Невероятно трудно было решиться взять с собой дочь и использовать ее в ужасном столкновении с силами зла, на которое необходимо было пойти, чтобы навеки восстановить спокойствие в поместье Саттон. Но его склонило письмо Розы Вестон:

«Глубокоуважаемый доктор Захарий!

Нижайше прошу вас, ради спасения души Фрэнсиса, помочь мне. Вам известно о страшном проклятии, наложенном на эту землю и ее обитателей — особенно на наследников по мужской линии. Но, может быть, с помощью древних ритуалов и противодействующего вызывания сил добра это проклятие можно снять? Действительно ли все события на протяжении жизни предопределены заранее, или человеческий разум в силах изменить их ход? Я точно не знаю, но верю, что ваша мудрость способна сделать это. И если не для Фрэнсиса, то хотя бы ради моего ребенка я горячо умоляю вас положить конец этой жестокости с помощью силы, данной вам от рождения Всемогущим Господом».

Однако, читая это, он прекрасно сознавал, что проклятое место впитывает злые силы из каждой принесенной жертвы, что крик несчастной женщины, раздавшийся в древности, вовлечен в вихрь свирепости, накопившейся за прошедшие столетия. И тогда его взор обратился на Сапфиру, и он вспомнил ночь, когда вместе с Анной Болейн — обессиленной и перепуганной — он строил пентаграмму, и как демоническое неистовство было остановлено по приказу дочери. Именно тогда он сказал жене:

— Только Сапфира может снять проклятие Саттона. Я знал об этом уже три года назад и уверен в этом сегодня. Одна она одарена такой силой.

— А если это ее погубит?

— Такого не будет, не может быть. У нее жизненная сила даже больше, чем у моей матери. Она — мастер, мы — подмастерья.

— Но Захарий, она же всего-навсего шестилетний ребенок.

Он отвел глаза в сторону.

— Джейн, я не могу позволить этому злу существовать вечно.

— Но ведь есть постановление суда — Фрэнсис должен умереть? Может ли какая-либо сила — даже сверхчеловеческая — изменить это?

— Я не знаю, — ответил он упавшим голосом. — Мне не дано разгадать эту загадку.

— И ты готов рисковать своим ребенком для достижения сомнительной цели?

— Риск незначителен. Она обладает могущественной силой.

Вслед за этим его жена впервые сделала язвительный выпад насчет его внебрачной дочери.

— Наверное, тебе твоя дочка в Кале — рожденная твоей проституткой Банастр — сможет заменить ее? Запомни: у меня нет другой дочери.

Она покинула комнату, и вот так он взял Сапфиру с собой в поместье Саттон, а Джейн тем временем уехала с их сыном Джаспером в Аллингтонский замок, и мрачное настроение не покидало его. Захарий разрывался на части между естественной любовью, отцовским долгом защитить дочь и желанием разрушить злое колдовство с помощью белой магии. И, как только они доехали до родника, Сапфира без всякой его подсказки пробормотала старинное заклинание, отвращающее сглаз, а затем прильнула к нему — эти два жеста воплотили все то, чем терзалась его совесть.

Домашняя прислуга по его просьбе принесла и установила на козлах переносной столик, на котором Захарий сразу же поставил две белых свечи и распятие, некогда украшавшее стены замка Кеннингхолл, после этого он достал из седельной сумки чаши и склянки с водой и солью, чтобы приблизить ритуал к важнейшим элементам земли.

— Сапфира, — позвал он, когда расставил эти принадлежности на алтаре, — ты освятишь воду?

И было жутковато видеть, как она выступила вперед — такая маленькая и такая хрупкая, — вылила воду в соль, смешала их, окунула в раствор большой палец и начертила крест на его лбу, в то время как он стоял на коленях у ее ног с опущенной в поклоне головой. И он понимал, даже когда склонился над ней и аналогично перекрестил ее, что его благословение не является столь же сильным, что святая вода на ее челе не может придать такую же защиту, как у него, поскольку в конце почувствовал внутренний приказ, что он является всего лишь смиренным слугой природы, по сравнению с великим чародеем, стоящим перед ним.

— Пошли, дай мне руку, — произнес Захарий, и они вдвоем приблизились к роднику, казавшемуся таким тихим и таким безобидным в лучах заходящего солнца.

— Злой дух обитает здесь, — объявила она.

— Да, и уже много веков. Нельзя ли изгнать его?

На мгновение она обернулась, чтобы взглянуть на отца, и он не понял, то ли голос дочери, то ли голос его матери ответил:

— Я не могу сказать. Дьявол там хорошо укрепился.

Он перекрестился.

— Попытайся.

Она подняла над головой чашу с водой и стала выливать ее в бочаг без особой старательности, не обращая внимания на брызги, после чего промолвила:

— Отец, здесь что-то очень древнее. Оно от старинных богов, которые не подчиняются нашему Господу.

— Но не Бестия?

— Он тут тоже. И все-таки женщина, сделавшая это, была непорочной. Странно.

Вдали раздался еще один раскат грома, а солнце зашло за деревья.

— Вызови его, Сапфира. Вызови, и давай уйдем отсюда.

Она осталась там, где стояла, и все время кружилась.

— Захарий, Захарий, — позвала она, — может, нам поиграть на лугу?

Он не сознавал, где находился и что отвечал, так как его охватило какое-то радостное безумие.

— Мама, это — ты! Давай побежим вместе с ветром.

— Да, отныне и во веки веков. Но помни, здесь таится опасность. Ну что, будем продолжать?

Он чувствовал себя снова мальчишкой, а рука, схватившая его, была взрослой и сильной.

— Пока я с тобой, я в безопасности.

Он не расслышал, как она произнесла: «Да, но я — нет», — потому что его охватил сон, и только когда солнце перестало слепить ему глаза, он увидел, что находится вместе с дочкой у родника Эдуарда Святого, а последние несколько мгновений были простой игрой его воображения.

— Начинай, — сказал он Сапфире, — вызови и изгони злые силы.

Она на манер послушницы поклонилась отцу и встала перед алтарем.

Своим звонким детским голосом она кликнула:

— Выходи, нечистая сила, ступай, где место твое. Я приказываю силам зла уйти отсюда. Именем Господа, изыди, укоренившаяся здесь Бестия.

Казалось, что вся жизнь вокруг замерла: птицы не пели, листья на деревьях не шелохнулись, ветер затих — вот-вот была готова разразиться буря, следовавшая за ними по пятам.

Сапфира подняла чашу с солью и, осенив родник крестным знамением, высыпала в него содержимое.

— Этой солью я освещаю эту воду. Сгинь, древняя сила, сгинь проклятие, старое, как сама жизнь, сгинь, древний хозяин Тьмы, сгинь…

Но тут она запнулась. Из родника поднималось нечто, что Захарий мог описать только как туман, белый, густой и бесформенный. Он на секунду оторопел, уставившись на это, затем рванулся к дочери, чтобы защитить ее в своих объятиях. Но было уже поздно. Сапфира бросилась на землю и забилась в конвульсиях, из горла раздалось хрипение. Сидящий в клетке заяц, которого он принес с собой для того, чтобы переселить в него злого духа, как только тот выйдет из родника, — был невредим, шевелил усами и своей раздвоенной губой. Сила зла вошла в его дочурку.

— Один, Один, — раздался вселяющий ужас грубый голос, и, когда она говорила, мерзкая пена потоком стекала с ее губ.

— Христос, защити нас, — взмолился Захарий. — Salom arepo lemel opera molas. Sator arepo tenet opera rotas!

Сапфира корчилась в агонии.

— Смерть, безумие и отчаяние навечно, — кричала она мужским голосом. — Так предначертано.

— Изыди, дьявол, — заревел Захарий. — Я повелеваю тебе оставить в покое это дитя. Христос, помилуй ее душу. Убереги агнцев твоих.

Пена превратилась в какую-то слизь, и, помимо его сознания, вопреки тому, что перед ним любимая доченька, зрелище изрыгаемого Сапфирой вызвало у Захария тошноту, и ему пришлось отвернуться, рыгая и дрожа. Позади него слышались путаные и чудовищные непристойности, произносимые устами дочери. В это время в небесах, над его головой, собрались тяжелые гнетущие тучи, и после неистовой вспышки молнии начался проливной дождь.

И тут он вспомнил о распятии. Схватив крест с алтаря, он взмахнул им, как палашом, над головой и повернулся к лежащей дочери, лицо которой исказилось в злобе, чем-то напоминая выражение козла.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа я приказываю дьяволу покинуть ребенка.

Раздавшийся вслед за этим тяжелый раскат грома воодушевил его.

— Тор, бог людей, защити мою дочь. Спаси ее от ярости Одина. Ведь в имени твоем сосредоточены священные руны, с которыми девочка хотела взмолиться к тебе, сохрани ее.

Он так и не понял, то ли языческая, то ли христианская вера помогли ей, но для него — цыгана, провидца скрытых тайн — это не имело значения. Бог богов — единая первозданная сила, и только глупые маленькие людишки могли создать всяческие догмы и секты.

Он видел гадкие истечения из ее рта, и вдруг в какой-то миг она преобразилась. На месте, где была дочь, теперь лежала молодая женщина с волосами цвета льна и повторяла:

— О, Эдуард, если бы ты только любил меня! Если бы только…

И вновь перед ним лежала Сапфира. Он склонился над ней, поднял на руки.

— О, дорогая, — воскликнул он, — ты воскресла!

Она открыла глазки, посмотрела на наго никогда ранее невиданным, печальнейшим, полным неизмеримой жалости взглядом. Она открыла рот, пытаясь что-то сказать, но не проронила ни звука.

— Сапфира, — закричал он, исступленно тряся ее.

Слезы потекли по ее щекам, и она покачала головой, и до него наконец-то дошло, какая страшная месть была уготована дочери. Никогда больше она не сможет говорить. Ее чудесное дарование было пресечено одним ударом; она больше не сможет высказать ни свое ясновидение, ни мистические познания. Ребенок онемел.

— О Боже, Боже, Боже, — стонал он, баюкая ее на руках и рыдая. — Я не должен был приводить тебя сюда. Надо было мне набраться храбрости и прийти сюда одному.

Она снова потеряла сознание, когда он положил ее поперек седла, оставив все, взятое с собой, кроме распятия, а дрожащего зайца отпустил в лес. И когда он садился в седло, зная, что никогда больше ноги его здесь не будет, над его головой разразилась такая неистовая буря, будто взревели все силы Вселенной. Отдаленный цокот копыт среди неистового грохота заставил его вглядеться сквозь дождь, и он заметил приближающуюся Розу Вестон, волосы ее развевались на ветру, как пламя, а лицо при вспышках молнии казалось мертвенно-бледным. Из-за этого, а также из-за того, что она скакала на огромной белой лошади, она напоминала собой одну из скандинавских дев — Валькирию, пришедшую отвезти мертвого воина в Вальхаллу[7].

— Это сделано? — крикнула она, пересилив шум грозы.

— Да.

— И злой дух изгнан? Проклятие снято?

Захарий оглянулся на родник и на мгновение лишился сил.

Его покинул дар прорицания. Он опустил глаза на дочку, лежащую поперек седла, как сломанная кукла — ее ручки и ножки свисали вниз, а белокурые волосы почти касались грязи.

— Надеюсь, да, милостью Божьей, — только и произнес он и тотчас же ускакал прочь.

Роза стояла, не шелохнувшись, и смотрела ему вслед, пока он мелькал в просветах между деревьями, а потом исчез из виду совсем. А когда она обернулась и увидела замок Саттон, ей показалось, что дом как будто потянулся к ней, что его громады, его башня, лепные украшения и оконные переплеты как бы пытались сказать ей что-то.

Она смотрела на замок, сознавая, что он будет стоять еще долго после того, как превратятся в прах и она, и те наследники, которые будут знать только ее имя. И потом придут другие, которые о трагедии Фрэнсиса Вестона узнают только самую малость, да и этого не сохранят в своей памяти. Когда король и его суд превратятся всего лишь в строчки книг по истории. Будет ли суждено живущим здесь людям в один прекрасный день узнать тайны этого дома?

— Что собираешься ты сделать им? — выкрикнула она бушующему урагану. — Что ждет впереди?

И ей показалось, что ветер простонал в квадратном дворе замка Саттон: «Жди… жди…», — на что замок ничего не ответил.

ЭПИЛОГ

Ему понадобилось много времени, чтобы полностью сосредоточиться после того, как он открыл глаза. Сначала он вообще не мог разглядеть комнату, но затем очень медленно стали проявляться какие-то очертания, и он осознал, что находится в своем рабочем кабинете с мягкой мебелью и теплым освещением. А загорелая, морщинистая рука, осторожно ощупывающая предметы вокруг него, подсказала, что он сидит в своем рабочем кресле за письменным столом. Значит, его усадили умирать в его излюбленном месте. Он решил, что мир назовет это подобающим концом — как будто это можно знать! Великий колосс, магнат из магнатов, уходит из этого мира именно из того места, где он провел так много часов, приобретая или теряя столько, сколько другие считали бы целым состоянием, посредством одного телефонного звонка или подписи на документе.