Изабелла же была действительно несравненно хороша, и именно из-за нее у Делателя Королей произошел разрыв с Эдуардом, когда Йорк вступил в брак с Элизабет Вудвиль. Я даже припоминаю, что во время пребывания леди Кларенс в Виндзоре она сама рассказывала об этом, подчеркивая, что отец бесконечно любил ее и стремился возвести на трон.

Когда же Уорвик стал изгоем, то он принял решение увенчать короной супруга Изабеллы герцога Кларенса. Бедняжке пришлось второпях бежать из Англии, а она была в тягости, и ей пришлось рожать прямо в море, в каюте корабля. Да-да, она говорила также, что ее младшая сестра помогала ей при родах.

– Но ведь это неправда! – возмутилась Анна. – Я… Я совершенно точно знаю, что сестра герцогини в ту пору находилась в одном из монастырей Йоркшира.

– О, вы так убеждены, что я просто теряюсь! – рассмеялся Бэкингем. – Возможно, я немного знаю о несчастной принцессе, а то, что мне ведомо, ведомо из уст герцогини. Однако, судя по всему, мне не следовало бы безоговорочно верить ее словам. Я мог убедиться, что леди Изабелла недолюбливала младшую сестру. Сия дама крайне честолюбива и никак не может смириться с тем, что венец ускользнул от нее. Ее сестра, став по желанию отца супругой принца Эдуарда Уэльского, в свое время была куда ближе к трону, чем любимица Уорвика Изабелла. При дворе об этом помнят, и леди Кларенс, по-видимому, до сих пор не может простить сестре, что та обошла ее.

– Почему вы так считаете? – взволнованно спросила Анна. Ее грудь вздымалась, глаза лихорадочно блестели. Генри мог поклясться, что леди Анна едва сдерживает себя, стараясь казаться спокойной.

– Судите сами, миледи. Герцогиня Кларенс, упоминая о младшей сестре, заметно отступает от обычая говорить о мертвых одно лишь хорошее. Как, впрочем, и ее супруг. Когда при нем поминают Анну Невиль, он лишь вздыхает, крестится и не забывает напомнить, что, к сожалению, принцесса была не в себе. Герцогиня же не устает твердить, что ее сестра была дикого и необузданного нрава и ей ничего не стоило убежать из дому и скрываться где-нибудь в трущобах Уайтфрайерса, а однажды, когда она гостила у Изабеллы, с ней случился припадок и она каталась по полу в присутствии слуг.

Согласитесь, такое поведение предосудительно для дамы из королевской семьи. Однако я, кажется, вас огорчил. Признаюсь, меня удивляет, отчего вас так занимает судьба дочерей Делателя Королей?

Баронесса растерянно глядела на него, но внезапно вмешался барон Майсгрейв:

– Моя жена в течение короткого времени входила в окружение герцогини Кларенс, а если быть точным – была очень дружна с одной дамой из ее свиты.

– В самом деле? С которой же из них?

Генри озадачила и заинтересовала вся эта история. Но леди Анна уже овладела собой.

– С некой Деборой Шенли, – ответил за нее барон.

– О, да я ее знаю! Этакая смиренная блондиночка. Ныне она супруга шталмейстера герцога, сэра Кристофера Стэси, и, если не ошибаюсь, состоит воспитательницей дочери герцога Кларенса. Если вы знаете герцогиню, то наверняка вам известно, как не сладко оказаться ее придворной дамой. Не исключено, правда, что ваша подруга этого и не замечает, поскольку теперь она леди Стэси. Ее супруг в фаворе у герцога, и даже не столько он, сколько его младший брат Джон – студент Оксфорда, астролог и предсказатель, и наверняка он предрек Джорджу венец, раз тот так носится с этим мальчишкой.

Зал начал пустеть, лишь кое-кто из ратников барона еще занимался оружием у противоположной стены, да служанки разносили по покоям дрова и воду. Один из лакеев, взобравшись на стремянку с гасильником на длинной ручке, тушил свечи в люстре. Однако подле большого камина все еще оставался кружок слушателей герцога. Здесь по-прежнему ярко пылало пламя, озаряя колеблющимися отсветами лица собравшихся.

Генри Стаффорд видел обращенный к нему лик баронессы. От длинных ресниц в углах ее глаз лежали тени, и от этого миндалевидные глаза молодой женщины казались еще сильнее оттянутыми к вискам. Герцогу нравился такой разрез глаз, ему казалось, что он придает необычайное очарование этому прелестному лицу, как и чарующий голос. Как горделиво несет она свою красивую головку на стройной шее!

– Странное дело, – после секундной паузы неожиданно заметил Бэкингем. – Знаете ли, миледи, минуту назад вы вдруг удивительно напомнили мне Изабеллу Невиль. Нет-нет, разумеется, вы вовсе не похожи, и все-таки есть что-то в посадке головы, в звуке голоса, в глазах… При всех различиях существует какое-то необъяснимое сходство.

Барон поднялся и извинился, сказав, что ему пора обойти посты и отдать распоряжения на ночь. Леди Анна встала вслед за ним и, торопливо простившись, удалилась в свои покои.

Майсгрейв, проводив знатного гостя до дверей его спальни, поднялся на стену замка. У него давно вошло в привычку не ложиться, пока он не проверит часовых. Закутавшись в плащ, он медленно шел по стене, вдыхая легкий морозный воздух. Было полнолуние, и зубчатые башни Нейуорта, казалось, светились собственным зеленоватым светом. Вокруг, куда ни глянь, лежал нетронутый снег.

Даже старожилы говорили, что не припомнят столь холодной зимы. Весь мир был белым. Освещенные лунным сиянием, Чевиотские горы вздымались, словно грозные волны, одна за другой. Стояла тишина, лишь изредка нарушаемая перекличкой стражи на стенах и негромким гомоном из людских, где укладывались слуги. Из заснеженного леса временами долетал поразительно отчетливый в этой зимней ночи волчий вой.

Филип на миг задержался в проеме между мощных зубцов стены. Он находился рядом с квадратной башней, что стояла на самом краю скалы, над обрывом. Это была самая древняя постройка в замке, опирающаяся на еще кельтский фундамент. Здесь обычно располагался гарнизон замка. Филип видел слабый отблеск пламени за узким решетчатым оконцем. В такие холодные дни приходилось жечь камины ночи напролет. Счастье еще, что не было ветров.

Снова из бесконечной ночи долетел голодный волчий вой. Ему ответил еще один, совсем близко. Филипу показалось, что он видит хищные тени, скользящие по заснеженному склону холма. Он подумал, что давно бы пора устроить облаву на хищников, которых развелось в этом году столько, что они подходят к самым домам селения, таскают собак и рушат крыши хлевов. Да и в горах, где он был совсем недавно, пастухи говорили, что от волчьей наглости нет никакого спасения.

Филип чувствовал, что от камня, на который он оперся, стынет спина, но решил еще немного побыть здесь, чтобы ледяной воздух остудил кипевший в нем гнев. Он не хотел показывать Анне, как он зол на нее. Святые угодники, как она могла вести себя так безрассудно, так искушать судьбу, расспрашивая герцога Бэкингема о сестре! У него едва хватило сил, чтобы делать вид, что и ему любопытно послушать, что болтают при дворе о его собственной жене.

Впрочем, он и сам виноват. Всякий раз, когда он возвращался из поездок на юг, Анна с жадностью принималась расспрашивать, но он не любил посвящать ее в толки и сплетни двора. О сестре Анны он никогда не стремился ничего разузнать, в особенности после того, как встретил ее в Йорке и герцогиня окинула его ледяным, полным враждебности взглядом.

Филипу было известно, что Анна в свое время поведала Изабелле о их любви и что старшая сестра, впав в неописуемую ярость, обо всем донесла мужу. Поэтому он с безразличием отнесся к презрению герцогини, однако, когда вернулся в Нейуорт, не сообщил Анне о встрече с Изабеллой. Он видел, что со временем Анна простила Изабелле былые измены и теперь тоскует по ней.

– Понимаешь ли, Фил, – говорила она Филипу, – вся вина Изабель лишь в том, что она до безумия любит мужа. Этот негодяй заставляет ее делать все, что ему взбредет в голову. Разве она не страдала, когда предавала меня в Лондоне? Но, увы, она всегда оставалась лишь слабой, не слишком счастливой женщиной, и ее любовь к Джорджу была подобна дьявольскому наваждению. Герцог не заслуживает и малой толики такой любви. И хотя все говорили, что мы с Изабель очень разные, на самом деле в нас много общего. По крайней мере, я порой понимаю ее чувства. Она всю жизнь любит одного Джорджа, а я – тебя.

Однако у Филипа в отношении герцогини сложилось свое мнение, и он никогда не говорил жене, что Изабелла распускает лживые слухи о том, что именно она была обожаемой дочерью Делателя Королей и только ее он мечтал увидеть на троне.

Теперь же этот придворный красавчик Бэкингем с самым невозмутимым видом поведал Анне обо всем, не зная, как болезненно ранит ее новое предательство сестры, не говоря уже о том, как неосторожно было с таким жаром расспрашивать о сестрах Невиль. Филип хотел было предостеречь ее, а капеллан – единственный, кто, помимо Оливера, знал подлинное имя леди Майсгрейв, – даже решился на предостерегающий жест, но Анну, словно норовистую лошадку, закусившую удила, уже было не остановить.

Неудивительно, что у герцога вызвал недоумение горячий интерес некоей леди с окраины королевства к судьбам первых вельмож державы. Когда же он вдруг заметил, что между этой леди и высокородной герцогиней Кларенс есть известное сходство, у Филипа от недоброго предчувствия на миг пресеклось дыхание.

Он был смелым человеком, барон Майсгрейв, но его ахиллесовой пятой, брешью в его броне всегда оставалась тревога за Анну. Она была хозяйкой его замка и матерью его детей, однако в глубине души Филипа всегда гнездился страх, что когда-нибудь все откроется и у него отнимут его единственное бесценное сокровище. Он сам корил себя за подобные мысли, твердя, что многое изменилось за эти годы и что их брак, освященный в часовне церкви Святого Катберта, имеет законную силу.

Однако и он был наслышан о грандиозном скандале, который разразился в свое время в Англии, когда получил огласку тайный брак вдовы Генриха V с уэльсцем Оуэном Тюдором. И хотя Тюдор поклялся на Библии, что его союз с королевой Екатериной освящен церковью, ему не поверили, а несчастную французскую леди обвинили во всех смертных грехах. Нет, Филип Майсгрейв не желал такой судьбы для своей Анны. Пусть уж лучше тайна Нейуорта останется тайной, а весь мир продолжает считать младшую дочь Уорвика погибшей.

Когда Филип отбил у шотландцев двух путников-англичан и привез их в Гнездо Бурого Орла, он был несколько обескуражен, узнав, кем является один из спасенных. Он даже хотел было переправить его во владения графа Нортумберлендского, полагая, что Генри Стаффорд, пэр Англии и свояк короля, будет пользоваться там лучшим уходом и большим почетом. Однако Анна тотчас догадалась, что беспокоит Филипа.

– Тебе не стоит так волноваться, Фил, – мягко сказала она мужу. – Я никогда не встречала Стаффордов, а они – меня. Мы с герцогом почти ровесники, но всегда жили в разных концах королевства. К тому же этот юноша тяжело болен, его нельзя перевозить сейчас куда-либо, поскольку это может его убить.

Филип уступил, хотя в глубине души все же не был спокоен. Однако время шло, и Стаффорд и в самом деле не вызывал у него никаких подозрений. Но сегодня вечером все опасения Филипа возродились вновь. Заподозрил ли Бэкингем что-либо или приписал все обычному любопытству сельской леди? Во всяком случае, Филипу очень не пришлись по вкусу его заключительные слова о сходстве между леди Майсгрейв и герцогиней Кларенс.

К Филипу неторопливо приближался по стене ратник. Холодный лунный свет горел на металлическом острие его короткой пики. В такие морозные ночи не сладко нести службу на стенах Нейуорта. Филип видел, как стражник притопывает и, зажав пику локтем, хлопает себя по бокам руками в меховых рукавицах. Барон внезапно почувствовал, что совершенно замерз под легким шерстяным плащом, накинутым поверх замшевой куртки. Поежившись, он сбежал по гранитным ступеням на нижнюю площадку стены, к двери, ведущей во внутренние покои.

Он прошел сводчатым коридором, миновал большой зал и поднялся на третий этаж донжона, где находилась их спальня. Войдя к себе, он обнаружил, что Анна еще не ложилась. Обхватив колени, она сидела на разостланной у огня медвежьей шкуре. Филип осторожно приблизился и, опустившись в стоящее рядом кресло, стал смотреть на нее. Кажется, она плакала незадолго до его прихода, но сейчас стремилась скрыть это и отвернулась.

В неверном свете барон видел ее напряженную шею, нежную округлость щеки, густые ресницы. В том, как она сидела, обхватив колени, было что-то от канувшего в прошлое мальчика Алана Деббича. Так любила она сидеть у огня, когда они делали привалы на пути во Францию. Так она садилась, когда уже здесь, в его владениях, Филип порой брал ее с собой на горные пастбища и они проводили вечера с арендаторами у их костров.

– Итак, что случилось, радость моя?

Она потерянно взглянула на него и вновь отвернулась.

– Мне не следовало бы расспрашивать герцога.

– Это так. Но в этом есть и моя вина. Я плохой рассказчик и никогда не мог утолить твое любопытство, когда возвращался с юга.

Она проглотила ком, стоявший в горле.