Генри Вуд - Замок Ист-Линн

— Так уж и не сыскать! — отрывисто сказала мисс Карлайл.

— Да, мэм, именно так. Если бы я был молод и хотел жениться, я тоже обратил бы свой взор на мисс Барбару. Не то чтобы она вышла за меня: я не это имел в виду, мисс Корни.

— Да уж надеюсь, — язвительно ответствовала мисс Корни. — Она ленивая, дерзкая, тщеславная вертихвостка, которую интересует только собственное кукольное личико, да еще Арчибальд.

— Ах, мэм, пусть это Вас не тревожит: хорошенькие молодые девушки знают о своей красоте, и с их тщеславием приходится мириться. Я знаю, что она будет ему хорошей, любящей женой; это у нее в характере, и она не поступит с ним так, как… та другая, бедняжка.

— Если бы я боялась, что она опозорит его, как та другая, то сей же час направилась бы в церковь и не дала бы им обвенчаться; а если и это не помогло бы, то я… я… задушила бы ее! — взвизгнула мисс Карлайл. — Нет, Вы только посмотрите, какая наглость!

Последняя фраза, произнесенная уже другим тоном, относилась к кому-то из прохожих. Мисс Карлайл вскочила со стула и подошла к окну. М-р Дилл тоже увидел зрелище, столь возмутившее нашу героиню.

В веселеньком летнем платье, красивом и блестящем, маленькой кокетливой шляпке с розовой отделкой, затенив лицо одним из тех трудно поддающихся описанию аксессуаров, который сейчас называют вуалью, из белой крапчатой сеточки, отделанной розовым рюшем, мимо проплыла Эфи Хэллиджон, самодовольная, глупенькая и хорошенькая, как всегда. Встретившись глазами с мистером Диллом, она отвесила ему веселый и грациозный поклон. Вежливый старый джентльмен ответил тем же, за что последовала немедленная кара от мисс Корни.

— Что это на Вас нашло?

— Ну, она поклонилась мне. Вы же видели.

— Да, я видела ее, эту бесстыдницу. И она видела меня, однако адресовалась к Вам. И Вы поклонились ей в ответ, в моем присутствии, вместо того, чтобы погрозить кулаком и осуждающе нахмуриться. Да Вам самому надо задать хорошенько!

— Но, мисс Корни, кто прошлое помянет — тому глаз вон, — взмолился бедняга. — Она была ветреной и глупой, это верно; однако теперь, когда выяснилось, что она не сбежала с Ричардом Хэйром, в чем ее подозревали, и ведет приличную жизнь, отчего же игнорировать Эфи?

— Даже если бы здесь стоял дьявол собственной персоной, с рогами и хвостом, у Вас и для него нашлось бы оправдание! — не выдержала мисс Корни. — Вы так же безнадежны, как и Арчибальд. Иметь дело с Эфи Хэллиджон, когда она одевается, флиртует и жеманничает, как мы только что видели! Какая приличная служанка станет щеголять в таком платье и шляпке? Они такие же неприличные, как Ваша сорочка.

М-р Дилл робко кашлянул, не желая возвращаться к обсуждению своей сорочки.

— Она не совсем служанка, мисс Корни, она — горничная у леди, а они все — щеголихи. Я очень уважал ее отца, мэм: никогда в нашей конторе не было лучшего клерка, чем он.

— Может быть, Вы еще скажете, что и ее уважаете? Нет, мир определенно встал с ног на голову. Раньше хозяйки нанимали служанок для работы; теперь, похоже, они держат их ради забавы. Можете не сомневаться, что она идет в церковь полюбоваться на пышную свадьбу, вместо того, чтобы дома, в хлопчатобумажном платье и белом переднике, застилать постели. Миссис Латимер какая-то чудная хозяйка, если позволяет ей такое. Зачем тут пролетка? — резко добавила мисс Корни, когда к двери конторы подъехал одноконный экипаж.

— Пролетка? — сказал м-р Дилл, вытянув свою лысую голову. — Должно быть, приехала за мной. В таком случае я вынужден откланяться, мисс Корни.

— Пролетка для Вас! — воскликнула мисс Корни. — У Вас что, подагра, и Вы не можете дойти до церкви пешком?

— Я отправляюсь не в церковь, а в Гроув, мисс Корни. Я полагал, приехать на пролетке, мэм, будет приличнее.

— В таком наряде Вам без нее, конечно, не обойтись, — едко ответила она. — Отчего Вы не надели бальные туфли и шелковые чулки с розовыми стрелками!

М-р Дилл был рад, что может откланяться, но ему хотелось сказать при этом что-нибудь приятное, дабы показать ей, что он не таит зла за суровый прием.

— Посмотрите-ка: толпы людей стекаются в церковь. Сегодня она будет набита битком.

— Ну конечно, — ответствовала она. — Дурной пример заразителен.

«Боюсь, что мисс Корнелии этот брак нравится ничуть не больше, чем предыдущий, — сказал себе м-р Дилл, усаживаясь в пролетку. — Подумать только: такая разумная женщина, и вдруг ожесточилась на мистера Карлайла за то, что он женится! Это не похоже на нее. Кстати, — добавил он, подумав о другом, — не выгляжу ли я глупо в этой сорочке? Я и не думал наряжаться, чтобы выглядеть моложе — как говорит мисс Корни; я только хотел засвидетельствовать свое почтение мистеру Арчибальду и мисс Барбаре: ничто другое не заставило бы меня заплатить за нее двадцать пять шиллингов. Может быть, по этикету — или как там это называется — их не принято надевать утром? Мисс Корни в этом разбирается. И потом, не беспричинно же она так разозлилась из-за этой сорочки. Ну, теперь уж ничего не поделаешь: у меня нет времени на то, чтобы возвращаться домой и менять сорочку».

Церковь Св. Джеда была переполнена. Туда собрались буквально все, без исключения. Те, кому не хватило места в церкви, стояли во дворе и вдоль дороги. К надгробиям в этот день, увы, относились без должного уважения, попирая их стопами многочисленных зевак: по меньшей мере, двадцать пять мальчишек, чуть ли не один на другом, облепили ограду вокруг могилы лорда Маунт-Северна. Когда же приедут новобрачные? Уже пробило одиннадцать, а их все не было. Толпа на улице стала проявлять признаки нетерпения, равно как и более респектабельная публика в самой церкви. Еще бы: некоторые уже находились там в течение двух часов.

Чу! Послышался звук приближающихся экипажей. Да, подъезжал свадебный поезд, и церковный сторож вместе со служкой принялись расчищать место перед ограждением алтаря от тех зевак, на присутствие которых до настоящего момента они смотрели сквозь пальцы. Да, в появившейся процессии было на что посмотреть! Дамы и джентльмены принарядились по такому случаю и выглядели весьма импозантно.

Одним из первых в церковь вошел м-р Карлайл, спокойный и уравновешенный, джентльмен до кончика ногтей. Он выглядел величаво, впрочем, как всегда. В числе гостей были м-р и миссис Клизероу, то бишь Анна Хэйр со своим мужем, что удивило некоторых зевак, не ведавших об их приезде на свадьбу. Нежная, утонченная миссис Хэйр шла к церкви, опираясь на руку сэра Джона Доубида, причем ее милое, грустное лицо выглядело бледнее обычного.

— Она, должно быть, думает о своем непутевом сыне, — зашептались сплетники.

А кто же это? Шествует с таким видом, будто ему принадлежит вся церковь вместе с тем, что в ней находится? Величественный и важный муж, строгий и суровый, в новом парике соломенного цвета и с белой розой в петлице? Конечно же, это судья Хэйр, и он привлекает наибольшее внимание своих земляков, которые даже вскакивают с мест, чтобы полюбоваться на него.

Барбара выглядела чудесно в своем подвенечном платье из белого шелка, с фатой, спадающей на плечи. Ее волнение выдавали нежные щеки, то красневшие, подобно розам, то белые, как скрывающая их вуаль. За ней мелкими шажками важно шествовали подружки невесты: Луиза Доубид, Августа и Кейт Герберт, а также Мэри Пиннер.

М-р Карлайл уже занял свое место у алтаря, и, когда к нему подошла Барбара, он приблизился к ней, взял ее за руку и поставил слева от себя. Мне кажется это было несколько необычно; однако, м-р Карлайл уже венчался ранее, и ему лучше знать, что делать. Священник указал всем остальным их места, и служба, наконец, началась.

Несмотря на свое волнение — а оно, без сомнения, было настолько велико, что она не могла его скрыть, — Барбара держалась молодцом. Можете не сомневаться: всякая женщина, любящая того человека, с которым венчается, не может не испытывать сходные чувства.

— Берешь ли ты этого человека себе в мужья, дабы жить по заветам Господа в освященном Богом браке? — заговорил преподобный м-р Литтл. — Будешь ли ты слушаться его, служить ему, любить, почитать его и хранить ему верность, здоровому или больному, и, отринув всех прочих, блюсти себя только для него, пока вы оба будете живы?

— Да.

Ответ прозвучал ясно, твердо и выразительно, словно Барбара думала о той, которая не «хранила себя только для него», а теперь заявляла о своем решении никогда, с Божьей помощью, не предавать своего супруга.

Церемония была недолгой, и Барбара, с заветным кольцом на пальце, под руку с мистером Карлайлом, проследовала к его экипажу, который теперь принадлежал и ей, ибо разве он только что не поклялся разделить с ней все, чем владеет?

Увидев ее милое лицо, зеваки, столпившиеся во дворе, разразились приветственными возгласами и криками «Ура!», но экипаж вскоре выбрался из толпы, которая перенесла свое любопытство на прочие коляски, которые должны были последовать за ним. Все гости отправились обратно в Гроув, на завтрак. М-р Карлайл, нарушив молчание, внезапно повернулся к своей невесте и спросил ее с волнением, почти с болью в голосе:

— Барбара, ты выполнишь обет верности?

Она подняла на него свои голубые глаза, полные любви; от волнения у нее выступили слезы.

— Да, я буду верна тебе, в делах и в мыслях, пока смерть не разлучит нас, И да поможет мне Господь!

С тех пор минуло больше года.

В ту осень немецкие курорты на минеральных водах были переполнены. Они вообще постоянно переполнены в это время года, когда англичане стаями улетают за границу, подобно ласточкам, покидающим нашу старую добрую отчизну, чтобы снова вернуться туда в один прекрасный день.

Нам уже прискучила Франция, и теперь мы обратили свои взоры на Германию. В Шталькенберге в этом году людей было великое множество, разумеется, для городка таких размеров, который, казалось, мог бы легко разместиться в ореховой скорлупе и получил все, чем мог гордиться, включая свое собственное название, от местного вельможи, барона фон Шталькенберга.

Барон был дюжим стариком с седеющей бородой, седеющей шевелюрой и манерами ничуть не лучше, чем у диких кабанов, на которых он охотился. У него было четыре сына, таких же дюжих, как их отец, шевелюры которых обещали со временем поседеть не хуже отцовской. Все они носили титул графа фон Шталькенберг, и различали их только по именам: всех, кроме старшего сына, которого обычно называли молодым бароном. Двое сыновей служили офицерами, а младший и старший сын жили вместе с отцом в полуразвалившемся замке Шталькенберг, который находился примерно в миле от деревушки, называвшейся так же, как и замок. Молодой барон волен был жениться по своему усмотрению, чего нельзя было сказать о его братьях — разве что для них сыскались бы невесты, способные обеспечить себя и мужа. Так они были воспитаны, и это было осознанным убеждением, кредо, взбунтоваться против которого им даже в голову не приходило. Шталькенберг ничем не отличался от прочих подобных курортов славного германского Фатерлянда[20], у него были свои собственные липовые деревья, красивые пейзажи, свой курзал, балы, концерты, табльдоты, столы для карточной игры, где все время повторяют одну и ту же фразу, на которую, сказать по правде, даже не стоило бы тратить блаженный дар слуха: «Делайте свою игру, господа, делайте свою игру!»; он также имел собственные променады и, разумеется, воды. Последние рекламировались — а некоторые из них даже соответствовали своей репутации — как средство против всех известных человеку хворей, от апоплексии до приступа любовной горячки, при условии, что принимались в достаточном количестве.

Молодой барон фон Шталькенберг (которого, впрочем, именовали молодым лишь для того, чтобы как-то отличить от отца, ибо ему шел уже сорок первый год) был известен как славный малый и страстный любитель охоты: он был заклятым врагом диких кабанов и волков. Граф Отто фон Шталькенберг (на одиннадцать лет моложе брата) был известен разве что лихо закрученными усами, обжорством и непомерным пристрастием к пиву. Ходили слухи, что в замке Шталькенберг кормили не слишком сытно: ни старый барон, ни его наследник не тяготели к роскоши: поэтому граф Отто с готовностью усаживался за общий стол, как только кто-нибудь приглашал его. А это, надо сказать, случалось ежедневно, ибо «граф фон Шталькенберг» звучало звонко и само по себе, а то, что его отец восседал как владетельный господин в баронском замке неподалеку, лишь добавляло значимости владельцу титула, перед которым многие склонялись, словно идолопоклонники.

В то время в отеле «Людвиг Бад», самом престижном в Шталькенберге, проживало семейство Кросби, состоявшее из м-ра и миссис Кросби, а также их единственной дочери, в сопровождении гувернантки и двух или трех слуг. Мне трудно сказать, что рассорило м-ра Кросби с Англией, но он никогда не бывал на родине. Годами он с семьей жил за границей, причем не на одном месте, а в постоянных путешествиях, переезжая с места на место по собственной прихоти и нигде не задерживаясь более, чем на год или два. Глава семейства был респектабельным, дородным мужчиной со спокойными манерами джентльмена, абсолютно непохожим на того, у кого есть причины опасаться законов своей собственной страны. Хочу подчеркнуть: я не говорю и даже не подразумеваю, что он боялся их; хорошо знавший его джентльмен утверждал много лет назад, что Кросби мог ехать домой и поселиться в особняке на Пикадилли не хуже самых богатых людей его округа. Однако, разорившись на одной авантюре, на чем-то вроде аферы с Красным морем, он не мог позволить себе жить так, как раньше, а потому предпочитал оставаться за границей.