Собственно, это были всего-навсего детские голоса, от звука которых не вздрагивают обычные люди. Ее дети! Может быть, их ведут к ней? Она прижала руки к вздымающейся груди…

Нет, они просто прошли через холл, и голоса затихли. Возможно, они съели десерт, как делали это прежде, и теперь отправляются спать. Она взглянула на часы: половина восьмого. Кстати, у нее были новые часы. Все ее личные безделушки она продала или заменила новыми, чтобы эти вещи не узнали в Ист-Линне. У нее не осталось ничего, кроме миниатюрного портрета матери и маленького золотого крестика с семью изумрудами. Вы не забыли этот крестик, читатель? Фрэнсис Ливайсон случайно сломал его при их первой встрече. Еще тогда она сочла дурным знаком поломку крестика, который ей завещала беречь ее покойная мать, и с какой ужасной точностью последующие события подтвердили ее страхи! Она не смогла заставить себя расстаться с этими двумя вещами, упаковала их и спрятала на самом дне своего несессера, чтобы на них не мог упасть чей-то случайный взгляд. Вошел Питер.

— Моя хозяйка велела передать, мэм, что она очень хочет видеть Вас, если Вы не слишком устали. Не угодно ли вам будет пройти в гостиную?

В глазах у нее помутилось. Неужели наступил тот момент, когда она должна будет встретиться с мистером Карлайлом? Леди Изабель направилась к двери, которую услужливо открыл Питер. Проходя мимо него, она отвернулась, чтобы он не видел, как побледнели ее лицо и губы.

— Миссис Карлайл одна? — тихо спросила она, пытаясь выяснить, находится ли в гостиной и м-р Карлайл.

— Совершенно одна, мэм. Хозяин сегодня обедает в гостях. Мадам Вайн, не так ли? — добавил он, когда они пересекли холл и он взялся за ручку двери гостиной, чтобы доложить о ее приходе.

— Мадам Вин, — исправила она его, ибо Питер произнес это имя на английский манер, широко, а она сделала это так, как говорят французы.

— Мадам Вин, мэм, — объявил Питер, вводя ее в комнату.

Старая гостиная, просторная, с прекрасной мебелью и яркой люстрой! От внезапно нахлынувших воспоминаний у нее защемило сердце. Это уже не ее гостиная, которой она может гордиться, ибо она отринула ее так же, как и все остальное.

Барбара, сидевшая в кресле, казалось, ничуть не изменилась с того самого дня, когда леди Изабель впервые увидела ее в воротах церкви и спросила м-ра Карлайла об этой хорошенькой девушке. «Это Барбара Хэйр», — ответил он тогда.

Увы: тогда она была Барбарой Хэйр, а теперь сделалась Барбарой Карлайл, а она снова стала Изабель Вейн. О горе!

Барбара выглядела прекрасно, как никогда — или же наша героиня увидела ее такой. На ней было вечернее платье светло-голубого, небесного цвета — он шел ей как никакой другой, и она предпочитала его всем прочим: ее нежную шею украшала золотая цепочка, а руки — пара золотых браслетов. У нее были по-прежнему красивые черты лица, на щеках играл румянец, а роскошные золотые волосы рассыпались по плечам, разительно контрастируя с волосами женщины, стоявшей напротив. Барбара подошла к ней, радушно протянув руку для приветствия.

— Надеюсь, Вы не слишком устали после поездки?

Леди Изабель пролепетала что-то в ответ — она сама не знала, что именно — и отодвинула предложенный ей стул как можно дальше от безжалостной люстры.

— Вы не больны? — участливо спросила Барбара, заметив ее мертвенную бледность, несмотря на чепец и зеленые очки.

— Нет, — тихо ответила Изабель, — просто немного устала.

Может быть, Вы предпочитаете поговорить со мной завтра утром, а сейчас сразу же лечь в постель?

Нет: для леди Изабель разговор при свечах казался менее страшным, нежели при свете дня.

— Вы показались мне такой бледной. Я боялась, что Вы заболели.

— Я бледная от природы, но здоровье у меня крепкое.

— Миссис Латимер написала, что Вы нам непременно подойдете, — прямо сказала Барбара. — Надеюсь, именно так и будет, и Вам здесь понравится. Вы долго жили в Англии?

— В юности.

— Вы потеряли мужа и детей? Погодите-ка: прошу прощения, если я ошибаюсь, но миссис Латимер, мне кажется, упоминала и детей.

— Я лишилась их, — еле слышно ответила Изабель.

— Ах, это, наверное, такое горе, когда умирают дети! — воскликнула Барбара, стиснув от волнения руки. — Я бы ни за что на свете не рассталась со своим малышом. Я не вынесу разлуки с ним!

— Ужасное горе, которое трудно перенести, — внешне согласилась леди Изабель, но подумала, что смерть — не худшая из разлук: есть другая, куда более ужасная.

Миссис Карлайл заговорила о детях, попечение над которыми должна была принять Изабель.

— Вы, без сомнения, знаете что это не мои дети! Миссис Латимер рассказывала Вам о них. Это дети первой жены мистера Карлайла.

— И самого мистера Карлайла, — перебила ее леди Изабель.

Что, спрашивается, заставило ее сказать это? Она сама себе задала этот вопрос, как только слова слетели с языка. Щеки ее побагровели, и она вспомнила, что в Ист-Линне говорить необдуманно просто нельзя.

— Разумеется, — ответила Барбара, полагавшая, что мадам Вин задала вопрос. — Им, бедняжкам, несладко, поскольку мать бросила их. О, это просто ужасно!

— Она умерла, я слышала, — сказала леди Изабель в надежде избежать разговора на эту тему, но миссис Карлайл продолжала, словно не расслышав.

— Мистер Карлайл женился на леди Изабель Вейн, дочери покойного лорда Маунт-Северна, женщине очень изысканной и с прекрасной наружностью, но, как мне кажется, не слишком любившей своего мужа. Как бы то ни было, она от него сбежала.

— Грустная история, — сказала леди Изабель, понимая, что от нее ждут какой-то реакции. К тому же, она должна была играть свою роль.

— Грустная? Неблаговидная, если не сказать постыдная, — ответила миссис Карлайл, не в силах сдержать волнения. — Из всех мужчин, из всех мужей мистер Карлайл менее всего заслужил подобное вознаграждение. Вы скажете то же самое, когда поближе познакомитесь с ним. И вообще все это очень странно, поскольку никто никогда не замечал, чтобы ей нравился кто-то другой. Она убежала с Фрэнсисом Ливайсоном — теперь он зовется сэр Фрэнсис. Он в то время гостил в Ист-Линне, но никто, даже сам мистер Карлайл, не замечал, чтобы их отношения были слишком близкими. Для него, как и для всех остальных, ее поведение остается загадкой.

Казалось, мадам Вин целиком поглощена тем, как бы поровнее закрепить очки на носу.

Барбара продолжала.

— Конечно, это бесчестье сказалось и на детях. Это позор, когда мать в разводе…

— Так она не умерла? — перебила ее леди Изабель.

— Она умерла, но от этого на них не перестанут показывать пальцами, особенно на девочку. Они в разговорах между собой иногда вспоминают мать, как рассказывает Уилсон, но я рекомендую Вам, мадам Вин, не позволять им делать этого. Лучше будет, если они смогут забыть ее.

— Разумеется, мистеру Карлайлу этого очень хотелось бы.

— Без всякого сомнения. Мистер Карлайл стер бы ее из памяти, если бы это было возможно. Но, к сожалению, она была матерью этих детей, и тут уж ничего не поделаешь. Надеюсь, Вы сможете привить девочке те принципы, которые удержат ее от подобных ошибок в будущем.

— Я постараюсь, — ответила леди Изабель куда более эмоционально, чем ранее. — Могу ли я спросить: Вы много времени проводите с детьми?

— Нет. Меня никогда не привлекали хлопоты, связанные с детьми. Когда подрастут мои собственные, детская и классная комнаты, я полагаю, будут для них самым подходящим местом. Я, мадам Вин, считаю, что многие матери придерживаются в своей семейной жизни неправильной системы. Есть среди них такие, которые погрязли в удовольствиях, совершенно позабыв о своих детях. О них я не говорю: может ли быть что-то более глупое и предосудительное! Но есть и другие, которые впадают в противоположную крайность. Они бывают счастливы лишь в обществе своих детей, и поэтому или пропадают в детской, или же берут детей в гостиную. Они их купают, одевают, кормят, превращая себя в рабов, а место няни — в синекуру. Дети — существа шумные, непослушные, своевольные: таковы они все; в результате у матери портится настроение, и она вместо поцелуев, которыми одаривала детей, пока они были совсем крошечными, начинает раздавать оплеухи. У такой матери нет ни времени, ни сил на самообразование, и с годами она теряет уважение своих детей. Усталая, задерганная мамаша, которая раздражается из-за малейшего шума, производимого детьми, ибо он действует на ее расшатанные нервы, вечно твердящая: «Ты не должен так делать: не шуми», дождется того, что ее просто перестанут слушаться. Вы не замечали этого?

— Случалось.

— В таких семьях обычно царит полнейший беспорядок. Дети носятся, сломя голову, муж, которому все это надоело, ищет покоя и уединения в других местах. Я могла бы назвать некоторых из соседей, людей нашего круга, у которых дела обстоят именно так. Мне подобная система кажется вредной, более того — просто пагубной.

— Несомненно, — ответила бедная леди Изабель, чувствуя некоторое удовлетворение оттого, что у нее все было иначе — когда у несчастной еще была семья и дети.

— Вот чего я никогда не доверю другому человеку — так это воспитание моих детей, — продолжала Барбара. — Пусть няня выполняет то, что ей положено делать — при условии, что на нее можно положиться. Пусть все беспокойство, шум и беготня, связанные с детьми, будут ее уделом; короче говоря, ей и детям — место в детской. Но, надеюсь, я всегда смогу ежедневно собирать вокруг себя своих детей, в строго определенное удобное время, для высших целей — дать им понятие о христианском чувстве долга и морали, объяснить, как им должно поступать в жизни. Это — обязанности матери, по моему понятию; пусть она должным образом выполнит их, а няня может сделать все остальное. С материнских губ не должно слетать ничего, кроме слов ласкового убеждения, а это просто невозможно, когда она слишком много времени проводит со своими детьми.

Леди Изабель молча кивнула. Она вполне разделяла взгляды миссис Карлайл.

— Поселившись в Ист-Линне, я обнаружила, что мисс Мэннинг, гувернантка, делает все необходимое для воспитания детей, — снова заговорила Барбара. — Она собирала их ненадолго каждое утро, всех, включая младшую девочку. Я видела, что она все делает правильно, потому не вмешивалась ни во что. С тех пор, как она ушла — прошел почти месяц — я занимаюсь этим сама. Нам было очень жаль расставаться с миссис Мэннинг: она полностью нас устраивала. Но она давно была помолвлена с морским офицером, и теперь они собираются пожениться. Вы будете полностью отвечать за девочку. Отдаете ли Вы себе отчет в том, что будете проводить с ней почти все свободное время, не считая занятий?

— Я с радостью возьмусь за это, — сказала леди Изабель, сердце которой затрепетало. — Дети хорошо себя чувствуют? У них крепкое здоровье?

— Да. Весной они переболели корью, и Уильям, старший из мальчиков, до сих пор еще покашливает. Мистер Уэйнрайт говорит, что это пройдет.

— Так он еще кашляет?

— Ночью и по утрам. На прошлой неделе они провели весь день на прогулке с мистером Карлайлом и немножко припозднились. День был туманный, и мальчик буквально зашелся от кашля. Мистер Карлайл так встревожился, что поднялся в детскую; он строжайше велел Джойс не выпускать его на улицу вечером, пока он не перестанет кашлять. С тех пор этого с ним практически не случается.

— А Вы не боитесь чахотки? — тихо спросила леди Изабель.

— Нет, я думаю, неизлечимых заболеваний у них нет, — ответила Барбара. — Я, так же, как и мистер Уэйнрайт, считаю, что кашель со временем пройдет. По отцовской линии они должны унаследовать крепкое здоровье, да и по материнской тоже, я думаю. Вы скажете, что их мать умерла молодой. Да, но не от болезни, а в результате несчастного случая. А сколько детей было у Вас? — несколько неожиданно спросила миссис Карлайл.

Во всяком случае, этот вопрос застал врасплох леди Изабель. Что ответить? Запинаясь от растерянности, она сказала правду.

— Трое. И… младенец. Он умер… еще грудным ребенком.

— Потерять четырех детей! — сочувственно воскликнула Барбара. От чего же они умерли?

И снова пауза.

— Кто от чего, — наконец последовал еле слышный ответ.

— Они умерли раньше Вашего мужа? В противном случае горе перенести было бы еще труднее.

— Младенец… умер после него, — запинаясь, сказала леди Изабель и вытерла капли пота, выступившие на лбу.

Барбара, заметившая волнение собеседницы, пожалела о своих расспросах: она полагала, гувернантке было больно вспоминать своих детей.

— Миссис Латимер писала нам, что Вы происходите из хорошей семьи и получили соответствующее воспитание, — наконец, снова заговорила Барбара. — Надеюсь Вы простите мне то, что я задаю подобные вопросы, — извиняющимся тоном добавила она. — Но это — наша первая беседа, в какой-то мере предварительная, поскольку в письме многого не расскажешь.