Генри Вуд - Замок Ист-Линн

Мадам Вин пошла за деньгами, а Барбара осталась ждать ее. Вот тут она и спросила Уильяма о результатах осмотра у доктора Мартина.

— Он послушал мне грудь… забыл, как это называется, и сказал, что я должен быть мужественным мальчиком и регулярно пить рыбий жир. А также портвейн и все, что идет мне на пользу. А еще он сказал, что в следующую среду, после обеда, будет в Вест-Линне и посмотрит меня еще раз, если я приеду в город.

— Где Вы должны встретиться?

— Он сказал, или в конторе у папы, или у тетушки Корнелии — как нам будет удобнее. Мадам Вин условилась встретиться в конторе у папы, так как думала, что папа захочет увидеться с доктором Мартином. Мама!

— Что? — спросила Барбара.

— Мадам Вин все время плачет после встречи с доктором. С чего бы это?

— Не знаю, право. Плачет?

— Да, но она вытирает глаза под очками и думает, что я ничего не вижу Я знаю, что очень болен, но к чему ей плакать из-за этого?

— Чепуха, Уильям! Кто сказал тебе, что ты серьезно болен?

— Никто. Я сам так думаю, — задумчиво добавил он. — Если бы плакали Джойс или Люси, это было бы понятнее, потому что они знают меня всю жизнь.

— Ты вечно что-то выдумываешь! Вряд ли мадам станет плакать из-за того, что ты болен.

В этот момент в комнату вошла мадам Вин с деньгами; Барбара поблагодарила ее, забежала к себе наверх и еще через минуту-другую уже была в экипаже.

Когда джентльмены пришли обедать, она уже вернулась домой. М-р Карлайл поднялся к ней. Барбара, как все люди, сделавшие что-либо без размышлений и после этого имевшие достаточно времени, чтобы остыть и успокоиться, уже начала подумывать, не слишком ли опрометчиво поступила, отослав за Ричардом. Она обратилась со своими сомнениями к мужу, неизменному источнику утешения и поддержки.

— Арчибальд, боюсь, что я сделала глупость.

Он рассмеялся.

— Боюсь, все мы порой делаем глупости, Барбара. Какую именно ты имеешь в виду?

Он уселся в одно из любимых кресел Барбары; она стояла перед ним, склонив голову ему на плечо так, чтобы он не мог видеть ее лицо. Так ей было легче произнести то, что она собиралась сообщить ему.

— Эта мысль преследует меня долгие годы, и мне не хотелось говорить тебе об этом.

— Долгие годы?

— Помнишь ту ночь, когда Ричард переодетым приходил в Гроув. Он тогда…

— Какую ночь, Барбара? Он приходил несколько раз.

— Ту ночь… когда леди Изабель покинула Ист-Линн, — ответила она, не зная, как еще помочь ему вспомнить. Она ласково вложила свою ладонь в его и продолжала. — Ричард тогда вернулся еще раз, уже после того, как простился с нами, и сказал, что видел Торна, шедшего по Бин-Лейн. Он описал характерное движение, которым тот откидывал волосы со лба; у Торна была белая рука и перстень с бриллиантом, блестевшем в лунном свете. Ты помнишь?

— Да.

— Это движение тогда показалось мне знакомым, так как я часто видела его у одного человека, жившего в то время в Ист-Линне. Меня еще удивило то, что тебе этот жест ничего не говорит. С той самой ночи лично у меня не было никаких сомнений относительно личности Торна. Я всегда считала, что он и капитан Ливайсон — одно и то же лицо.

— Почему ты не сказала мне об этом, Барбара.

— Ну как же я могла говорить с тобой об этом человеке… в то время? Впоследствии, когда Ричард побывал здесь — в снегопад, помнишь? — он заявил, что знаком с сэром Фрэнсисом Ливайсоном и видел его вместе с Торном. Это и сбило меня со следа. Однако сегодня, когда я проезжала мимо «Черного Ворона» в экипаже чрезвычайно медленно, поскольку перед гостиницей собралась толпа, я увидела, как он сверху что-то вещает людям, и я увидела тот же самый жест, так хорошо мне знакомый.

Она замолчала на мгновение; м-р Карлайл не перебивал ее.

— Я убеждена, что это именно он, а Ричард заблуждается, говоря, что знает Фрэнсиса Ливайсона; причины этого заблуждения для меня непонятны. Кроме того, кому же еще было идти в вечернем костюме по Бин-Лейн в ту ночь? Она не выходит к чьим-то домам, но всякий, кто не желает идти по большаку, мог попасть на нее и пройти к Вест-Линну. Известно, что он встретил экипаж, ехавший от миссис Джефферсон, и вернул его в Ист-Линн. Вероятно, он пешком вернулся в Вест-Линн, чтобы заказать почтовый дилижанс, что впоследствии подтвердилось, и, естественно, он пошел по Бин-Лейн. Прости, Арчибальд, что я напоминаю тебе о тех событиях, но я твердо уверена, что Ливайсон и Торн — одно и то же лицо.

— А я это знаю, — спокойно ответил он.

Барбара так удивилась, что даже немного отстранилась от него, чтобы получше видеть его лицо, в этот момент исполненное сурового достоинства.

— О, Арчибальд! Ты и тогда знал?

— Нет, мне стало известно об этом только сегодня пополудни. Раньше я ничего не подозревал.

— Я не была в этом уверена.

— Теперь я и сам не уверен. Дилл, Эйбнезер Джеймс и Отуэй Бетел, сегодня вернувшийся домой, слушали его речь, когда Бетел вдруг узнал его. Но не как Ливайсона: он был бесконечно изумлен, когда услышал эту фамилию. Говорят, Ливайсон был настолько испуган, что даже побледнел. Бетел удалился, ничего не объяснив, но Джеймс рассказал Диллу, что Ливайсон-то и был тем самым Торном, который волочился за Эфи Хэллиджон.

— А ему это откуда известно? — чуть дыша спросила Барбара.

— Он и сам ухаживал за Эфи, а посему часто видел Торна в лесу. Барбара, теперь я уверен, что это Ливайсон убил Хэллиджона, но мне хочется выяснить, какое отношение имеет к этому Бетел.

Барбара всплеснула руками.

— Как все это странно, — взволнованно воскликнула она. — Вчера мама сказала мне, что скоро наступит разгадка этого убийства. Она видела кошмарный сон, в котором были и Ричард, и Бетел, и кто-то еще, кого она узнала во сне, но, проснувшись, не смогла вспомнить. Она очень плохо себя чувствует, так как слишком сильно верит в эти сны, будь они неладны.

— Судя по твоей горячности, и ты поверила в них.

— Нет-нет, ты же знаешь. Однако, сознайся: это странно, что всегда подобный сон предшествует каким-то реальным событиям, касающимся убийства. В другое время мама не видит таких снов. Кстати, Бетел говорил тебе, что не знает Торна.

— Да, это так.

— А теперь выясняется, что они знакомы; и он неизменно присутствует в маминых снах, более того — является, пожалуй, главным действующим лицом. Однако я же еще не сказала тебе о том, что послала за Ричардом.

— Вот как?

— Я была уверена, что Ливайсон — и есть тот самый Торн, но, не зная, что его узнал кто-то еще, и поддавшись первому порыву, я написала ему письмо, в котором прошу его появиться здесь в субботу. Письмо, кстати, уже отправлено.

— Ну что же, нам придется его хорошенько спрятать.

— Арчибальд, милый, что же можно сделать, чтобы оправдать его? — спросила она, и слезы навернулись ей на глаза.

— Я ничего не могу предпринять против Ливайсона.

— Даже ради Ричарда?

Она встретила его открытый, честный взгляд.

— Как ты это себе представляешь, любимая?

Слезы обиды покатились по ее щекам.

— Подумай сама, Барбара. Это будет выглядеть как личная месть.

— Прости меня, — тихо прошептала она. — Ты, прав, как всегда. Я об этом не подумала. Но что же тогда делать?

— В этом деле есть весьма значительные трудности, — задумчиво сказал м-р Карлайл. — Давай подождем появления Ричарда.

— Кстати, не найдется ли у тебя пятифунтовой банкноты в кармане, Арчибальд. У меня не было такой купюры, и я одолжила ее у мадам Вин.

Он достал бумажник и дал ей деньги.

Мы продолжим наше повествование в серой гостиной, где апрельским вечером, уже почти перешедшим в ночь, сидели Уильям Карлайл и леди Изабель. День выдался теплым, но по вечерам все еще было прохладно, и поэтому в камине горел огонь. Впрочем, пламени уже не было, поленья едва тлели, но мадам Вин не замечала этого. Уильям лежал на диване, а она сидела рядом и неотрывно глядела на него. Изабель сняла очки, и без того уже мокрые от слез, так как не опасалась разоблачения со стороны детей. Он лежал, закрыв глаза, утомленный поездкой в Линборо и обратно. Она полагала, что он спит, но вскоре мальчик открыл глаза и спросил:

— Когда я умру?

Эти слова захватили ее врасплох, и она пришла в полное смятение.

— О чем ты говоришь, Уильям? Кто говорил о том, что ты умираешь?

— Ну, я-то знаю. Вон сколько шума поднялось из-за меня. Вы слышали, что тогда сказала Ханна?

— Что? Когда?

— Когда она внесла чай, а я лежал на коврике. Я не спал, хотя Вы этого и не знали. Вы еще сказали, что ей следует быть осторожнее: а вдруг я не сплю.

— Я что-то плохо помню это, — сказала леди Изабель, сама не зная, что ответить, как сгладить то впечатление, которое произвели на него эти слова, если он их в самом деле слышал.

— Ханна иногда говорит такие глупости!

— Она говорила, что я одной ногой стою в могиле.

— Вот как? Ну кто же станет слушать Ханну? Она просто глупая девушка. Скоро, когда наступят теплые дни, мы поставим тебя на ноги.

— Мадам Вин…

— Что, мой милый?

— Право, не стоит обманывать меня. Думаете, я не вижу этого? Я не ребенок. Этот номер прошел бы с Арчибальдом, но не со мной. Так чем я болен?

— Ничем. Просто ты слабенький. Вот окрепнешь — и будешь здоров, как прежде.

Уильям недоверчиво покачал головой. Он явно относился к тем детям, от которых почти невозможно скрыть факты: смышленым, внимательным и развитым не по годам. Даже если бы никто не проговорился о его болезни, он все равно догадался бы обо всем по той заботе, которой его окружили; впрочем, и слов тоже было произнесено немало: намеков, которые заставили его что-то заподозрить, прямых утверждений вроде того, что позволила себе Ханна, которые еще более укрепили эти подозрения. Одним словом, в сердце своем он так же хорошо знал о скором приходе смерти, как и сама незваная гостья, собиравшаяся навестить его.

— Но если у меня нет ничего серьезного, почему же доктор Мартин сегодня не стал говорить с Вами при мне? Зачем он отослал меня в другую комнату? Ах, мадам Вин: я не глупее Вас!

— Ты маленький мудрый мальчик, который все-таки иногда ошибается, — вырвалось из самой глубины ее исстрадавшегося сердца.

— Смерть вовсе не страшна, когда Господь любит нас. Так говорит лорд Вейн. У него умер младший братишка.

— Очень слабенький ребенок, который был явно не жилец; бледный и все время болевший с самого рождения, — сказала леди Изабель.

— Как? Вы знали его?

— Я… я слышала об этом, — исправилась она, заметив, что снова невольно проговорилась.

— Но Вы не знаете наверное, что я умру?

— Нет.

— Тогда почему же Вы так печальны с того самого времени, как мы уехали от доктора Мартина? И к чему вообще Вам печалиться обо мне? Я не Ваш ребенок.

Эти слова сломили ее. Она встала на колени возле дивана и разрыдалась.

— Ну вот, видите? — воскликнул Уильям.

— Ах, Уильям, у меня… когда-то был свой собственный сын, и поэтому, глядя на тебя, я вспоминаю его и плачу.

— Я знаю. Вы уже рассказывали нам: его тоже звали Уильямом.

Она склонилась над ним так, что ее дыхание смешалось с его, и взяла маленькую руку Уильяма в свою ладонь.

— Знаешь ли ты, Уильям, что Господь первыми забирает тех, кого любит? Если бы тебе суждено было умереть, ты бы отправился прямо в рай, оставив далеко позади все печали и заботы этой жизни. Для многих из нас было бы лучше умереть младенцами.

— И для Вас тоже?

— Да, — тихо сказала она. — Иногда я думаю, что не в силах выдержать все это.

— Так дело не только в Вашем прошлом? Что-то и сейчас печалит Вас?

— Эта печаль всегда со мной. Она не покинет меня до самой смерти. Если бы я умерла ребенком, мне удалось бы избегнуть этой участи. Ах, весь мир полон печали!

— О какой печали Вы говорите?

— Боль, болезни, заботы, неприятности, грехи, раскаяние, усталость, — запричитала она. — Не перечислить и половины тех бедствий, которые ждут нас в этом мире. Скажи, Уильям, когда очень-очень устанешь, разве не кажется роскошью, самым настоящим счастьем — лечь вечером в свою кроватку, ожидая, когда к тебе придет сон?

— Да. А я часто чувствую себя очень усталым.

— Вот: так же и те, кто устал от жизни с ее трудностями жаждут могилы, в которой наконец смогут отдохнуть. Мы жаждем ее, Уильям, мы стремимся к ней, почти молимся о ней, но тебе этого не понять.