Логика железная. Видимо, педагоги к концу своей трудовой деятельности значительно совершенствуют науку воспитания. Теперь она у них имеет всего два больших раздела: как воспитывать чужих детей и как воспитывать своих. Насчет чужих все ясно и понятно, а почему-то воспитание своих не укладывается в привычные рамки.

- Зачем ты его балуешь? - сердится Евгения. - Посмотри хотя бы на эти лапы - сорок четвертый размер! Рост - сто восемьдесят! А ты до сих пор с ним нянчишься!

- сама удивляюсь, - соглашается Вера Александровна, - уж от тебя такой лени я бы не потерпела. А к внуку почему-то совсем другое отношение. Вроде с тобой была как бы репетиция, а он - настоящий ребенок.

- Спасибо!

- Не обижайся. Таков удел всех бабушек: любить внуков больше, чем детей.

К Юле в больницу Евгения летит, как на крыльях. Она купила букет изумительных темно-бордовых роз - когда человек смотрит на красивое, он быстрее выздоравливает. Она накупила витаминов: гранатов, орехов, винограда - всего, что обновляет кровь и восстанавливает иммунитет - специально прочитала для такого случая популярную литературу.

У реанимационного отделения Евгения застает целую толпу каких-то людей, похоже, родственников. Они плачут, горестно обнимают друг друга, что-то причитают, и, загородив проход, не дают ей пройти внутрь. Она уже знает здешние порядки, потому одета в белый халат. Даже домашние туфли с собой прихватила - вдруг придется пробыть подольше, подежурить возле Юлии. Она сделает все, чтобы помочь Серебристой Рыбке!

Евгения уже обогнула плачущих людей и берется за ручку двери, как вдруг замечает в толпе Роберта.

- Почему ты здесь? Кто эти люди? Ты был у Юлии? С нею ничего не случилось?

- Юлия умерла, - говорит он и плачет.

- Нет! Не может быть! Ведь вчера она была жива...

Какие-то никчемушные фразы слетают с языка помимо её участия, потому что в голове Евгении набатом бухает только одно слово: "Умерла! Умерла!"

Она идет по улице, чувствуя себя обездоленной. Как будто у неё украли самое святое - смысл жизни. Ведь она собиралась спасти Юлию и не успела! Как же так? Это несправедливо! Серебристая Рыбка так мало жила!

До своей квартиры она добирается совсем без сил и почти вползает в прихожую, забыв захлопнуть за собой дверь. Она плюхается в кресло, но не может в нем усидеть. Тот заряд, что накопился в ней для спасения жизни Юлии, теперь ищет выход наружу.

Евгения хватает с полки бумагу и начинает набрасывать портрет Юли. "Пока не забыла!"

Нет, не портрет. Всю её фигуру в легком летнем платье. Она стоит и смотрит наверх: с балкона, точно прыгун с вышки, падает человек. Но почему так спокойно лицо Юлии? Потому что он не падает, а летит. Вот его крылья: небольшие, но мощные. А у Юлии за спиной вовсе не платье, взметнувшееся на ветру - у неё тоже крылья. Сейчас он спустится к ней. Или она оттолкнется и взлетит к нему... Господи, если бы так было!

Евгения больше не может сдерживаться, и слезы начинают изливаться из глаз, долгие и нудные, как осенний дождь. Она зарывается лицом в подушку, будто кто-то здесь может увидеть её, такую зареванную, и слышит голос Аристова.

- Жень, опять ты не закрыла дверь!

Она боится поднять на него глаза, а он усаживается рядом и сообщает:

- Я принес книгу. Для Никиты. Боевик. Будет читать запоем!

Но поскольку она все так же лежит, не обращая внимания на его приход, Толян начинает беспокоиться.

- Жека, у тебя ничего не случилось?

- Юля умерла, - глухо говорит она, и начинает рыдать в голос, уже не думая о том, как она выглядит со стороны.

Аристов берет со стола рисунок Евгении и внимательно разглядывает его.

- Это она?.. Слишком много плавных линий. Ни одного угла!

- Зачем ей углы? - в недоумении престает плакать Евгения.

- Нечем было упереться, вот её и раздавили.

- Откуда ты знаешь, что её раздавили? - продолжает допытываться она, лишний раз убеждаясь в том, как мало знает она Аристова - он вовсе не так прост, как кажется, и чуткости ему не занимать...

- Ты сама так нарисовала. Парня её из окна выбросили...

- Он сам прыгнул.

- Сам? Здоровый мужик и сам прыгнул? Расскажи это своей бабушке! Просто его загрызли. Хорошие люди.

- Напридумывал! - бурчит Евгения, и идет умываться в ванную. - На рисунок посмотрел и сразу все понял!

Странно действует на неё этот Толян! Только что, казалось, она умирала от горя и одиночества, и вот уже дух противоречия толкает её на пререкания с ним.

- Успокоилась? - насмешливо хмыкает он, когда она возвращается из ванной.

- ты вообще зачем пришел? - сварливо спрашивает она. - Книгу принес?

- Но-но, Лопухина, не задирайся! Рубль за сто, сейчас скажешь: принес и уходи. Вон уже рот раскрыла... А признайся, разве тебе не хреново?

- Какой ты грубый, Аристов! - подчеркнуто устало говорит Евгения, усаживаясь в кресло. - Что тебе от меня надо?

- Ничего не надо! - злится он. - Ну, захотел увидеть, ну, выдумал предлог!

И плюхается в кресло напротив.

- Расскажи что-нибудь хорошее, а то и мне что-то не по себе.

- Что я тебе, конферансье? Развлекай тут всяких... Ладно, слушай: контракт я отдала Виталику, как ты и требовал, так что, если кто и пролетел, как фанера над Парижем, то не по моей вине...

- Кто тебе сказал, что пролетел? Контракт мне все равно надо было пристроить в надежные руки... И потом, разве ты до сих пор с ним встречаешься?

- Нет, - растерянно говорит Евгения; только что до неё дошел смысл его аферы - действительно, не мытьем, так катаньем, но Аристов своего добился!

- Вот видишь! Так что жалеть меня не надо.

- Скотина ты, Аристов!

- Скотина, - соглашается он и тяжело вздыхает. - Я - как скупой рыцарь над сундуком золота: сам только смотрю, не пользуюсь, и другим не даю.

Евгении лестно, что её сравнивают с сундуком золота, но это её вовсе не успокаивает.

- А жизнь проходит! - с упрёком говорит она, и глазам её опять становится горячо.

- Только не плачь, пожалуйста! - просит он. - Ты рвёшь мне сердце.

А разве он её не рвёт? Вечно появляется, как тайфун: пронёсся, разрушил всё, что мог, и исчез! И ему всё равно, как она живёт без него!

- Поцелуй меня, Толя! - тихо говорит она и удивляется собственным словам: кто изнутри сказал их за неё?

Он, только что сидевший в позе обречённого, подхватывается и недоверчиво смотрит на неё: шутит, что ли? Но нерешительность его длится одну-две секунды. Толян живёт в другом измерении, там время идёт гораздо быстрее...

Аристов встаёт с кресла, но не бросается к ней, а осторожно подходит и обнимает за плечи, поднимая её к себе. Как изнывающий от жажды в пустыне, он хочет продлить удовольствие, чтобы напиться надолго - кто знает, когда ещё встретится оазис? Касается губами её шеи, глаз и только потом приникает к губам. Как мучительно сладок этот поцелуй! Но что с Толяном? Почему он пытается отстраниться от неё, как будто длить мгновение ему невыносимо?

До сих пор в их отношениях Евгения плыла по течению. Вернее, от Толяна исходила инициатива, а она старалась её погасить.

Теперь, похоже, смерть Юлии произвела в её душе переворот. Всё заботы Евгении о добром имени, надуманные обязательства перед Ниной Аристовой отошли на второй план. Осталась тревога: значит она тоже смертна - сегодня живёт, а завтра может не быть? Тогда зачем же позволяет другим вмешиваться в сою судьбу? Чтобы тоже когда-нибудь прыгнуть с балкона?

Кто эти зловредные другие? Никто теперь на неё не давит, и нечего рассуждать с таким надрывом! Она - сама себе хозяйка! Вот только Аристов... Смотрит на неё своими глазюками цвета речного омута. Собственно, она не совсем уверена, что омут именно такой - серо-зелёный, но сравнение ей нравится. Наверное, потому, когда Евгения долго смотрит в его глаза, кажется, что куда-то затягивает, кружится голова, не хватает воздуха... В таком омуте должны водиться черти. Вот только тишины ему не хватает. Скорее, наоборот: именно тишина и настораживает. Это означает: жди неприятностей!

- Ты дверь закрыл или оставил открытой? - как бы между прочим спрашивает она.

- Конечно, закрыл. Попробуй оставить открытой, сразу набежит куча мужиков!

- Что ты имеешь в виду?

Холодность её тона беспокоит Толяна, и глаза его потихоньку теряют колдовскую зелень, приобретая сталь. Нельзя с нею расслабляться!

- Имею в виду только то, что ты слишком многим мужчинам нравишься!.. До чего ж ты, Лопухина, ежиха колючая! Чуть прикоснись, - фыр! - и иголки наружу!

Ну, вот, опять она все испортила. Хотела же по-хорошему. А вообще, чего она хотела? Расслабиться и уступить? И тут же посмеивается про себя: глупый, он упустил момент! Теперь когда ещё она так размякнет, чтобы подобная мысль могла прийти ей в голову!

- Хочешь кофе? - вежливо спрашивает она - пора и вспомнить про обязанности хозяйки!

- Канэшна хачу! - обрадованно соглашается он, копируя грузинский акцент.

Два дурачка! Даже прикалываются одинаково.

- Сюда принести или пойдем в кухню?

- В кухню. Здесь у меня такой расслабон начинается, что я боюсь не выдержать.

- Ничего не бойся, я выдержу! - самоуверенно обещает она.

- Выдержишь?

- Одной левой!

Опять она попадается на собственную удочку! Чего хвастаться? Разве не была только что она в его объятиях и млела от желания? А он вдруг шагает к ней, берет за плечо и, неуловимым движением делая подсечку, бросает на диван. Одной рукой держит её, а другой преспокойно начинает раздевать.

- Выдержишь?

- Что ты делаешь? - придушенным голосом возмущается она, не в силах освободиться.

- Хочу наказать самоуверенную девчонку!

- Пусти, я больше не буду! - пугается она.

- почему ты уверена, что все зависит только от тебя? Что лишь ты сильная и мужественная - держишь ситуацию под контролем? А я? Каких усилий это стоит мне?

- А кто тебя заставляет ко мне приходить?! - со слезами в голосе кричит она.

- Любовь заставляет! - тоже кричит он.

Отпускает Евгению и утыкается лицом в её волосы. Так они лежат, без слов, пока она не отодвигает Толяна от себя и, застегнувшись, встает с дивана.

- Так и будем причитать?

Аристов вскакивает.

- Блин, хозяин жизни! Быть рядом с любимой женщиной - и то не может!

Он опять берет в руки рисунок.

- Может, и мне, как этому парню?

С каким удовольствием влепила бы Евгения плюху по этой растерянной физиономии. Такой, действительно, блин, крутой, а в самом главном деле разобраться не может!

Она выхватывает у него набросок, чтобы разорвать его, и он лишь в последний момент успевает остановить её руку.

- Я пошутил. Подари мне этот рисунок, пожалуйста!

- Подарю, если ты сейчас же уйдешь!

Он покорно кивает, вызывая у неё прилив ярости.

- Я знаю, чего ты боишься, - говорит она в спину неохотно уходящему Толяну.

Он останавливается, и Евгения видит, как напряглась его шея.

- Кто тебе сказал? Что ты знаешь? - спрашивает он, стремительно обернувшись, и подается в её сторону, отчего она невольно отшатывается и прячет голову в плечи. - Говори!

О чем говорить? О том, что она все узнала от его жены? Непонятно, почему он так рассвирепел? Кричит на нее...

- Не скажу!

- Почему? - растерянно смотрит он.

- Потому что ты орешь на меня, будто я в чем-то провинилась!

- Извини, - он целует её пальцы, - но ты сразу ткнула в самое больное место, вот я и взвился.

- Ладно, прощаю тебя... Ты боишься, что Нина опять полезет в петлю.

- Боюсь, - растерянно подтверждает он.

- Выбрось эту глупость из головы!

- Хочешь сказать, что такую попытку она больше не повторит?

- Ничего такого я гарантировать не могу. Врачи говорят, тот, кто попробовал хоть один раз лишить себя жизни, опять войдет в эту дверь.

- Значит, ничего нельзя сделать? - спрашивает он с отчаянием.

- Не знаю. Может, надо посоветоваться с психотерапевтом? Знаю одно: от тебя уже почти ничего не зависит. Нина считает, что испортила тебе жизнь. Будем надеяться, её не толкнет на такой поступок чувство вины...

Бедный Аристов! Неизвестно, кому сейчас из них хуже: ей, что сидит одна в четырех стенах. В воскресенье. Или ему, на всю жизнь приговоренному к женщине, которую однажды взялся защищать. Можно было бы долго убиваться по этому поводу, но, как всегда, звонит телефон - главный отвлекатель Лопухиной от дурных мыслей.

А звонит Роберт. Муж Серебристой Рыбки.

- Завтра похороны. В десять часов. Приходите.

- Ты ко мне - на "вы".

- Я имею в виду тебя и Виталия.

- У него другой телефон, и мы не общаемся.

- Ты, Женя, отчаянная женщина. Разве можно бросаться такими мужиками?