— Какая она тонкая! — воскликнула миссис Хэйр.

— Тонкая?! Ну конечно же, сейчас она тонкая, поскольку не «зафиксирована»[5], как говорят наши друзья по ту сторону Атлантики. Посмотрите: так ее надувают. Вот теперь она толстая.

— Это так любезно с Вашей стороны — подумать обо мне, Арчибальд!

— Я ведь говорил Барбаре, что поездка в Лондон предполагает покупку подарков для друзей, — ответил м-р Карлайл. — Посмотрите, как я принарядил Барбару.

Барбара поспешно сняла цепочку и положила ее перед матерью.

— Какая замечательная цепочка! — удивленно воскликнула миссис Хэйр. — Арчибальд, Вы слишком добры, слишком щедры к нам! Она, должно быть, очень дорого стоит. Это уже не назовешь скромным подарком.

— Ерунда! — рассмеялся м-р Карлайл. — Вот послушайте, как я купил ее. Я зашел к ювелиру насчет своих часов, которые в последнее время стали отставать самым бесцеремонным образом, и увидел целую коллекцию цепочек, от толстых и увесистых, скорее подходящих для шерифов, до легких и изящных, словно созданных для Барбары, ибо я терпеть не могу толстых цепочек на дамских шейках. Они напоминают мне о цепочке, которую потеряла Барбара в тот день, когда я взял ее и Корнелию в Линборо; вину за эту потерю Барбара упорно приписывает мне, поскольку я потащил ее осматривать достопримечательности, пока Корнелия делала покупки.

— Да я же просто шутила, — прервала его Барбара. — Это, конечно же, случилось бы и без Вас: звенья той цепочки все время ломались.

— Так вот: эти цепочки в лондонском магазине напомнили мне о том досадном происшествии, и я выбрал одну из них. Затем продавец принес несколько медальонов, стал распространяться о том, как в них удобно хранить волосы усопших родственников, не говоря уже о локонах возлюбленных, и делал это до тех пор, пока я не позволил ему надеть один из медальонов на эту цепочку. Я подумал, что ты, Барбара, могла бы хранить в нем дорогую для тебя прядь волос, — сказал он в завершение, понизив голос.

— Чью прядь? — спросила миссис Хэйр.

М-р Карлайл обвел взглядом комнату, словно боясь, что стены могут услышать его шепот.

— Ричарда. Барбара как-то показала мне ее, когда перетряхивала содержимое своего стола, и сказала, что этот локон отрезан во время болезни.

Миссис Хэйр снова опустилась в свое кресло и закрыла лицо сильно задрожавшими руками. Эти слова явно затронули какой-то источник глубокой печали.

— О, мой мальчик, мой мальчик! — запричитала она. — Мой мальчик, мой бедный мальчик! Мистер Хэйр удивляется моей хвори, Арчибальд, Барбара насмехается над ней, но именно это является источником всех моих страданий, умственных и телесных. Ах, Ричард, Ричард!

Наступила печальная пауза, ибо ни утешению, ни надежде уже не было здесь места.

— Надень свою цепочку, Барбара, — сказал мистер Карлайл, спустя некоторое время, — и желаю тебе здоровья крепче, чем эта цепочка. Здоровья Вам и нравственного совершенствования, юная леди.

Барбара улыбнулась и посмотрела на него красивыми голубыми глазами, полными любви.

— Что Вы привезли для Корнелии? — возобновила она разговор.

— Нечто великолепное, — ответил он с шутливо серьезным лицом, — надеюсь только, что меня не надули. Я купил ей шаль. Продавцы божились, что это настоящий кашемир из Парижа; надеюсь, он не окажется обычной манчестерской выделки.

— Ну, если это так, то Корнелия распознает подделку.

— Я бы за это не поручился. Но, что касается меня, я не понимаю, почему британские товары должны уступать пальму первенства иностранным, — заметил м-р Карлайл в порыве патриотизма. — Если бы я носил шали, я выбросил бы самую распрекрасную французскую ради добротной настоящей шали, сделанной на одной из наших собственных фабрик, в Норидже или Пейсли.

— Если бы Вы действительно носили их, Вы бы скоро запели по-другому, — важно сказала Барбара.

Миссис Хэйр отняла руки от своего бледного лица.

— Сколько она стоила? — поинтересовалась она.

— Я скажу вам, если вы пообещаете не выдавать меня Корнелии. Она отругает меня за расточительность, обернет ее китайской шелковой бумагой и никогда больше не наденет ее. Я отдал восемнадцать гиней.

— Это очень много, — заметила миссис Хэйр. — Она, вероятно, очень хорошего качества. За всю свою жизнь я ни разу не заплатила за шаль более шести гиней.

— А Корнелия, осмелюсь предположить, более трех, рассмеялся мистер Карлайл. — Ну да ладно, я должен пожелать вам спокойной ночи и отправиться к ней, ибо, если она узнает, что я уже давно вернулся, нотации мне не избежать.

Он пожал руки обеим женщинам. Барбара, однако, прошла с ним до парадной двери и вышла наружу.

— Ты простудишься, Барбара. Твоя шаль осталась в доме.

— О нет, я не простужусь. Почему Вы уходите так скоро? Вы не пробыли и десяти минут.

— Но ты забываешь, что я еще не был дома.

— Вы же все равно шли к Бьючемпу, и не вернулись бы домой ранее, чем через час или два, — заговорила Барбара голосом, в котором сквозила обида.

— Это другое дело: бизнес, а Корнелия ничего не имеет против деловых встреч. Но не будет конца и края нотациям, если я позволю себе задержаться просто так, не по делу. Можешь не сомневаться, у нее на языке вертится с полтысячи вопросов о Лондоне. Барбара, мне кажется, твоя мама очень плохо выглядит.

— Вы же знаете, как она переживает из-за мелочей, а прошлой ночью она видела один из своих вещих снов, — ответила Барбара. — Она говорит, это предупреждение о том, что произойдет какое-то несчастье, и пребывает весь день в самом несчастном, лихорадочном состоянии. Папа очень сердится на ее слабость и нервозность и заявляет, что она должна встряхнуться и не давать волю нервам. Мы, конечно же, не осмеливаемся рассказать ему про этот сон.

— Это был сон…

М-р Карлайл остановился; Барбара, вздрогнув, посмотрела по сторонам и придвинулась поближе к нему, чтобы ответить шепотом. На этот раз он не вел ее под руку.

— Да, про убийство. Вы же знаете: мама всегда заявляла, что Бетел имеет какое-то отношение к этому делу. Она говорит, одних ее снов достаточно для того, чтобы убедить ее в этом, а она во сне видела его с… Вы знаете с кем.

— Хэллиджон? — прошептал м-р Карлайл.

— С Хэллиджоном, — подтвердила Барбара, вздрогнув. — Тот стоял над ним, лежащим на полу именно так, как он лежал в действительности, а несчастная Эфи стояла в дальнем конце кухни и смотрела.

— Но миссис Хэйр не должна позволять снам тревожить ее в дневное время, — возразил м-р Карлайл, Неудивительно, что ей снится убийство, поскольку она неотступно думает о нем, но ей нужно постараться отбросить кошмар вместе с ночною темнотой.

— Ну Вы же знаете маму. Конечно, она должна поступить именно так, но не может этого сделать. Папа спрашивает, почему она встает утром такой больной и дрожащей, и маме приходится придумывать всяческие отговорки, ибо, как Вы знаете, с ним нельзя ни единым словом обмолвиться об убийстве.

М-р Карлайл печально кивнул.

— Мама твердит все одно и то же про Бетела. Я-то знаю: причина этого кошмара лишь в том, что вчера она видела его проходящим мимо нашей калитки. И не то, чтобы она подозревала его в совершении убийства: для этого, к сожалению, нет оснований; но она упорно твердит, что он замешан в нем каким-то образом, и видит его в своих ночных кошмарах.

М-р Карлайл молча продолжал свой путь: что он, в самом деле, мог ответить на это? Дом м-ра Хэйра был запятнан, и это была грустная тема. Барбара продолжала:

— Но это так абсурдно со стороны мамы: вбить себе в голову, будто «случится что-то недоброе» потому, что она видела этот сон, и расстраиваться из-за этого; я весь день сердилась на нее. Знаете, Арчибальд: так глупо в наше просвещенное время верить, будто сны являются предзнаменованием будущих событий!

— У твоей мамы большая беда, Барбара; а она не самый сильный человек.

— Я думаю, у нас все беды были большими с того темного вечера, — ответила Барбара.

— Есть новости от Анны? — поинтересовался м-р Карлайл, желая сменить тему.

— Да, у нее все в порядке. И как, Вы думаете, они собираются назвать ребенка? Анной, как ее и маму. Что за уродливое имя: Анна!

— Я так не думаю, — сказал м-р Карлайл. — Простое и без претензий; мне оно очень нравится. Сравни с длинными, претенциозными именами в нашей семье: Арчибальд, Корнелия! Да и твое собственное тоже — «Барбара»! Каждое из них еле выговоришь!

Барбара наморщила лоб. Это было равносильно признанию, что ему не нравится ее имя.

— Ты не знаешь, много ли сегодня было работы у мировых судей? — возобновил он разговор.

— Очень много, насколько мне известно. Но Вы пробыли у нас так недолго, что у меня не было времени рассказать новости.

Они подошли к калитке, и м-р Карлайл собирался уже выходить, когда Барбара задержала его за руку и тихо сказала:

— Арчибальд.

— В чем дело?

— Я еще не поблагодарила Вас за это, — сказала она, коснувшись цепочки с медальоном. — Я не могла произнести ни слова. Не считайте меня неблагодарной.

— Ты глупенькая девушка — это не стоит благодарности. Вот! Теперь мы в расчете. Спокойной ночи, Барбара.

Он, наклонившись, поцеловал ее в щеку, смеясь, распахнул калитку и зашагал прочь.

— Не говори, что я тебе никогда ничего не даю, сказал он, обернувшись. — Доброй ночи.

Она дрожала каждой жилкой, все ее чувства были в смятении, сердце трепетало от восторга. Она не могла припомнить ни одного раза, когда бы он целовал ее, с самого детства. И когда она вернулась в дом, миссис Хэйр задумалась о том, что могло быть причиной такого необычно хорошего настроения дочери.

— Пусть принесут лампу, Барбара, а ты можешь поработать. Только не закрывайте ставни: люблю смотреть на улицу, когда ночи такие светлые.

Барбара, однако, и не думала работать; возможно, ей тоже нравилось «смотреть на улицу в светлую ночь», поскольку она села у окна. Она заново переживала последние полчаса своей жизни.

— Не говори, что я тебе ничего не даю, — шептала она. — Что он имел в виду: цепочку или поцелуй? О, Арчибальд, почему ты не сказал, что любишь меня?

В течение всей своей жизни м-р Карлайл был очень близок с Хэйрами. Первая жена его отца — ибо покойный адвокат Карлайл был женат дважды — приходилась кузиной судье Хэйру, и семьи проводили много времени вместе. Арчибальд, сын второй жены м-ра Карлайла, то дразнил, то обнимал Анну и Барбару Хэйр, как поступают все мальчишки. Иногда он ссорился с красивыми девчонками, иногда был ласков с ними, как если бы они были его сестрами; он без малейших угрызений совести заявлял при всех, что ему больше нравилась Анна. Она была девочкой доброй и уступчивой, как ее мать, в то время как Барбара всегда проявляла свою волю, что иногда приводило к столкновениям между ней и молодым Карлайлом.

Часы пробили десять. Миссис Хэйр взяла свой ежевечерний бренди с водой в маленьком стакане, наполненном на три четверти. Она считала, что без него никогда не сможет заснуть: «Он заглушает тревожные мысли», — говорила она.

Барбара приготовила ей напиток, повернулась к окну, но больше не садилась. Она стояла прямо напротив него, прислонившись головой к средней створке окна. Позади нее находилась яркая лампа, и фигура Барбары была бы отчетливо видна с лужайки, случись кому-нибудь наблюдать за нею в этот момент.

Так она стояла, в самом центре страны грез, вся во власти ее обманчивых колдовских чар. В мечтах она уже видела себя женой м-ра Карлайла, которой трижды завидуют все в Вест-Линне, ибо он был не только самым желанным человеком на свете для нее, но и самым завидным женихом в округе. Не было ни одной мамаши, не желавшей заполучить его для своего дитяти, не было ни одной дочки, которая не ответила бы «Да!» и «Благодарю Вас», если бы статный Арчибальд Карлайл сделал ей предложение.

— Я не была уверена, то есть совершенно уверена, в этом до сегодняшнего вечера, — шептала Барбара, поглаживая медальон и прижимая его к щеке. — Я всегда думала, что у него могут быть какие-то намерения, а может и не быть никаких, но подарить мне поцелуй… поцеловать меня… О, Арчибальд!

Последовала пауза. Барбара смотрела на луну.

— Если бы он только сказал, что любит меня, если бы он только облегчил муки моего страдающего сердца! Но это должно случиться, я знаю, что это произойдет; и если эта сварливая, противная старуха Корни…

Барбара замолчала. Что это мелькнуло там, в дальнем конце лужайки, прямо перед тенью толстых деревьев? Тени от их крон были неподвижны в эту безветренную ночь, а там что-то двигалось. И это что-то, явно похожее на фигуру человека, уже находилось там несколько минут. Что это было? Ну конечно же: человек делал ей какие-то знаки. Или это почудилось? Но вот человек сделал шаг вперед и поднял что-то, что было у него на голове — помятую широкополую шляпу из фетра, с пучком соломы вокруг тульи. У Барбары душа ушла в пятки, как гласит пословица, и лицо ее стало мертвенно бледным в лунном свете. Первой ее мыслью было позвать слуг, второй — не поднимать шума, поскольку она вспомнила все то, страшное и таинственное, что было связано с этим домом. Она прошла в холл, затворив дверь в гостиную, где все еще сидела ее мать, и остановилась в тени портика, не спуская глаз с привлекшей ее внимание фигуры. Но человек, видимо, видел все ее передвижения, поскольку снова снял шляпу и неистово замахал ею. Барбаре Хэйр стало дурно от страха; она должна была исследовать это явление, увидеть, кто это или что это было, поскольку она не решалась позвать слуг, а движения настойчиво повторялись, и их нельзя было проигнорировать. Но природа отмерила ей больше врожденной смелости, чем прочим юным леди.