Марьяна Романова - Замуж за «аристократа»

И Саня уверенно сказал:

– Давай.

«…На приеме, состоявшемся вчера в закрытом клубе «Ностальгия», особенно отличилась хозяйка вечера – известная актриса Екатерина Лаврова. Напомним, что данная дама недавно опубликовала мемуары, потрясшие всю Россию. Оказывается, наша любимая Катенька, которую мы считали особой интеллигентной и даже несколько старомодной, на самом деле настоящая нимфоманка.

В самом начале торжества неизвестный доброжелатель выразил новоявленной писательнице восхищение весьма своеобразным способом: опрокинул на сексуально озабоченную диву блюдо с креветками. Катерина же наша, и не подумав одернуть наглеца, замерла на месте, влажно улыбаясь и похотливо пялясь на прекрасного незнакомца. Вероятно, она даже хотела пригласить затейника в свою гостеприимную постель, но, видимо, постеснялась присутствия мужа.

К слову сказать, супруг Лавровой, который находился в полутора метрах, даже не попытался помешать варвару. Интересно, он просто испугался или втайне был с ним солидарен? Остается добавить, что остаток вечера от нашей Катерины несло рыбой похуже, чем от портового грузчика…» (газета «Громкие скандалы недели»).

Газетенку эту принесла домработница Галина. Катя завтракала на кухне (если обезжиренный йогурт и салатик из проросшей пшеницы действительно можно было считать завтраком), когда Галочка с улыбкой протянула ей мерзкий листок.

– Смотрите, Екатерина Павловна, а здесь про вас написано! – радостно объявила она.

– Неужели? – Катя удивилась. Презентацию книги обслуживало известное пиар-агентство, Катя лично утверждала список журналистов. Она могла поклясться, что не было в этом списке газеты «Громкие скандалы недели».

Пробежав глазами по строчкам, она отодвинула в сторону чашку с недопитым кофе. У нее мгновенно пропал аппетит и разболелась голова. Конечно, Катя знала, что такое «желтая» пресса. Конечно, иногда ей доставалось от журналистов. Но такое про нее написали впервые. Да как они посмели?

– Откуда… Откуда у вас эта газетка?

– Так я ее всегда читаю, – бесхитростно развела руками домработница, – по-моему, интересно пишут. Мы иногда любим вечерок над газеткой скоротать. С сынком моим, Ванечкой. Я вам рассказывала о сыне?

– Миллион раз, – сквозь зубы процедила Катя, но Галина не заметила ее раздражения. Лицо ее просветлело, глаза подернулись влагой, словно она говорила не о человеке, а о чудотворной иконе.

– Золотой мальчик, золотой, – задумчиво улыбаясь, заметила Галина. – Моя единственная отрада. Красивый, умный. Похож на Сильвестра Сталлоне. Только, понятное дело, лучше… А газетка эта… Я как про вас увидела, решила сохранить. Вдруг, думаю, вы еще не прочитали?

«Интересно, она и в самом деле такая бестактная дура или просто настолько меня ненавидит? – подумала Катя. – Она держится так, словно принесла мне цветы от поклонника, а не эту мерзость!»

– Екатерина Павловна… А это правда? Что там написано? – Галочкины глаза сверкнули любопытством. – Про креветки, а?

– Нет, – довольно резко ответила Катя и отвернулась к окну в надежде, что домработница правильно истолкует этот красноречивый жест.

Но Галине было все нипочем. Она не только не подумала оставить Катю в покое, но еще и по-свойски присела на краешек кухонного стола.

– А я вчера в химчистку ваш костюмчик относила, – хитренько улыбнулась она, – так от него и правда рыбкой пахнет. Я еще удивилась.

– Галина, сделайте милость, идите по своим делам, – жестко потребовала Катя.

– Да у меня и нет сейчас особенных дел, – развела руками Галочка. – В супермаркете была уже, пыль протерла, ваш супчик вегетарианский варится… И все-таки странно… Зачем ему было это делать?

– Что?

– Опрокидывать на вас эти креветки, а? У меня, знаете, предчувствие… что-то за этим скрывается, только вот никак сообразить не могу, что именно…

Катя вскинула голову и взглянула на нее более внимательно. Внезапно ей показалось, что Галочка смотрит на нее с некоторым торжеством. Встретившись с Катей глазами, домработница наигранно засуетилась, спрыгнула со стола и принялась переставлять с места на место чистую посуду. При этом она как-то странно искоса на Катю поглядывала, и с каждой секундой той становилось все больше не по себе.

«А эта Галина не так проста, как казалась, – решила Катя. – Господи, неужели она знает что-то?» Может быть, именно она имеет отношение к тому, что эта информация просочилась в газету? Но как? Ведь пресс-агент мероприятия договаривалась с журналистами о том, что они не будут упоминать «нападение» на главную героиню презентации. И вроде бы те с нею согласились – да и Катя пригласила только солидные издания, которые не имеют обыкновения радоваться «жареным» сплетням.

Нет, это невероятно! Галина не могла знать о том, что произошло на презентации: ее там попросту не было. А снабдить газетчиков такой подробной информацией мог только тот, кто находился в нескольких метрах от Кати, когда на нее опрокинули блюдо. Многие гости даже внимания не обратили на то, что произошло.

Так кто же с такой завидной оперативностью снабдил журналюг нелицеприятной информацией? Кто Брут? Может быть, Люба Федорова? Уж она-то ни за что бы не упустила шанс сделать Кате гадость. Да и стояла она совсем неподалеку, когда он появился. И когда Катя бросилась в туалет, Любка даже ухватила ее за рукав, предлагая свою помощь, но Катя решительно вырвала руку – не до вежливости ей было.

Да, скорее всего, это сделала именно она. Во всяком случае, поступок вполне в Любкином духе – насколько Катя знала Федорову.

– Ох не любит кто-то вас, Екатерина Павловна, – подала голос замолчавшая было Галочка. – И за что это вас кто-то так не любит?

Шура пригоршнями зачерпывала краску из небольших пластмассовых ведер и метко швыряла ее в холст.

– Придурки!.. Идиоты!.. Хамы! – она выплевывала все известные ей бранные слова.

Бесполезно. Ничего не получалось.

Шура задумала эту картину давно. Работа должна была называться «Агрессия. Выход злости». Смысл был не в самой картине, а в душевном состоянии художника, то есть самой Шуры. Она должна была швыряться краской, разозлившись. Не раздумывая, не подбирая цвета и композицию. То, что в итоге получится, и будет олицетворением Шуриных негативных эмоций. Шура знала, чувствовала, что это была если не гениальная, то весьма удачная идея. Такую любопытную картину наверняка купила бы какая-нибудь модная галерея.

Но непредвиденной помехой в этом деле оказался слишком легкий Шурин характер. Иногда она, конечно, могла быть довольно вспыльчивой, но быстро отходила и не умела подолгу грустить. Словно спичка – ярко вспыхивала и гасла, едва успев обжечь пальцы зазевавшегося курильщика.

– Бездарность! – расстроилась Шура. – Я самая настоящая бездарность. Мне не удалось продать ни одной картины, я даже разозлиться как следует не могу.

Она ногой отодвинула от себя ведро с краской, меланхолично закурила, потом, закашлявшись, выбросила сигарету в окно.

Зазвонил телефон. Не раздумывая, Шура схватила трубку и только в этот момент вспомнила, что ее ладони перепачканы краской.

– Блин! – выругалась она. Наверное, теперь придется покупать новый аппарат. Еще одна трата. А денег нет. Как же ей без телефона-то?!

– Шур, чего ругаешься? – этот хриплый низкий голос принадлежал Шуриной приятельнице Диане.

Когда-то они учились в одной школе, сидели за одной партой. Дианка всегда была безнадежной троечницей. Высоченная, нескладная, некрасивая, она и к выпускному классу так и не научилась считать в уме. Жалостливая Шура постоянно давала ей списать.

Даже странно, что они стали подругами. Возвышенная Шурочка в тертых кожаных штанах, с томиком Юнга под мышкой, непринужденно жонглирующая словами «экзистенциализм» и «трансцендентность», и Диана, которая ничего сложнее «Космополитена» в жизни не читала. Шура совершенно не интересовалась своим внешним видом. Она могла годами носить одни и те же джинсы, не замечала пятен на рукавах своей школьной формы. Иное дело – Дианка. Та вообще ухитрилась перекроить тусклое форменное платье так, чтобы оно облегало ее костлявую фигуру. Диана красила ногти лаками самых невероятных расцветок, она сделала мелирование в тринадцать лет, она первой в классе начала брить ноги и завивать ресницы.

Шурина мама дружбы этой, по закону жанра, не одобряла.

– Ты на нее только посмотри, на подругу свою так называемую, – ворчала мама, – морда накрашена, а интеллект, как у морской свинки! Кто из нее вырастет-то?!

Шура несколько раз пыталась повлиять на Дианкину судьбу. Например, однажды она записала подругу на компьютерные курсы. Но та, узнав об этом, рассмеялась:

– Ты чего, Шур, с ума сошла? Да я и настольным калькулятором-то пользоваться как следует не умею! Чего мне позориться-то?

Дианка была на удивление самокритичной.

А когда девчонки перешли в девятый класс, вдруг выяснилось, что с экстерьером у Дианы тоже все в порядке. Подруги не виделись три месяца – на летние каникулы Шура осталась в Москве, а Диана, по обыкновению, уехала к каким-то своим сочинским родственникам. В Сочи уезжала обычная восьмиклассница, по-подростковому неуклюжая, с жиденьким русым хвостиком на затылке. Первого же сентября в Москву вернулась роскошная красавица – шоколадный загар, похудевшие стройные ноги, высокая грудь второго размера. К тому же Дианка покрасила волосы в шоколадный цвет, сделала легкую химию и ровными дугами выщипала некогда густые брови. В общем, теперь она была похожа на фотомодель с обложки глянцевого журнала. Всем одноклассникам (в том числе и Шуре Савенич) оставалось только рот разинуть, когда томная Диана появилась на пороге кабинета геометрии.

А через несколько месяцев Диана преподнесла всем еще один повод для кулуарных сплетен.

– Доучиваюсь последнюю четверть, – громко объявила она, – девятый класс закончу экстерном. И – тю-тю!

– Почему?! – округлила глаза Шура. – С ума сошла?! Кому ты будешь нужна с неполным средним образованием? Маляром, что ли, пойдешь, стены белить?!

– Почему стены? По подиуму ходить буду, – невозмутимо объяснила подруга.

– Думаешь, ты одна такая умная? – фыркнула Шура. – Знаешь, какая там конкуренция!

– А меня сам Слава Зайцев к себе берет. Я вчера у него на кастинге была. Мне и портфолио бесплатно сделать обещали.

– Что же ты молчала? – ахнула Шура. – И что теперь? Когда мне можно прийти посмотреть на твой показ?

– Сначала придется учиться, – вздохнула Диана, – два или три месяца. Потом, если все будет в порядке, оформят в штат Дома моделей.

Но уже через месяц – бывают же чудеса! – Диана улетела в Париж. Оказывается, на очередном занятии в школе манекенщиц на нее обратил внимание какой-то крупный французский продюсер.

И стала Шура находить в своем почтовом ящике открытки. Откуда только не писала Дианка – Париж, Рим, Милан, Токио, Нью-Йорк! Иногда в толстых желтых конвертах были и ее снимки. То она на обложке «Вог» – холодновато-шикарная, в вечернем платье от «Версаче». То с небрежным хвостиком на затылке, в обнимку с каким-то смуглым красавцем, а внизу подпись: «Это Антонио, мой парижский любовник. Между прочим, миллионер!» (Шура над фотографией этой до-олго тайком вздыхала.)

В общем, Дианка, как ни странно, добилась успеха. Изредка она появлялась в Москве – холеная, в эксклюзивных нарядах («Это мне подарил сам Версаче! О, а это я купила прямо с подиума, в Риме!»). Весело помахивая сумочкой из страусиной кожи, она вновь и вновь врывалась в Шурину московскую жизнь, тормошила ее, завлекала на какие-то вечеринки, на которых собирались только те, кто имеет отношение к волшебному миру моды.

Они взрослели. Шура надумала поступать в Архитектурный институт, но завалила первый же экзамен. Диана снялась в клипе известного на весь мир рок-певца (правда, в массовке – ее лицо появилось на экране всего на четыре секунды). Шура написала двадцать восемь картин и организовала собственную выставку в одной из окраинных галерей. Диана снялась для обложек тридцати пяти журналов, купила себе гоночный «Порше» и через несколько дней умудрилась разбить его всмятку, не получив при этом ни одной царапины. Шура потратила тысячу долларов на холсты и краски и почти три месяца питалась одной гречневой кашей. Диана заработала пятьдесят тысяч и купила домик в Испании. В общем, Шура существовала, Диана жила. До тех пор пока не выяснилось, что для профессии манекенщицы она стала старовата. В середине девяностых в моду вошли нимфетки. С обложек журналов улыбались тринадцатилетние, а Диане, которой к тому времени едва исполнилось двадцать, вынесли безапелляционный приговор: старуха.

В один прекрасный день Диана вновь появилась на пороге Шуриной малогабаритки. Все такая же красивая, все в таких же дорогих шмотках, но без чертиков в глазах.

– Привет, подруга, – мрачно сказала она, – а я на этот раз надолго. – И бухнула на пол увесистый чемодан от «Мандарина Дак».