на Бронуин. Она вдруг увидела, как янтарные искорки страсти зажглись в смешении голубых, зеленых и коричневых тонов, составивших необычный цвет глаз Ульрика. Выражение этих глаз невозможно было определить, как немыслимым казалось, и постичь характер рыцаря. Лишь одни намеки оставляли самые приземленные страсти, гнев и неприкрытые желания. «Может, разгадав характер Ульрика, я отыщу и ответ на мучительный вопрос об убийстве?» – пришло в голову Бронуин, прекратившей пытливое изучение своей души, чтобы не затеряться в ее глубинах.

И вдруг… она увидела то, что прогнало всякие мысли о златовласом воине, стоявшем перед нею. Дубовая роща, посаженная сотни лет тому назад и пышно разросшаяся, несмотря на соленые ветры, исчезла! Что наделали эти негодяи – чужаки из Англии?

– Милорд! – воскликнула Бронуин, и краски исчезли с ее лица на глазах у потрясенного Ульрика.

Заметив ужас и смятение жены, он обернулся, готовый выхватить меч, к которому непроизвольно уже протянул руку. Но позади никого не было, и он не видел ничего угрожающего – только носился резкий и влажный ветер, пропитавший влагой его волосы и плащ.

– Проклятье, женщина, что случилось?

Бронуин указала на жалкие остатки некогда горделивой рощи. Когда она была маленькой, тетя Агнес рассказывала ей, что эта роща волшебная, посаженная специально для фей, живущих там под защитой духов деревьев.

– Вот где таится причина твоих будущих горестей, Ульрик Карадокский! Здесь, среди остатков дубовой рощи, столь бездумно уничтоженной!

– Деревья были срублены для постройки новых укреплений, – объяснил Ульрик, растерявшись перед новой волной иступленного страдания жены. – Я сам отдал приказание еще прошлой весной, и оно было исполнено, когда я уехал… – Ульрик заколебался, не зная, подливать ли масла в огонь подозрений, уже бушевавших в душе Бронуин, – … попытавшись нагнать отряд твоего отца, чтобы вместе добираться до Лондона.

Проклятье! Снова судьба поставила ему подножку, отвлекла колдовством голубых глаз! Как мог он забыть о подозрениях Бронуин, основанных всего лишь на том, что он находился поблизости, когда были убиты ее родители людьми, одетыми в его геральдические цвета! Подозрения укрепились оттого, что именно он накладывал ей еду в тарелку, когда кто-то попытался ее отравить. Но теперь почему она вела себя так, будто, срубив несколько деревьев, он совершил нечто, вызывающее крайнее осуждение?

– Для нужд строительства понадобились доски, – спокойно проговорил он, пытаясь сдержать раздражение.

Как легко эта женщина вызывает его гнев, едва оправившись от недомогания!

– Карадок нуждается в благословении больше, чем в досках! Ты проклял всех нас!

– Никого я не проклинал! – заявил огорченно Ульрик, он обхватил Бронуин за плечи и слегка встряхнул ее. – Это все ваши уэльские поверья! Я христианин, и всякие глупые россказни меня не испугают!

– Ах, вот как, глупые россказни?

Откуда только силы взялись у этой слабой женщины, чтобы вырваться из рук нетерпеливого рыцаря и сердито отдалиться на несколько ярдов. Когда она снова повернулась к нему лицом, то Ульрик решил, что его жена со своим развевающимся вокруг стройной фигуры плащом и темными, как вороново крыло, волосами, разметавшимися у лица, пылающего негодованием, похожа на саму волшебницу Моргану из сказаний о короле Артуре или же на сказочную королеву, а может, на разгневанную волшебницу. Голубой огонь, полыхавший во взгляде Бронуин, казалось, способен вызвать дьяволов из преисподней.

– Я тоже христианка, лорд Ульрик Карадокский, – надменно усмехнулась она, – но не так глупа! Даже папа Римский не отрицает существования духов и сил, недоступных нашему пониманию! Кто же ты такой, чтобы считать себя неприкосновенным для них? Собачья смерть, я не позволю тебе своим невежеством призвать силы тьмы напасть на мой народ!

Куда делось слабое беззащитное существо, покоившееся в его объятиях несколько последних дней? Ульрику пришлось призвать на помощь все свое самообладание. Но, может, выходка Бронуин – какая-то женская уловка, хитрость? В смятении ухватился он за единственное оружие, которое у него еще оставалось:

– Во имя всего святого, женщина, ты будешь повиноваться моим приказаниям! Прекрати же немедленно швырять мне в лицо столь нелепые обвинения! Заявляю, что всякий, кто осмелится хотя бы шепнуть об этом, будет высечен мною лично. Ясно?

Его слова были понятны, в этом Ульрик не сомневался, однако мрачное выражение лица, с которым жена его выслушала, не позволяло надеяться на действенность угрозы.

– Берегитесь, милорд, ибо вы и ваши люди уже испытали удар бича возмездия! – она вызывающе вздернула подбородок, не страшась ни грозного англичанина, ни сил природы. – Есть одна уэльская поговорка и ее тоже не следует вам забывать, сэр. Плохо придется тому, кто встанет на пути у ворона!

То была обыкновенная уэльская поговорка, бессмысленная, как и вся прочая чепуха, на которой оказалась, помешана его суеверная молодая жена, но поговорка, как последняя капля, переполнила чашу терпения. Сделав два шага, Ульрик оказался рядом с Бронуин и обхватил ее, накрыв складками плаща, словно не позволял улететь прекрасной дочери ворона. Как птица в клетке, билась Бронуин в крепких объятиях, бросая неукротимо-мятежные взгляды ему в лицо.

– Я намерен не вставать на пути у этой птицы, миледи, а приручить ее.

С этими словами он запечатлел поцелуй на вытянутых в струнку губах, намекая, каким именно образом собирается приручить. Неожиданное спокойствие Бронуин избавило его от необходимости применять грубую силу. Податливость губ облегчила победное проникновение его языка, и чресла начали наливаться желанием в предвкушении завоевания этого нежного тела, сжатого в его руках, как Ульрик вдруг понял: происходит нечто необычное, словно он столкнулся с пустотой, неведомой ранее – выйдя на поле битвы, обнаружить, что противник сдается без боя!

– Бронуин!

Ульрик поднял голову, услышав, как кто-то выкрикнул имя его жены, но все его внимание было приковано не к пожилой женщине, бегущей по лугу, а к каменному, застывшему лицу жены, встретившейся с ним взглядом. На могильных плитах он встречал более теплые изображения.

– А если птица не будет приручена, к какому средству вы прибегните, милорд? Отравите? Убьете?

Черт побери, как хотелось ему заставить жену немедленно отказаться от этих слов и овладеть ею прямо здесь, на этой влажной каменистой земле.

– Бронуин, детка!

Жесткий стальной взгляд голубых глаз на мгновение сместился в сторону пухлой женщины, пересекавшей пастбище, отделявшее их от замка, и вернулся к Ульрику. По-королевски величаво поведя тонкой бровью, Бронуин спросила:

– Мы оборвем размолвку на данный момент, милорд?

Тысячи проклятий готовы были сорваться с его уст, но Ульрик сдержался и кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Он смотрел, как Бронуин отворачивается от него и быстрой грациозной походкой идет навстречу женщине, ее позвавшей. Они встретились на полпути, и пожилая женщина обняла молодую. Послышались радостные возгласы, но Ульрик не мог сказать, вскрикивают ли они обе или только одна. Неожиданно ликование сменилось одним пронзительным криком, полным тревоги.

Не успел потрясенный ум Ульрика осознать случившееся, как ноги уже принесли его к этим двум женщинам, одна из которых, молодая, без чувств упала к ногам пожилой, несмотря на все попытки своей тетки удержать ее. Бронуин лежала, как мертвая, голова покоилась на коленях Агнес. Черные ресницы, резко выделявшиеся на бледной коже, веером осеняли щеки, впалые от переживаний.

К удивлению Ульрика, когда он взял на руки потерявшую сознание Бронуин, пожилая женщина схватила его за рукав.

– Что вы сделали с моей племянницей?

– Ничего, кроме того, что попытался отнестись к ней с терпением, мадам, – напряженно ответил Ульрик.

Он обошел бесстрашную женщину, осмелившуюся бросить ему обвинение, и пошел к замку так быстро, что ей пришлось бежать следом, чтобы не отстать.

– Нельзя укротить силой дочь ворона, седьмой сын Кента! Это можно сделать только лаской, – запыхавшись, предупредила тетя Агнес. – Прислушайся, рыцарь, к своему сердцу!

Ульрик, ускорив шаг, легко оторвался от обвинителя, вдруг ставшего советчиком. Пожилая дама отстала, пыхтя и отдуваясь. Откуда, черт возьми, эта ведьма узнала, что размолвка произошла между ним и ее племянницей? Ведь Бронуин, конечно, не успела рассказать ей об их ссоре! Уж не провидицы ли они обе? Он отмел это предположение с таким же негодованием, с каким пренебрег суеверной чепухой, в которую верила Бронуин.

«Прислушайся, рыцарь, к сердцу своему!» Проклятье! Именно сердце обманом завлекло его в это щекотливое положение! Сначала он захотел владеть этими дикими землями, околдовавшими его сердце, а потом ему понадобилась не менее дикая леди. И в том, и в другом случае все получилось не так, как того хотелось бы. Как же теперь прислушиваться ему к голосу сердца, столь коварно обманувшего?