– О, сэр Генри, ваша нога… Ее следует немедленно перевязать.

В это время к ним приблизился закутанный в плащ шотландец и возразил, что сейчас некогда этим заниматься, и чем скорее они покинут замок, тем больше надежды, что они спасутся. С этими словами он протянул герцогу охранную грамоту. Генри понял, что это и есть обещанный проводник, и послушно последовал за ним. Однако через миг он уже разразился ругательствами:

– Дьявол, и еще раз дьявол! Это не моя лошадь! Ральф, что здесь происходит?

Ральф развел руками и указал на проводника. Тот пояснил:

– Герцог Олбэни велел предоставить вам именно этих лошадей. Ваши испанские кони долго не выдержат в этакую вьюгу, да еще по бездорожью. Маленькие геллоуэйские лошадки лучше годятся для такого пути, а герцог Олбэни обещал вернуть вам ваших лошадей, едва только представится возможность.

Генри не очень в это поверил. Олбэни давно зарился на его рыжего испанского жеребца, однако герцог не стал спорить, а покорно взгромоздился на бурую косматую лошаденку. Раненая нога болела, и при каждом движении из раны выступала кровь. К тому же кровила и рана на руке. Бэкингему было не до того, чтобы прикидывать, как нелепо выглядит его рослая фигура на кургузой лошадке.

Под косыми струями снега, завивающимися в жгуты, они пересекли двор и, предъявив грамоту, приказали стражникам пропустить их за ворота. Здесь дорога сразу пошла под уклон. В стороне мелькнула кипящая вода озера, и герцогу, кутающемуся в плащ, показалось невероятным, что оно до сих пор не замерзло.

Они миновали селение у холма, где даже собаки, попрятавшись от холода, не лаяли. Брезжил рассвет, но нигде не было ни огонька. Люди после Рождественской ночи не торопились браться за привычные дела и старались подольше оставаться в тепле постелей. На повороте дороги герцог оглянулся через плечо на исчезающую в сумраке громаду замка Линлитгоу и невольно пробормотал слова благодарственной молитвы.

Вскоре он понял, что Олбэни был прав, посадив их на этих лохматых лошадок. Взрывая мускулистыми ногами снег, они бежали и бежали, словно не зная усталости, зато сам Генри чувствовал себя все хуже и хуже. Он терял все больше крови и слабел. Когда они снова проезжали через какое-то селение, он окликнул проводника и сказал, что ему необходима перевязка. Шотландец что-то ответил, но ветер унес его слова, и они продолжали в прежнем темпе вести счет милям. Генри почел унизительным для своего достоинства вновь обращаться с просьбой к слуге.

С рассветом ветер немного утих, но снег сыпал по-прежнему, застилая все вокруг пухлой белой пеленой. Генри пребывал в тумане от усталости и боли и не замечал, как и куда они едут, предоставив своей лошади бежать, как ей хотелось. Но, когда наконец близ какого-то монастыря они сделали привал, герцог почувствовал, что не может сойти с седла.

В воздухе плавал колокольный звон, повсюду виднелись укутанные до самых глаз фигурки людей, направлявшихся к торжественной заутрене. Вблизи жилья витали запахи праздничных блюд, но герцог так ослабел, что даже мысль о еде ему претила. Опираясь на плечо Баннастера, он вошел под своды монастырской прихожей, где в камине пылал огонь и было так тепло и тихо, что это место казалось сущим раем. Откуда-то долетало пение монахов, на скамье в углу жались нищие в отрепьях, которых монахи приютили на время ненастья. Нищие с жадностью подчищали миски с бобами и беконом, которыми побаловали их в это праздничное утро святые отцы.

Баннастер бережно усадил своего господина поближе к очагу, проводник же отправился искать брата-лекаря. И герцог, и его оруженосец молчали, ибо шотландец сказал, что их выговор тотчас выдаст их с головой.

Вскоре появился монах-врачеватель. Он осторожно разрезал набухшую от крови штанину герцога и запричитал, качая выбритой головой:

– Господи, прости своих грешных чад, ибо творят бесчинства даже в праздник светлого Рождества!

Генри молчал. Его лихорадило, и вновь начало нестерпимо ломить виски. После того как монах тщательно обработал и зашил рану на ноге и перебинтовал руку, он на какое-то время почувствовал себя совсем разбитым. Казалось немыслимым, что опять придется сесть в седло и продолжать путь. Брат-прислужник принес им поесть, проводник и Ральф с жадностью набросились на пищу, Генри же едва заставил себя проглотить несколько кусков. Зато он выпил много теплого вина с корицей, это несколько приободрило его, и он попросил еще.

Монах внимательно вгляделся:

– Вы, я вижу, англичанин, сын мой?

Генри кивнул. Не было смысла отрицать, и он лишь пожал плечами под осуждающим взглядом проводника.

Весь остаток дня они двигались без остановок. Проводник твердил, что теперь люди Дугласа непременно проведают, по какому пути они направились, и будет лучше, если беглецы успеют оказаться как можно дальше. Генри кивнул, хотя и не понимал, как их смогут отыскать, ведь они ускакали уже так далеко. К тому же он вновь стал чувствовать себя скверно: навалилась слабость, его лихорадило, дыхание обжигало огнем, а когда он кашлял, в груди ворочалась боль.

Снег все валил. У Генри кружилась голова от нескончаемого круговорота метели, и он предпочел не смотреть по сторонам. Опустив капюшон на лицо, он глядел в одну точку – между ушей своей неутомимой лошадки. Все кости ломило, в спине покалывало, а грудь жгло огнем. Раненая нога онемела, и он с трудом правил конем одной рукой. Ральф Баннастер несколько раз оглядывался.

– Что с вами, милорд? Вы все время отстаете.

Но Генри отвечал, что он немного утомлен, ни за что не желая признаться, что почти готов свалиться на дорогу.

Видя состояние своего патрона, Ральф хотел было сделать привал, но проводник заявил, что, согласно указаниям милорда Олбэни, они должны ехать непрерывно, пока не достигнут границы.

Снегопад не прекращался. Дорогу замело, и порой лошади проваливались по брюхо. Их путь теперь лежал среди покрытых снегом Мурфутских холмов, и они то оказывались в защищенном от ветра узком ущелье, то вновь поднимались на облизанные ветрами вершины. Когда им встречались заставы на дорогах, стражники нехотя покидали свои теплые сторожки, где пылал огонь и слышались звуки волынки, чтобы взглянуть, кто едет, и принять у путников дорожную пошлину.

Селения, через которые они проезжали, были пустынны, и, хотя колокола звонили по-праздничному, не было обычной шумной толпы гуляк, мальчишки не забрасывали путников снежками и не брели к церкви процессии со святыми реликвиями. Стылый ветер и снег разогнали всех по домам. Лишь метель да демоны владели миром в этот день светлого Рождества Христова. Сквозь заиндевевшие оконца слабо мерцали огоньки, и если где-то и было веселье, то лишь в корчмах и придорожных трактирах, откуда неслись взрывы хохота, гнусавые звуки рожков и волынок да мерный топот деревенских башмаков. Порой за пеленой снега проступали силуэты башен замков, но проводник распорядился объезжать их стороной, и они, словно призраки, вскоре исчезали из виду. Путников окружала тишина, нарушаемая лишь отдаленным боем колоколов да волчьим воем, когда они спускались в безлюдные долины среди болот.

К вечеру метель стала усиливаться, и это вселяло тревогу. Снег лежал девственно-чистой пеленой, не давая возможности определить дорогу и сориентироваться. Путь шел лесом, мороз усилился. Невзирая на шум в ушах, герцог слышал, как его оруженосец бранится с проводником:

– Мерзкий плут! Разве ты не видишь, что творится с его светлостью? Нам надо как можно скорее оказаться в тепле, а ты завел нас в места, где отродясь не бывало никакого жилья.

Проводник огрызался, твердя, что он сам родом из этих мест и что они вот-вот выберутся на дорогу паломников, ведущую к Мелрозскому аббатству. Однако, несмотря на все его уверения, они продолжали без конца кружить среди стволов гигантских дубов.

Генри почти уже висел на луке седла, позволив Ральфу вести его лошадь в поводу. Ему было так скверно, что он даже не поднял головы, когда сквозь завывания ветра долетел мощный бас большого колокола, а проводник вскричал с воодушевлением:

– Клянусь святым Эндрью, ты был не прав, южанин, попрекая меня! Никто из тех, кто рожден на берегах могучего Твида, не ошибется, услышав колокола Мелроза! Вперед же, и не пройдет и получаса, как мы окажемся в самой прославленной обители нижней Шотландии, где покоится сердце великого Брюса![49]

Они пришпорили коней и вскоре, миновав лес и болотистую, продуваемую всеми ветрами равнину, выехали к темневшему среди снегов Твиду. Каменный арочный мост со сторожевой башней вел через реку к возвышающемуся подобно утесу древнему строению с крепостными башнями и зубчатыми стенами.

Лошади заржали и ускорили бег, чувствуя близость конюшни. Проводник приблизился к Бэкингему.

– Милорд герцог! Мелроз столь часто страдал от набегов ваших соотечественников, что не удивляйтесь, если нам будет оказан не самый радушный прием. Нынешний настоятель аббатства приор Ремигиус – человек воинственный и пылкий, к тому же он ярый ненавистник англичан. Судя по всему, нам не удастся скрыть от него, что вы принадлежите к этой нации, однако упаси вас Бог назваться собственным именем. В остальном вас охранит грамота герцога Олбэни. И еще – не следует говорить ни слова худого о Дугласах. Аббат Ремигиус из рода Хьюмов, а те – ближайшие союзники могущественного графа Ангуса.

Наконец они оказались у подножия массивной надвратной башни аббатства и после того, как привратник поднял тяжелую кованую решетку и отворил ворота, въехали в обширный двор обители. Высокие стены и постройки сдерживали напор вьюги, и тем не менее большая часть двора утопала в глубоких сугробах. Бэкингем еще нашел в себе силы сойти с лошади и отвести ее в конюшню, и тотчас молоденький послушник в овечьей шубе мехом внутрь проводил их в просторные сени.

Генри огляделся. Если сторожевые башни Мелроза делали его со стороны похожим на крепость, то внутри аббатства все поражало тонкой и обдуманной архитектурной завершенностью. Белокаменные стройные колонны устрем– лялись к стрельчатым сводам потолка, богатая лепка украшала дверные косяки, а в нишах в колеблющемся свете очага белели статуи святых. И это всего лишь покой для приезжих! Мудрено было представить, наcколько богат этот монастырь, обладающий сердцем самого почитаемого короля шотландцев!

В это время по полукруглым мраморным ступеням к ним спустился сам настоятель. Его светлая сутана братьев цистерцианского ордена была подбита мехом в отличие от более простых одеяний следовавших за ним капелланов. Лицо отца Ремигиуса было властным, тяжелый двойной подбородок утопал в меховой опушке. Он был рослым и статным мужчиной с жестким взглядом, и в том жесте, каким он приподнял для благословения руку, чувствовалось нетерпение.

– Благослови вас Господь, если и действительно Он столь милосерден, что способен даровать свою благость англичанам, которые не останавливаются ни перед тем, чтобы поднять меч на монаха, ни перед тем, чтобы отобрать последний пенни у нищего.

Видя, что путники молчат, он добавил:

– Мой секретарь прочитал вашу охранную грамоту, а ваш проводник подтвердил, что вы южане.

Бэкингем постарался взять себя в руки и слабо улыбнулся.

– Святой отец, вы не слишком-то благосклонны к бедным путникам, попросившим приюта в такой великий праздник.

– Достаточно и того, что я впустил вас сюда. Подумать только – англичане в Мелрозе! И это после того, как бешеный волк Майсгрейв – несколько лет назад – ворвался сюда со своей стаей и прямо во дворе обители изрубил нескольких несчастных, попросивших у меня убежища!

На это Бэкингему нечего было возразить.

Аббат торжествовал.

– Таковы все англичане. Разве не они угоняют наш скот, не они жгут наши села, не страшась гнева Господня, и готовы поднять на пики каждого шотландского младенца?

– Неужели Майсгрейв творит подобные бесчинства? – ужаснулся герцог.

– Он или другой – какая разница? Ваши соотечественники, сэр, все на одно лицо, словно до сих пор не могут смириться с тем, что Роберт Брюс отнял у них Шотландию, а Дугласы разнесли Перси в пух и прах при Оттенбурге[50].

– Ах, святой отец, если мы пустимся ворошить седую старину, то и я могу напомнить о победе англичан в битве за знамя при Катон-Муре[51].

Аббат внимательно взглянул на Генри.

– Вы неплохо образованы, сэр. Как ваше имя? Несмотря на бумагу от брата короля, я уверен, что вы путешествуете под чужим именем.

– Я путешествую инкогнито, досточтимый аббат, и прошу вас не допытываться, кто я на самом деле. Для вас я всего лишь измученный непогодой странник, попросивший приюта в стенах вашей святой обители.

Аббат скупо усмехнулся и кивнул.

– Я так и думал. Англичане, путешествующие инкогнито, да еще не побрезговавшие гэллоуэйскими лошадьми… М-да. Это могут быть лишь шпионы Олбэни, с помощью которых он желает скрепить мир с Йорками.

– Что же вас так возмущает, отче? Разве не сказано в Писании: «Блаженны миротворцы»?