– Что так? – осторожно поинтересовалась Шура, наливая ей кофе.

– Да так, – неопределенно махнула рукой Диана, – соскучилась, так сказать, по Родине. Дай, думаю, в Москве поживу.

Потом Диана, конечно, призналась, что в Москве оказалась не по своей воле, что из парижского модельного агентства ее выгнали, а главные редакторы модных французских журналов, которые раньше целовали на европейский манер в обе щечки при встрече, теперь с нею едва здороваются. Что в Париже любят победителей, а стареющих манекенщиц, как выяснилось, – не очень.

– Суки! – лаконично подвела черту под рассказом Дианка.

– Ужас какой, – посочувствовала Шура, наливая ей уже коньяка, – так тебе же всего двадцать пять. Почему ты не можешь поработать еще пару лет? Клаудии Шиффер за тридцать, а она работает.

– Клаудиа Шиффер – звезда. Раскрученное на весь мир лицо. А я… Известная, конечно, но только в узких кругах. Я ни разу не надевала платье невесты.

– Я тоже, – вздохнула Шура, – тоже замужем ни разу не была. Да кому я такая нужна? Кто меня, спрашивается, возьмет?

– Да при чем тут замужество? Знаешь, в любом приличном показе мод есть платье невесты. Его демонстрируют в самом конце, это как бы гвоздь программы. Так вот, в этом платье выходит звезда. Самая дорогая, самая известная манекенщица, понимаешь?

– Все равно расстраиваться не стоит, – оптимистично заявила Шура, подливая в изящные рюмочки коньяк (по московскому обычаю, она пила коньяк не из традиционных бокалов, а из крошечных стопочек), – ты же столько денег заработала, до конца жизни хватит!

И в этот момент Диана разрыдалась – нет, в самом деле разрыдалась, уронив голову на руки.

– В том-то и дело, что денег у меня нет!

– Как нет? Куда же они делись?

– Потратила!

– Как же можно было потратить столько денег?! – ахнула Шура. – Научи, на что?!

– На что, на что… А это знаешь сколько там стоит?! – взвизгнула Диана, покружившись перед Шурой на цыпочках. – Маникюр раз в неделю, антицеллюлитные обертывания, китайский массаж стоп, провались он! Лечение волос плацентарными масками!!! Знаешь, как мне все волосы изуродовали на этих съемках?! То в блондинку покрасят, то в брюнетку. То щипцами горячими уложат, то заплетут какие-нибудь идиотские косички…

– Постой, это, конечно, понятно, – перебила Шура, – но неужели все это действительно столько стоит?

– Нет, ну ты меня достала! – Диана одним махом опрокинула пятую рюмку коньяка. – Так и быть… только никому ни слова. В общем, я содержала мужчину!

– Что-о?!

– Что слышала, – угрюмо подтвердила подруга, – помнишь, я тебе фотографию его присылала. Антонио его зовут…

– Так ты же писала, что он миллионер?

– Ага, а что мне было делать – сообщить тебе, что он альфонс?! Урод испанский, он меня бросил, как только понял, что деньги кончаются. Если бы ты знала, сколько я на него тратила! Я ему квартиру сняла, шикарную квартиру, в самом центре, двухэтажную. Шмоток ему купила три тонны. Тачку – кабриолет. Даже арабского скакуна подарила на Рождество – соригинальничать решила, дура!

– Дура, – подтвердила Шура. – Господи, неужели с твоей работой, с твоей внешностью ты не могла себе найти кого-нибудь получше?

– Сердцу не прикажешь, – икнув, философски заметила раскрасневшаяся от алкоголя Диана.

Потом они выпили еще, и подруга рассказала совсем уж отвратительные вещи. Мол, в Париже жилось ей совсем не сладко, скорее даже с точностью до наоборот. Хозяин модельного агентства, тот самый, который когда-то увез ее из Москвы, заставлял ее обслуживать богатых мужчин. Вроде как этим занимались все модели того агентства. Один из богатеев, напившись в стельку, прижег ей попу сигаретой – Диана даже шрам Шуре продемонстрировала, красный и круглый…

На следующее же утро, протрезвев, Диана подозрительно посмотрела на Шуру и твердо сказала:

– Так, все, что я тебе вчера говорила, – неправда, учти! – И, подумав, добавила: – Хотя, если честно, я и сама не помню, что говорила.

– Что же ты делать теперь будешь? – поинтересовалась Шура. – Кстати, жить можешь пока у меня.

– Что делать, что делать, – усмехнулась Дианка. – Не волнуйся, не пропаду. Я теперь прожженная. Буду опять манекенщицей работать. В наших агентствах я все еще котируюсь. Для них я даже вроде как звезда…

Так оно и получилось. Были показы мод, какие-то фотосессии… Конечно, московская карьера Дианы оказалась не столь головокружительной и сказочной, но она стабильно зарабатывала себе на кусочек хлеба как минимум с красной икрой.


– …Эй, оглохла, что ли?

– Просто задумалась. – Шура держала в руках перепачканную краской телефонную трубку. – Я телефон испортила, новый покупать придется. Пишу сейчас одну интересную работу… вся в творческих муках, сама понимаешь.

– Значит, я кстати, – обрадовалась Дианка, – хотела тебе работу предложить. Чтобы ты немножко развеялась.

– Что там? Съемка, показ? – деловито осведомилась Шура.

– Показ. Учти, показ экстраклассный. В «Мариотте», будет весь бомонд. Представляешь, Шур, я буду представлять платье невесты! Ну, помнишь, я тебе говорила – это самая престижная для манекенщицы роль. Да, я тебя со своим новым мужиком познакомлю. Он такой секси, упадешь, когда увидишь!

– Да ну? Прям так и упаду?

– Ну, может, не упадешь, но точно обзавидуешься, – хихикнула Диана. – Его зовут Егор Орлов, он известный татуировщик.

– Здорово. Так во сколько мне прикатывать?

– Только не вздумай прикатить в прямом смысле слова, на роликах тебя туда просто не пустят, – испугалась Диана. – И, это, Шур… Мне, конечно, неудобно тебе говорить…

– Что?

– Ты, в общем, оденься не как обычно, а поприличнее… Не позорь меня, ладно?


Спросите у Егора Орлова, что такое ад, и он без промедления ответит: это проживание бок о бок с его родной бабушкой, Клавдией Ильиничной Орловой (или бабкой Клавкой, как он называл ее за глаза).

Бабка Клавка была натуральной Бабой-ягой – по крайней мере, маленький Егор в это искренне верил. Нет, не была она ни седовласой, ни крючконосой. Не было на ее физиономии и уродливых бугристых бородавок, и метле она предпочитала тривиальный общественный транспорт.

Но вот ее глаза… Они были светлыми, почти белыми, словно на солнце выгоревшими, как у вампира из фильма ужасов. Внимательные, выпуклые, как у крокодила, глаза. Когда бабка смотрела на него, Егора словно парализовывало.

Он всегда считался баловником и искушенным обманщиком, ему ничего не стоило провести учителей, соседей или мать, но с бабкой Клавкой этот номер не проходил. Стоя перед ней, Егор чувствовал себя замученным узником перед лицом строгой инквизиции.

– Опять двойку получил? – тихо спрашивала бабка.

И вместо того чтобы соврать про потерянный дневник, Егор уныло подтверждал: мол, так и есть, получил. И не одну. За допросом обычно следовало непременное наказание. Бабка Клавка была садисткой – у нее было чутье на то, что Егору хочется больше всего. Именно это она ему и запрещала. Смотреть футбол по телевизору – нельзя, читать фантастику – нельзя, в дождик погулять – тоже нельзя. Еще было нельзя задерживаться после школы, есть мороженое зимой, пить квас из бочек, общаться с дворовыми мальчишками, тратить карманные деньги на кино.

Бабка Клавка Егора ненавидела. Издевалась над ним, как могла. И казалось, высшим наслаждением было для нее увидеть его злые слезы. Она постоянно напоминала ему о матери. Несколько раз Егор вспылил, грубо заметил, что ему не хочется об этом говорить. Лучше бы он этого не делал. Потому что с тех пор бабка Клавка словно с цепи сорвалась.

– Твоя мать всегда была курицей, – поучительно говорила она. – Знаешь, есть такой сорт никчемных женщин. Честно говоря, я всегда думала, что она закончит как-нибудь вот так. Обидно, конечно, что моя дочь оказалась совсем на меня непохожей.

Сжимая кулаки, Егор отмалчивался и смотрел в сторону. Он пытался не слушать бабку, но ее высокий визгливый голос словно проникал в его подсознание. Наверное, из нее мог бы получиться превосходный гипнотизер.

– Она сама во всем виновата, – зудела бабка. – Все к этому и шло. В последние годы она так опустилась, расплылась. Стала похожа на дырявую галошу.

– Мама красивая, – пробовал спорить Егор. Да разве бабку Клавку переспоришь?

– Как корова сивая, – гулко и зло смеялась она. – Волосы как пакля, туша как у беременной лошади. Мужики на нее и не смотрели. Из-за этого и все проблемы.

– Не было у нас никаких проблем, – с тихой яростью отвечал Егор.

– У вас, может быть, и не было, молодой человек, – от души хохотала зловредная бабка, – а у мамки твоей… Без мужика-то знаешь как бабе тоскливо. Она едва не выла по ночам. Уж я-то знаю.

– Она отца любила.

– А ты знаешь его, отца-то?

– Он погиб, когда я еще не родился, – тихо отвечал Егор.

Историю о трагической гибели отца неоднократно рассказывала ему мама. Егор знал ее наизусть – с детства это было для него чем-то вроде сказки на ночь. Согласно истории этой выходило, что мама и отец познакомились в развеселой студенческой компании. И сразу же, с первого взгляда – так бывает – полюбили друг друга. Несколько счастливых месяцев – и отец сделал маме предложение. Она, разумеется, с радостью согласилась и получила в подарок кольцо – колечко это мама сотню раз Егору показывала. Недорогая вещь, но очень изящная – тонкий серебряный прутик, а в середине – прозрачный прямоугольный камушек.

– Это сапфир, – затаив дыхание, говорила мама. – У твоего отца был очень хороший вкус. Он говорил, что камень идет к моим глазам.

Приготовления к свадьбе были в самом разгаре, когда выяснилось, что жених неизлечимо болен. В этом месте мама обычно тыльной стороной ладошки смахивала бежавшую по щеке слезинку.

– Уж чего мы только не делали! В какие только инстанции письма не писали! К каким только врачам не ходили, – вздыхала она, – все без толку. Даже к бабке-травнице в деревню ездили, столько денег ей свезли. Не помогла.

Все это Егор пересказал бабке Клавке. Она слушала, не перебивая. А когда он замолчал, облокотилась подбородком о ладони и молча уставилась в окно. И такое выражение лица было у нее в этот момент, что Егор испугался даже. Отчего-то ему показалось, что бабка сейчас расплачется. И это будет не показательная истерика, которую Клавка время от времени устраивала перед благодарными зрителями-соседками, а настоящие слезы – тихие и горькие.

– У нее хотя бы было воображение, – наконец сказала она, так и не заплакав, – кольцо он ей подарил. Да ничего этот распутник никогда ей не дарил. А колечко она сама в галантерее купила, на стипендию. Никакой это не топаз, а обычная стекляшка. Другая бы, наверное, придумала историю о бесстрашном подводнике или погибшем альпинисте-герое. Так бабы-брошенки, кажется, обычно говорят…

– Мама не…

– Помолчи ты, – перебила она, – и без тебя тошно. Думаешь, я не любила ее?

– Думаю, нет, – честно ответил Егор. Он был немного удивлен и сконфужен. Обычно бабка начинала орать, если он пытался с ней спорить. Она ни разу не говорила с ним вот так, по-человечески.

– А, много ты понимаешь, – беззлобно сказала она, – она ж дочь моя, как я могла не любить ее. Любая мать за своего ребенка умереть готова. Другое дело, что я давно ее похоронила.

– Как это?

– Знала я, что не жилец она. Только и ждала, когда же наконец она это сделает.

– Ждала и не пыталась помешать?! – Он едва не задохнулся от возмущения.

– Может быть, так для нее и лучше, тебе почем знать. Отмучилась. А все из-за него, подонка этого.

– Кого? – жадно спросил Егор. – Скажи, кого, кого?

Бабка вдруг как-то резко дернулась и посмотрела на него так, словно только что заметила, что он все еще сидит рядом с нею.

– А ну марш спать! – завопила она своим обычным голосом, высоким и визгливым. И вновь превратилась в Бабу-ягу, такую, какой знал ее Егор. – Ишь, интересно ему! И не смей меня больше об этом спрашивать!! Никогда!


«Мне казалось, что я ждала той пятницы всю жизнь. Что ради этого я и родилась. Росла, жила, училась – все ради того, чтобы окунуться однажды в ту самую пятницу, когда знаменитый Дашкевич проведет нас с Веркой в Дом кино.

А когда она наконец наступила, я не поверила. Мне казалось, что все непременно сорвется в самый последний момент. Что Дашкевич перезвонит и скажет, что неизвестный мне Волков передумал праздновать свой день рождения. Или и вовсе звонить не будет – просто не встретит нас на ступеньках Дома кино, как договаривались, – и все. И доказывай потом стервозной вахтерше, что мы приглашены. Она не пропустит все равно.

В пятницу утром я позвонила Верке и поинтересовалась, что она собирается надеть.

– А, ничего особенного, – прохладно сказала подруга. – Думаю, что наряжаться будет глупо. Надену беленькую блузочку, юбку синюю. В общем, буднично. Вся богема так ходит.