— Лорд герцог, мой отец!

Даже в полумраке он сразу узнал руку, которая легла ему на плечо. Он не слышал, как барка подплыла к пристани и герцог сошел на берег.

— Захарий, что ты здесь делаешь?

Никогда еще голос герцога не звучал так сурово, как в это раннее утро.

— Я должен поговорить с вами, сэр. Это крайне необходимо.

Норфолк повернулся, и его взгляд скользнул вдоль реки. Плащ герцога развевался на ветру, рука сжимала жезл первого пэра королевства.

— Сын мой, а тебе не приходило в голову, что я не должен слышать то, что ты намерен мне сказать.

— Да, конечно, — произнес Захарий с болью в голосе. — Но я должен сказать тебе правду.

Герцог повернулся и посмотрел на него. Ответственность возложенной на него миссии делала его взгляд холодным и твердым.

— Захарий, я не желаю тебя слушать. Много лет назад ты сказал, что мне судьбой назначено приговорить королеву Анну к сожжению или смерти от топора. И да будет так! Я должен сделать то, что мне предписано. Не пытайся что-либо говорить мне.

— Тогда да поможет мне Бог, лорд герцог.

— Сын мой, трудно, а иногда и опасно знать слишком много. Поезжай домой и ложись спать. Ты, как ребенок, вступил в бой с…

Захарий перебил его, сказав:

— Со Вселенной.

— Да. А теперь прощай.

Норфолк повернулся и, не оглядываясь, пошел в погруженный в сон дворец.

В ночной тишине, окутавшей замок Саттон, Анне Вестон снился сон. На этот раз ей привиделось, что она вышла из дома и пошла в направлении старого родника Эдуарда Святого. Сказать, что она шла по земле, было бы неправильно, так как она скользила по поверхности, не касаясь ее ногами.

Там, куда она попала во время своих ночных странствий, был день, все было залито ярким и радостным светом, и она слышала смех и музыку. Ощущая боязливое любопытство, она направилась в ту сторону, откуда доносились звуки. Никогда, даже во сне, она не поймет, кто эти люди, приходящие в ее дом и ведущие себя так, будто они здесь хозяева.

Завернув за угол, Анна их увидела. Мужчины и женщины были в диковинных одеждах, и — не может быть! — в теннис играли представители обоих полов. На земле рядом с кортом лежал странного вида ящик с горном, из которого неслись слова песни: «До свидания, черный дрозд». Анна стояла, онемев от изумления, как вдруг один из игроков поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза Она узнала человека из того сна, в котором она бродила по залитому лунным светом хранилищу яблок. Жена этого человека называла его тогда Альфом, а слуга — лордом Нортклифом. И опять случилось то же, что и в первый раз. Он внезапно побледнел, и женщина, стоявшая напротив него с другой стороны от сетки, спросила:

— Что такое, Альф? С тобой все в порядке?

Откуда ни возьмись, появился молчаливого вида человек и сказал:

— У вас что-нибудь случилось, лорд Нортклиф?

— Нет, нет, — сказал он. — Это от жары, я полагаю. Сегодня чертовски жарко.

— Проклятая духота, — подтвердил женский голос.

Потом женщина рассмеялась и добавила:

— Я бы выкурила сигарету.

То, как она это сказала, навело леди Вестон на мысль, что эта женщина стремится привлечь к себе внимание.

— Да, сегодня тепло, — откликнулась жена Альфа. — Предлагаю ничью. Пойдемте пить чай.

— Великолепная идея, — сказал гость. — Кончай, Элси. Нужно передохнуть.

Они ушли, и лорд Нортклиф остался один со своим слугой.

— Милорд, я вас еще раз спрашиваю. У вас все в порядке?

— Это все она, Джеймс, эта проклятая Белая Леди, кошмар моей бессонницы. Она стоит там и смотрит на меня.

Слуга посмотрел поверх нее и сквозь нее, и Анна Вестон затряслась от страха перед тем, чего она была не в состоянии объяснить.

— Там ничего нет, сэр. Я думаю, все ваши расстройства из-за того, что вы плохо спите. Я считаю, что вам нужно раз и навсегда обсудить это с вашими врачами.

Лорд Нортклиф с усталым видом сел, музыка прекратилась, и странный ящик начал издавать непрерывный скрежещущий звук.

— Конечно, ты прав. Это меня разрушает. Я действительно совсем потеряю голову, если не предприму что-нибудь.

— Мы вернемся к этому завтра. А теперь, сэр, пойдемте в дом, выпьем чаю.

Они пошли в сторону дома, но перед этим лорд Нортклиф в последний раз оглянулся, и, когда они с Анной посмотрели друг на друга, их обоих охватил ужас. Она поспешила дальше и несколько минут спустя перегнала человека по имени Гетти. К его ноге был привязан какой-то инструмент, очевидно, регистрирующий пройденное им расстояние, так как он все смотрел на него и говорил:

— Уже две мили, Джордж. Что ты об этом думаешь?

Человек, который был с ним, просто покачал головой и сказал:

— Ты никогда не угомонишься, папа. Ты переживешь нас всех — ты фанатик здоровья!

Гетти только криво усмехнулся и неловко зашагал прочь, по-видимому, совершенно не осознавая, что леди Вестон прошла совсем рядом с ним. И вот замок остался позади, и она оказалась в парке.

В платье из темно-красного бархата и шляпе, с полей которой свисали огромной длины перья, навстречу Анне шла женщина, красивее которой она никогда в своей жизни не видела. Теперь, разглядев ее при солнечном свете, Анна окончательно убедилась в этом. Пышные серебристые волосы излучали сияние, подобное вспышке лунного света, глаза цвета лесных фиалок, лицо вылеплено руками искусного скульптора. Каждое ее движение, когда она шла к Анне, было как музыка. Держа в руках охапку полевых цветов, ее догонял мужчина, которого в одном из прежних снов Анна видела с этой красавицей в постели. Те же тонкие черты лица, тяжелые веки, недовольный рот, однако на сей раз восхищение преобразило его лицо. Он бросил букет к ногам женщины, опустился среди цветов на колени и поднес к губам край ее платья. Она запротестовала:

— Ваше Высочество, это я должна стоять перед вами на коленях. Пожалуйста, поднимитесь, сир.

— Нет, нет — вы моя принцесса, моя королева. Неужели вы не понимаете, что я люблю вас, Мелиор Мэри?

Но самое удивительное ждало Анну впереди. Окруженные облаком тумана, как будто они каким-то образом были отдалены от красавицы и ее возлюбленного, стояли юноша и девушка с грустными лицами и тоже наблюдали за ними. Девушка крикнула: «Мелиор Мэри, мы здесь. Почему ты больше не разговариваешь со мной?» Юноша же ничего не сказал, а просто встряхнул своими густыми, рыжими кудрями, как это всегда делал доктор Захарий. Анна с болью осознавала, что как эта пара не видела ее, так и Мелиор Мэри могла видеть лишь своего возлюбленного. Странное, неприятное чувство возникло у нее — будто время сделало лишний оборот и случайно свело их всех вместе.

Еще звенел голос девушки, еще не смолк заглушающий его радостный смех Мелиор Мэри, а Анна уже спешила в сторону родника. Она поняла, что со временем действительно что-то стряслось: секунду назад светило солнце, а теперь она оказалась под ужасным проливным дождем. Раздался топот копыт, и спустя мгновение она увидела охотников в одеждах, какие англичане носили в давние времена. На руке у каждого охотника сидел сокол с чехлом на голове. Наконец-то она стала понимать то, что видела.

И Альф, и Гетти, и возлюбленный Мелиор Мэри были одеты по-разному, и одежда их была ей совершенно незнакома, а эти люди носили одежду из прошлого.

Не замечая ее, охотники вихрем промчались мимо. Скоро они скрылись из виду, и топот копыт затих, а она наконец увидела родник. И тут перед ее глазами возникла странная сцена: на земле лежала молодая женщина, ее тело корчилось в конвульсиях, так что, казалось, оно вот-вот разорвется на части. Из ее горла рвался наружу хриплый и страшный крик. Анна плохо понимала, о чем та говорит, но знала, что она, Анна, стала свидетелем мрачного, первобытного действа. Эта женщина взывала к какой-то очень древней силе в лице Одина (слово, которого Анна не понимала) и в лице всех, кого сжигает злоба — обитателей мира, недоступного человеческому разумению, Анна осознавала, что эта мрачная, внушающая благоговейный ужас сцена имеет отношение к замку Саттон и к тем, кто его унаследует: отныне им угрожает опасность.

— Господи, защити нас, — крикнула она. — Бог Отец, Бог Сын, не дайте исполниться проклятию.

Но время сыграло с ней последнюю шутку, и никто ее не услышал, ибо минуту спустя Ричард Вестон успокаивал ее.

— Это всего лишь сон, Анна. Почему ты плачешь?

Фрэнсис подумал: «Я должен написать моему отцу. Он посоветует, что мне делать, потому что сам я уже не способен мыслить трезво».

Уайтхоллский дворец, куда он и другие придворные вернулись после майского турнира, своей тишиной напоминал склеп. Жужжание голосов, в обычное время наполнявшее его комнаты, заменилось приглушенным шепотом, никто не осмеливался петь или играть на лютне. Дворец бурлил от сплетен, и один слух сменял другой.

Фрэнсис сел, взял ручку и написал на листке бумаги дату — 4 мая 1536 года.

«Мой верный и горячо любимый отец.

Настоятельно прошу и умоляю вас ответить на это письмо сразу, как только вы его получите, ибо я пребываю сейчас в глубоком замешательстве относительно того, как мне лучше себя вести. Как вы, быть может, знаете, 30 апреля был арестован Марк Сметон, а 1 мая — сэр Генри Норрис. На следующий день в Гринвиче королева предстала перед Государственным советом, и ее дядя, герцог Норфолкский, поместил ее под стражу, и в два часа дня, во время прилива, она была отправлена в Тауэр. Здесь говорят, что ее дочь, Елизавету, вырвали у нее из рук, когда королева Анна хотела ее обнять, и королева просила Его Светлость, который тайно приехал в Гринвич, проявить к ней милосердие.

В то же самое время здесь, в Уайтхолле, был арестован лорд Рочфорд и тоже увезен в Тауэр, где теперь томятся все четверо. Их обвиняют в том, что королева вступила в любовную связь с Марком Сметоном, который под пыткой в этом признался, и с сэром Генри Норрисом — последний решительно все отрицает. Рочфорда обвинили в том, что он потворствовал ее злодеяниям.

Ко всем друзьям королевы теперь отношение в высшей степени холодное, и я нахожусь в мучительных сомнениях…»

* * *

Стук в дверь был мягким, но настойчивым. И, подождав немного в надежде, что непрошеный гость уйдет, Фрэнсис неохотно поднялся со стула. Дверь стала открываться в тот самый момент, когда он к ней подошел, и он увидел лицо сэра Уильяма Фитцуильяма — человека, которого он никогда не любил из-за его раздражающей привычки отводить свои бесцветные глаза от лица того, с кем он разговаривает. Вот и сейчас он смотрел в угол, когда сказал:

— Сэр!

Фрэнсис никогда раньше не замечал, что голос сэра Уильяма слегка напоминает женский.

— Да?

— У меня есть ордер на ваш арест. Попрошу вас следовать за мной в Тауэр.

Мир, в последние дни казавшийся ему серым и холодным, мгновенно стал черным, и Фрэнсис молил Бога, чтобы тот не дал ему потерять сознание в присутствии стоящих перед ним людей. Чтобы не упасть, он прислонился к дверному косяку.

— Могу я взглянуть на документ? — попросил он.

— Конечно, сэр Фрэнсис.

Снова косой взгляд, и лист пергамента оказался в нескольких дюймах от его носа. Первых слов документа и подписи короля было достаточно, чтобы его опасения подтвердились.

— А обвинение? — спросил он, надеясь, что говорит спокойно и рассудительно.

— Любовная связь с Ее Светлостью королевой.

— Я хотел бы, сэр Уильям, обратить ваше внимание на то, что я полностью все отрицаю. Это ложь. Вы меня слушаете?

— Да, — безразлично произнес сэр Уильям, внимательно рассматривая потолок.

— Тогда, с вашего позволения, я принесу свои вещи.

— Прекрасно.

— И я бы хотел, чтобы это письмо передали моему отцу.

Лишь на секунду водянистые глаза сэра Уильяма встретились с глазами Фрэнсиса, после чего они снова забегали.

— А вот этого, сэр, вам не положено. Ни один узник не может иметь контактов со своей семьей.

Он взял бумагу из рук Фрэнсиса, смял ее и выбросил.

— А теперь, сэр Фрэнсис, ведите себя как подобает мужчине. За каждым вашим движением будут следить. Вы отправитесь вместе с Уильямом Бреретоном, которого тоже арестовали. Между вами не должно быть никаких случайных разговоров.

— Бреретон! — сказал Фрэнсис. — Тогда помоги нам, Господи, — мир сошел с ума.

Сэр Уильям опустил глаза.

— На вашем месте, сэр Фрэнсис, я бы не беспокоился о мире. Подумайте лучше о своей шее.

Последовала небольшая пауза, и Фрэнсис сказал:

— Я могу только молить Бога, чтобы правда восторжествовала. В этом случае мне не нужно будет беспокоиться ни о своей голове, ни о шее.

— Уведите его, — сказал сэр Уильям, глядя себе под ноги. — Он всегда слишком много говорил. Болтуны и глупцы. Вот и договорились до того, что влипли в хорошенькую историю.