— Принц Наполеон — очень важная персона в Париже, — пояснила Эме. — Люди готовы на все, лишь бы не навлечь на себя его гнев. У него вспыльчивый нрав. И, как другие умные мужчины, он крайне мстителен.

— То есть он хочет, чтобы вы заставили меня принять его ухаживания?

— Именно так.

— Но это неслыханно!

— Не совсем. Он испорчен воспитанием и в некотором смысле даже гордится своей репутацией Дон Жуана. — Немного помолчав, Эме с грустной улыбкой продолжила: — Если вы ему откажете, вы выставите его на посмешище. Ведь где это видано, чтобы соблазнитель самых обворожительных женщин Парижа был отвергнут никому не известной провинциалкой!

— В самом деле, что может быть смешнее? — воскликнула Йола.

Эме вновь улыбнулась.

— Моя дорогая, большинство мужчин, в сущности, дети, и здесь, в Париже, они соревнуются друг с другом, хвастаясь своими любовными победами, как англичане своими охотничьими трофеями или победами на скачках.

— Но как он может навредить вам? — спросила Йола.

— Принц и его сестра Матильда вращаются в артистических и интеллектуальных кругах Парижа. Если он объявит меня своим заклятым врагом, большинство завсегдатаев моего салона не осмелятся принимать мои приглашения.

— А что угрожает герцогу?

— О, тут все гораздо серьезнее, — ответила Эме, и в ее голосе послышались нежные нотки, звучавшие всякий раз, когда разговор заходил о любимом человеке.

— Но ведь герцог такая важная фигура! — воскликнула Йола. — Он пользуется всеобщим уважением. Неужели кто-то станет слушать, что скажет про него принц.

— Герцог, хотя и принадлежит к одному из самых знатных семейств Франции, принял нового императора в отличие от многих представителей его круга, — пояснила Эме. — По этой причине он persona grata в Тюильри, и в то же время у него есть собственные интересы, которые касаются принца.

— Что же это за интересы?

— Некоторые из них связаны с развитием искусств. Кроме того, он хочет восстановить процветание Франции в тех областях, которые неинтересны императору.

— Да, это действительно важно, — согласилась Йола.

— Это важно для Франции и для самого герцога, — уточнила Эме. — Он отдал столько сил, средств и времени этим проектам, что мне страшно подумать о том, что их у него отнимут, а его самого отстранят от участия в переговорах, которые сейчас ведутся.

— Нет-нет, этого нельзя допустить, — согласилась Йола. — Но даже если я уеду из Парижа, кто поручится, что принц не станет меня искать?

— Я думала об этом, — ответила Эме. — Я скажу ему, что вы решили вернуться домой, в забытый богом уголок Франции, и там выйти замуж, — с этими словами она пожала ей руку и добавила: — Кстати, мои слова о вашем замужестве недалеки от истины, по крайней мере, хочу надеяться.

Йола промолчала и лишь поцеловала Эме. Потом промолвила:

— Я всегда буду благодарна вам за вашу доброту и заботу. Я уеду завтра рано утром, прежде чем его императорское высочество успеет приехать сюда.

После этих слов Йола поднялась к себе в комнату и велела горничной принести дорожные сундуки.

У них ушло два часа, чтобы упаковать все красивые платья, которые Йола приобрела у Пьера Флоре. Их оказалось так много, что она была вынуждена одолжить у Эме еще два сундука.

Когда вещи были сложены и она наконец могла лечь в постель, ее долго одолевали тревожные мысли, не давая уснуть. Йола сказала себе, что должна воспринимать происходящее спокойно, все взвесить и обдумать, как учил ее отец.

Хотя разум твердил ей одно, тело кричало, что если бы любовь, в которой признался маркиз, была действительно сильной, он должен был сделать ей предложение. Что бы ни говорила Эме, как бы ни относились во Франции к браку по расчету, лично для себя она предпочла бы сказку о Золушке.

Ей хотелось, чтобы ее любили, не требуя взамен ничего, кроме ее сердца. Она мечтала, чтобы маркиз желал ее так, как она его, видел в ней просто человека, а не владелицу замка и состояния, даже не догадываясь, что ее воспитание ничуть не хуже его.

Разум говорил ей, что это невозможно, что Эме права, что маркиз — француз и как истинный француз привык думать иначе. Но что-то детское в ней подсказывало, что нельзя идти на компромисс и мириться с тем, что маркиз любит ее как мужчина, а не как аристократ.

Временами ей хотелось плакать — особенно когда она вспоминала, как маркиз говорил ей о своей любви. Тогда она пережила мгновения истинного блаженства. И вот теперь это блаженство, это счастье ускользает от нее, и она не может его удержать.

«Если я все-таки выйду за него замуж, — сказала она себе, — я больше не смогу верить его признаниям в любви. Я не поверю, что он чувствовал то же, что и я, что наша любовь от Бога».

Сжав в темноте кулаки, Йола прошептала:

— Он получил бы в качестве любовницы любимую женщину плюс замок в придачу, мне же достался бы мужчина, чья любовь была не настолько сильна, чтобы предложить мне обручальное кольцо.


Наконец рассвело. Йола встала с постели и, отдернув шторы, выглянула в сад. Вдалеке маячили крыши Парижа. Небо над ними было серым, затянутым тучами.

Это знак, подумала Йола, глядя на пасмурное небо, это символ моей будущей жизни — жизни без солнечного света любви, которая преобразила ее так сильно, что она уже не может вернуться к прошлому.

«Как же так получилось? — спросила она себя. — За что мне такие страдания?»

Она прекрасно знала ответы на эти вопросы. Во всем виновата она сама. Приехав в Париж, она совершила страшную ошибку. Она позволила себе то, чего никогда не позволит приличная женщина, и вот теперь наказана за это. Вся ее будущая жизнь будет такой же унылой и серой, как это небо, а любовь так и останется ускользающим призраком.

В эту минуту она решила, что никогда не выйдет замуж за маркиза.

Любить его всем сердцем и знать, что взамен он предлагает ей совсем не ту любовь, какую испытывает мужчина к своей половине, кроме которой для него никого не существует. Что может быть ужасней?

— Я никогда не забуду и никогда не прощу! — произнесла она вслух.

Час был ранний. Йола не стала задергивать шторы. Она снова легла и смотрела, как постепенно светлеет небо. Она представляла себе, как первые лучи солнца играют на башнях замка, блистающих, как позолота.

Почему-то в эту минуту ей подумалось, что замок — причина всех ее бед и несчастий. Он был так прекрасен, так пленителен, что Йола была совершенно уверена: маркиз не стал предлагать ей руку и сердце, потому что не мог отказаться от него.

«Я напишу ему письмо и скажу, что мы никогда больше не увидимся», — сказала себе Йола. Потом вспомнила, что тогда ей придется упрашивать бабашку, чтобы та отменила приглашение в замок. Ей стало не по себе, когда она представила, какой скандал за этим последует и как рассердится бабушка за то, что ее планы изменились. Сложнее всего будет объяснить, почему она решила не выходить замуж за маркиза и почему не желает видеть его в поместье Богарне.

— Нет, никаких писем я писать не буду, — решила Йола. — Я попрошу Эме, чтобы маркизу она сказала то же самое, что принцу Наполеону.

Так можно будет распрощаться с Йолой Лефлёр, а когда она вновь вернется домой, то попробует придумать предлог, почему маркизу не стоит ухаживать за Марией Терезой Богарне.

К ней вошла горничная. Йола встала и оделась в новое элегантное шелковое платье, к которому на случай путешествия полагалась легкая накидка.

Изумрудно-зеленое платье подчеркивало белизну ее кожи, а глаза сияли, как настоящие изумруды. Наряд дополняла небольшая шляпка, украшенная листьями плюща. Йола уже собралась надеть ее, когда раздался стук в дверь.

Горничная пошла открывать, и Йола услышала, как лакей объявил:

— Маркиз де Монтеро прибыл проведать мадемуазель.

Йола бросила взгляд на часы, стоящие на каминной полке. Еще не было девяти утра. Она точно знала, что Эме еще не проснулась; хозяйка дома вставала поздно.

Сначала она хотела сказать маркизу, что они больше не увидятся. Потом поняла, что у него наверняка имелась причина для столь раннего визита и он может потребовать, чтобы она его приняла, вызвав переполох среди слуг.

Она положила шляпку на столик.

— Передайте маркизу, — велела она горничной, — что я спущусь через несколько минут.

Горничная передала ее слова лакею, и когда дверь закрылась, Йола сказала:

— Я не хочу, чтобы господин маркиз понял, что я уезжаю. Тем не менее попросите, чтобы карету подали через полчаса. В десять часов идет поезд, на который я бы хотела успеть.

— Слушаюсь, мадемуазель, — ответила горничная. — Я сделаю так, как вы велите. Пока маркиз не уйдет, никто не узнает, что вы упаковали вещи и готовы уехать.

— Спасибо, — поблагодарила ее Йола.

Она посмотрела на свое отражение в зеркале. После бессонной ночи лицо ее было бледным, как мел, под глазами залегли тени. Поскольку она возвращалась домой, то не стала пользоваться ни тушью для ресниц, ни румянами, ни губной помадой.

«Интересно, что подумает маркиз, когда увидит меня в таком непривычном виде?» Но затем она сказала себе, что это не имеет никакого значения, поскольку сегодня они видятся в последний раз.

Йола твердо решила, что не выдаст своих истинных чувств. И все же, спускаясь вниз по лестнице, она чувствовала, как взволнованно бьется в груди сердце, а пальцы холодны, как лед.

Маркиз ждал ее в гостиной у одного из высоких окон, выходивших в сад. Как только она вошла, он обернулся. Ей тотчас бросилась в глаза его бледность. Лицо его было усталым и осунувшимся, как будто он, как и она, не спал всю ночь.

— Вы желали меня видеть? — спросила Йола и не узнала собственный голос.

— Еще рано, — ответил маркиз, — но я просто не мог ждать дольше. И мне почему-то казалось, что вы тоже не спите.

Ноги ее не слушались. Йола с дрожью в коленях прошла через всю комнату и села в кресло, стоявшее спинкой к окну, в надежде на то, что маркиз не сумеет прочесть по ее глазам, что она чувствует в эти мгновения.

Но нет, он даже не посмотрел на нее, а лишь подошел к холодному камину и встал рядом с ним.

— Я всю ночь бродил по городу.

— Всю ночь? — удивилась Йола.

— Мне нужно было все обдумать. Я почему-то пришел на берег Сены, где долго стоял и видел в воде ваше лицо.

— Я… вас не понимаю.

— Знаю, — ответил маркиз, — как знаю и то, что вы думаете по поводу вчерашнего вечера, и то, что вы тогда чувствовали.

Йола ничего не ответила, лишь крепко сжала пальцы.

— Именно поэтому я счел своим долгом прийти и объясниться, — продолжал маркиз, — чтобы вы поняли, почему я так себя вел.

В его голосе прозвучали незнакомые нотки. Йола подняла глаза, но тотчас поспешила отвести взгляд.

— Мы почти ничего не рассказали друг другу о себе, — сказал маркиз. — Просто не было времени. Возможно, вы знаете, что во время революции мой дед был казнен, а все наши владения конфискованы. — Он произнес эти слова небрежно, как будто тут не было ничего удивительного. — Поэтому мой отец был беден и после смерти оставил матери гроши. Однако благодаря великодушию моего дальнего родственника, графа де Богарне, я сумел получить отличное образование. — Йола ахнула, но ничего не сказала. — Более того, граф поселил нас у себя в замке в долине Луары. — Прежде чем продолжить свой рассказ, Леонид де Монтеро ненадолго умолк. — Не могу даже описать, какими счастливыми были для меня эти годы. Там были лошади, на которых я катался верхом, и множество приятных вещей, вызывавших восторг у маленького мальчика. А еще там был замок. — Он вновь умолк. — Ничего подобного я не видел за всю мою жизнь. Когда я был ребенком, он воплощал для меня все мои мечты. Больше того, он вдохновлял меня. Это трудно объяснить.

О нет, Йола отлично его поняла. Так было со всеми, кто жил в замке или приезжал погостить в нем. Те же чувства замок вызывал и у нее.

— Затем, когда мне исполнилось девять лет, — продолжал маркиз, — старый граф умер и хозяином замка стал его сын, которого, признаюсь, я боготворил. Такого друга, как он, у меня больше не было и, наверное, никогда не будет.

При этих словах Йола почувствовала, как глаза ее наполняются слезами. Чтобы маркиз ничего не заметил, она опустила взор и посмотрела на свои руки, лежащие на коленях.

— Новый граф де Богарне не только продолжил мое образование, которое начал его отец, он сам многому научил меня. Я никогда не забуду его доброты и участия. — Маркиз вздохнул. — К сожалению, его жена была совсем не похожа на него.

Йола едва не воскликнула: «Еще как не похожа!» Кому как не ей было знать, что за человек была ее мать.