Дина Лампитт - Замок Саттон

— Теперь ты в безопасности, — обрадовалась она.

Фрэнсис улыбнулся.

— Мама, неужели все эти стоны в темноте были просто притворством, чтобы заставить меня носить этот амулет?

Голубые глаза, так похожие на его собственные, одарили сына понимающим взглядом.

— Меня не столь волновало, как заставить это сделать тебя. Самым трудным было уговорить надеть амулет твоего отца.

Заразительный хохот Фрэнсиса заполнил комнату. Его до упаду рассмешило, что сэр Ричард, закоренелый политический воитель и честолюбец, действительно согласился носить амулет, чтобы отвести дурной глаз. Он все еще продолжал улыбаться, когда спустился по лестнице в Большой зал, где сэр Ричард сидел, ссутулившись, перед вяло тлеющим камином. Он поднял взгляд, услышав приближающиеся шаги Фрэнсиса.

— Ну, как твоя мать?

— Намного лучше, сэр.

Глаза Фрэнсиса лукаво искрились, но лицо выражало наивность, когда он сказал:

— Кажется, ей очень хотелось, чтобы я носил талисман, который защищал бы меня от проклятия, и в этом заключалась причина ее переживаний. Я, конечно же, согласился. Я понимаю, отец, что ты не одобряешь подобные глупости, и сам никогда не пошел бы на это, но я уверен, ты простишь меня.

Сэр Ричард беспокойно заерзал в кресле, глядя прямо в глаза Фрэнсису. Под этим пристальным взором сын почувствовал, как у него начали подергиваться губы.

— О Господи! — прорычал сэр Ричард. Фрэнсис не удержался от смеха. А затем изо всех сил пустился бежать вверх по лестнице и вдоль Длинной галереи, преследуемый по пятам сэром Ричардом. Он был слишком легок на ноги, чтобы такой грузный человек мог поймать его. К тому времени, когда отец, тяжело дыша, ввалился в галерею, Фрэнсис, казалось, испарился в воздухе, и сэр Ричард нигде не мог отыскать его.

В конце концов он сдался и пошел в комнату жены, где застал ее уже одетой, а Джоан прислуживала ей. Фрэнсис долго прислушивался к тишине, а затем, все еще усмехаясь, спустился из самого большого дымохода, слегка потемневший от сажи, как негр.

Спустя несколько дней сэр Ричард и леди Вестон покинули поместье Саттон и отправились в Кале, хотя отцу не очень-то хотелось оставлять Фрэнсиса в качестве хозяина дома.

— Но, действительно, господин, — сказал Жиль Коук, — что плохого, если он поживет самостоятельно?

Однако все были весьма удивлены, когда на третий день после отъезда родителей от сторожки у ворот донеслось известие, что прибыло четверо гостей. Фрэнсис, отрабатывающий в саду теннисные удары, поспешил смыть пот и сменить рубашку, а спускаясь в Большой зал, услышал смех и веселый разговор трех мужчин и женщин. Еще не видя их, он понял, кто эта девушка. Невозможно было не узнать мелодичный голос Анны Болейн.

Послеполуденное солнце проникало сквозь витражи, и, когда она повернулась, чтобы приветствовать хозяина, вокруг ее головы с шелковистыми черными волосами сиял розовый нимб. Фрэнсис часто вспоминал, как она выглядела в тот момент, святящаяся в отраженном свете и с собственным сиянием изнутри.

Рядом с ней стояли, обратив взоры на него, ее брат Георг, ее кузен Томас Уатт, и другой ее кузен, придворный поэт Фрэнсис Брайан.

— Моих родителей нет дома, — сказал Фрэнсис, а затем ему стало неловко, что он повел себя как мальчишка, поспешив сказать это быстро, чуть ли не заикаясь.

— Мы знаем, — ответила Анна и одарила его милой улыбкой, — и приехали навестить вас. Мы сегодня утром выехали верхом из Гевера.

В тот вечер в Большом зале устроили великолепный ужин. Жиль Коук, добросовестно прислуживавший в качестве стюарда, не мог не восхищаться тем, с каким умением его юный господин исполняет роль хозяина. Но, по правде говоря, его внимание было приковано к девушке. К счастью, ему она показалась невзрачной, поскольку он предпочитал пухленьких, мягких женщин. С его точки зрения, грудь у нее была слишком плоской, шея — слишком длинной, нос — слишком острым. Правда, надо признать, у нее были прекрасные темные глаза и густые волосы, но ему этого казалось недостаточно, чтобы оправдать чрезмерное восхищение Анной.

Переводя взгляд с одного лица на другое, Жиль видел, что все четверо мужчин в восторге от нее. Даже родной брат считал ее занимательной и интересной, хотя он и был единственным из них, кто не сидел, подавшись вперед, ловя каждое ее слово.

Но затем, молча наблюдая за ней, Жиль совершенно неожиданно понял, в чем ее очарование. Столь привлекательными в Анне были ее естественность и восхитительная живость. По его мнению, она выглядела так, будто всегда способна позабавить и развеселить мужчину, каким бы уставшим он ни вернулся домой. Но было что-то еще, хотя он никак не мог понять, что именно. Нечто неуловимое, присущее только ей. Единственное, что ему приходило на ум, — это некая загадочность. Она выглядела так, словно ей известно то, что обычным людям знать не под силу. И, увидев девушку в таком свете, стюард сэра Ричарда понял, что ее можно ошибочно принять за красавицу, потому что Анна поражала настолько, что невозможно было понять, как она выглядит на самом деле.

А после обеда, когда компания перешла в Длинную галерею, где стюард, как вышколенный слуга, стоял в тени так, чтобы его присутствие никому не мешало, она взяла лютню и запела, к он снова испытал на себе ее силу. Во время исполнения ею любовного романса в дуэте со своим кузеном Томасом Жиль Коук ощутил странное жжение в глубине глаз. В чем дело, ведь он не плакал с детских лет, а теперь эта девушка пробудила в нем давно забытые чувства, да так, что запершило в горле. Неудивительно, что и Фрэнсис с изумлением уставился на Анну, что Уатт не скрывал своей явной влюбленности в нее, что сэр Фрэнсис Брайн бросает на нее горящие взгляды своих серых, немигающих глаз.

Фрэнсис, раскрасневшийся от вина и немного важничая, рассказывал:

— …Но полагают, что этот дом построен на проклятой земле.

Четыре пары глаз впились в него.

— Поместье Саттон проклято? — переспросил Уатт.

— Так говорят. И старый барский дом, стоявший здесь, тоже. Жена Эдуарда Праведника произнесла дьявольское заклятие возле небольшого родника, находящегося в наших владениях.

— Завораживающая мысль, — отозвался Томас, поэтическое воображение которого захватила легенда о давно умершей бедной королеве, произносящей слова, которым суждено было звучать эхом еще долго после того, как сказавшая их обратилась в прах.

— А это правда?

Фрэнсис почувствовал тепло амулета на груди под рубашкой. Его рука бессознательно потянулась, чтобы коснуться камня.

— Я не знаю, — уклончиво ответил он.

Анна дрожала, несмотря на жар, излучаемый каминами.

— Кто знает, что уготовано судьбой нам? — вдруг сказала она.

Ей тихо и тревожно вторил голос Брайана:

— В самом деле — кто?

И он улыбнулся, но Фрэнсис заметил, что его серые глаза остались неподвижными. Юноша подумал, что у этого человека, вероятно, что-то не в порядке, раз он почти не мигает.

Анна встала.

— Джентльмены, прошу прощения. Я устала после столь долгого путешествия. Спокойной ночи. — И она удалилась прежде, чем кто-либо успел ей ответить.

Во внезапно наступившей тишине Фрэнсис Брайан перевел свой раздражающий взор на Георга Болейна и Томаса Уатта.

— Мне сказали, что мы покидаем двор в беспокойное время. Кажется, Его Светлость всерьез подумывает о законности своего брака с Ее Светлостью.

— О! — Отрешенное лицо Георга, весьма похожее таинственностью на лицо Анны, не дрогнуло. Но Фрэнсис, еще слишком юный, чтобы освоить искусство притворства, уставился на него с раскрытым ртом.

— Но это же нелепо. Они женаты многие годы.

— Точнее говоря, восемнадцать лет, — сухо подтвердил Брайан. — Дольше, чем вы живете на свете, Фрэнсис. И достаточно долго для мужчины — даже для короля, — чтобы она ему надоела.

Он посмотрел в упор на Георга, который никак не отреагировал, а только слегка пожал плечами. Отозвался только Томас Уатт.

— Да, это правда. Это — строгая тайна, но Его Светлость вызывался в Йорк Хаус 17 мая, чтобы перед судом ответить на вопрос о законности его брака.

— Но кто бы осмелился на такое? — удивился Фрэнсис.

Остальные захохотали, хоть и по-доброму.

— Послушай, святая наивность, конечно же, никто. Поэтому очевидно, что за всем этим стоит сам король. Он хочет избавиться от Екатерины.

В голове у Фрэнсиса царило смятение. Он припомнил взгляды, которыми обменивались король и Анна; подумал о том, как пел Генрих, когда она играла на лютне; вспомнил, как заволновались его приятели придворные, когда Его Светлость у всех на виду выбрал в партнерши Анну на майском маскараде в честь французского посла. О Господи, какой же он тугодум! Он осознавал, что она вскружила голову королю, но уж никак не думал, что все может быть намного серьезнее.

Несмотря на четыре пылающих камина, ему вдруг показалось, что в галерее стало холодно.

— Как странно, что король выбрал 17 мая, — сказал Фрэнсис. — Именно в этот день моему отцу было подарено поместье Саттон.

Казалось, Георга тоже прошиб озноб, так как он вздрогнул.

— У меня такое чувство, как будто эта дата и мне напоминает о чем-то, — произнес он.

Внезапно Фрэнсису показалось, что черная спираль, вращаясь, устремилась к нему через всю Длинную галерею. Нечто ужасное и бесформенное, и — неизбежное.

Трактир «Святой Агнец» на Кордвейнер стрит был практически пуст, учитывая время суток и температуру на улице. Двое пожилых мужчин ужинали в углу, но за долгие годы постоянного общения они настолько узнали друг друга, что больше уже не утруждали себя разговорами. В стороне от них расположился молодой фермер, приехавший в город продать свой товар, — вот и все посетители.

Снаружи почти пустая полуденная улица была наполнена отвратительными запахами гниющих отбросов и грязью, потому что в последнее время не прилагалось никаких усилий, чтобы ее очистить. Стояло лето 1528 года, и волна сильной жары принесла на своем гребне страшную эпидемию потницы. Зная, что любой человек может проснуться утром практически здоровым, а к вечеру умереть от этой болезни — так быстро и неудержимо возникали симптомы, — многие горожане покинули Лондон, а тс, кто не смог, сидели по домам.

Король поспешил из Гринвича в Уолтхэм, а Анна Болейн уехала к отцу в Хевер. У нее было гораздо больше причин для испуга, чем у многих других, так как один из ее личных слуг заразился этой болезнью. Кардинал Уолси покинул Йорк Хаус и переехал в Мор, а герцог Норфолк уехал в замок Кеннингхолл. Фрэнсис Вестон, видя, как двор разбредается и покидает Лондон, решил, что и ему целесообразнее уехать в поместье Саттон.

Но были и такие, кто не смог сбежать вовремя. Сэр Уильям Комптон и сэр Эдвард Пойнтц, старые уважаемые друзья короля, умерли, а Уильям Карей — муж сводной сестры Анны Болейн — именно в этот момент прощался с жизнью. А в Мрачном доме рядом со «Святым Агнцем» в темной комнате лежал в одиночестве Захарий Говард, завернувшись во все одеяла, что он только смог отыскать, испуская пот из каждой частички своего тела. Его темные волосы, обычно такие пышные, сейчас сбились и прилипли к голове, а его глаза в изнеможении были закрыты. Но все-таки прежде, чем он был вынужден слечь в постель, он приготовил огромный кувшин сладко пахнущей жидкости по рецепту, которому его научила мать. Единственное, чего он не смог положить туда, были свежие листья малины, но он заменил их медом, розами и наперстянкой.

Теперь он лежал в лихорадке, постоянно потягивая напиток и вспоминая, как его мать ходила бесстрашно среди больных и умирающих, вливая им в рот свою травяную настойку, когда потница охватила их маленькую деревню в Норфолке. Он знал, что должен продолжать пить и пить. Знал, что, даже если его рука едва сможет поднять кувшин, он не должен допустить обезвоживание организма, так как это грозило неминуемой гибелью.

Весь тот день он боролся за жизнь, хотя в какой-то момент настолько ослаб, что потерял сознание и его рука, протянувшаяся за питьем, соскользнула на край кровати. И в этот момент к нему пришла мать.

— Захарий, — сказала она. — Проснись!

Он открыл глаза и нисколько не удивился, что видит ее. Она ничуть не постарела, а в ее светлые волосы был вплетен венок из незабудок, как маленькая корона.

— Захарий, — повторила она, — ты слышишь меня?

— Да, мама.

— Ты должен пить, малыш.

Она называла его так, когда он был совсем маленьким, и он подумал, знает ли она, что теперь он уже совсем взрослый мужчина, знает ли она, что сама умерла и пришла из тех мест, где отдыхают вечно, потому что ее сын был очень близок к смерти.