Ха, меня не проведешь! Ее небрежная интонация никак не могла меня обмануть. Из сказанного Веркой я сделала вывод, что она собирается облачиться как минимум в блестящее вечернее платье с открытой спиной.

– А ты? – с видимым безразличием поинтересовалась Вера.

– Я с тобой согласна. Брючки и какая-нибудь неброская кофточка.

– И правильно! – горячо поддержала меня Верка. – Вот увидишь, все там будут так одеты.

И, вполне довольные друг другом, мы распрощались.

«Верка-стервоза скончается от зависти, когда меня увидит. Так ей и надо!» – мстительно думала я, доставая из шкафа заветный атласный пиджак – белый, американский. Тот самый, который купила в гумовском туалете у сговорчивого фарцовщика.

До сих пор он пылился в шкафу, ожидая своего часа: мне просто некуда было его надеть. Зато теперь в этом шикарном, глубоко декольтированном пиджаке я была похожа на итальянскую кинозвезду. И с ним прекрасно сочетались мои повседневные черные брюки, по-модному расклешенные книзу. Брюки немного протерлись на коленях, но этого никто и не заметит – все будут восхищаться пиджаком.

Проблема была одна – вырез пиджака был настолько глубок, что стоило мне слегка развести руки в стороны, как окружающие могли полюбоваться моей, надо сказать, не слишком пышной бледноватой грудью. А надеть под пиджак было решительно нечего. Блузка на пуговицах выглядела лишней, а грубая шерстяная водолазка «убивала» всю романтику образа.

Я попробовала попросить красивую серебряную кофточку у старшей сестры Людмилы, но получила – кто бы сомневался! – решительный отказ.

– Еще чего, – фыркнула она, – чтобы какие-то студентики липкими грязными руками хватались за мою лучшую вещь?

Почему-то мне не хотелось говорить ей, что речь идет не о «каком-то студентике», а об известном на всю страну Александре Дашкевиче, к которому Людка моя (как и любая нормальная женщина в те времена) была очень даже неравнодушна.

К вечеру я настолько отчаялась, что вовсе передумала идти. А зачем? Если я все равно буду смотреться Золушкой рядом с расфуфыренной Веркой – будь она неладна! Мне совершенно не хотелось кого-то оттенять. Хотелось, чтобы Александр (нет – Саша!) смотрел только на меня одну – восхищенно смотрел, влюбленно!

А Людмила наблюдала за мною с издевательской усмешкой:

– Что, красавица, никак не соберешься? Опаздываешь, наверное? А ты знаешь, что у тебя ботинки грязные? Вчера шлялась где-то, а помыть поленилась. Так что ты намажь их гуталинчиком-то! А то будешь выглядеть как принцесса помоек.

Гуталинчиком?!

Гуталинчиком!!!

Какое простое решение! Я восхищенно посмотрела на Людку. Сама о том не подозревая, сестра подала мне идею, до которой я ни за что бы не додумалась.

Схватив баночку гуталина, я скрылась в ванной. Решительно разделась до пояса, немного помедлила, но потом махнула рукой – а, будь что будет! Все равно больше делать нечего.

Я окунула руки в банку и провела гуталинными ладонями по собственному обнаженному телу. Получились две неровные полоски чуть ниже груди. Отступать было некуда – мосты сожжены. Теперь проще было изобразить топик, чем отмыться от вязкой липкой массы.

Через двадцать минут работа была окончена. Я довольно рассматривала свое отражение. Издалека казалось, что мою грудь действительно обтягивает симпатичный топ из тускло поблескивающего в электрическом свете материала – наверное, самопал, потому что странная «ткань» неровно облегала тело. Но под пиджаком, думала я, это вряд ли будет кому-то заметно.

Перед тем как надеть пиджак, я немного поколебалась. Интересно, гуталин отстирывается? Вряд ли. Похоже, сегодняшний вечер – это первый и последний «выход» в свет моего замечательного пиджака. Ну и что! Свидание с Александром Дашкевичем дороже сотни американских пиджаков, дороже даже джинсов, дороже всего на свете!

Верка ждала меня на ступеньках Дома кино, подпрыгивая на одной ножке, чтобы согреться, и кутаясь в не по погоде легкий длинный плащ. Через плечо у нее висел массивный фотоаппарат «Зенит». Я удовлетворенно заметила, что ее нос некрасиво покраснел от холода. Видимо, она стояла здесь как минимум полчаса.

– Я только что пришла, – объявила Вера, торжествующе поглядывая на мои будничные брюки.

Бедняга, какое ее ждет разочарование в гардеробе, когда она увидит мой пиджак и топ! Лишь бы «топ» не размазался раньше времени, озабоченно думала я.

Мимо нас проходили нарядно одетые люди, они немного насмешливо поглядывали на две озябшие фигурки и заходили внутрь. Все они явно были приглашены на день рождения Волкова. Попадались среди них и знаменитые лица. Я узнала Александра Абдулова, Людмилу Гурченко и Татьяну Окуневскую. Хотела даже попросить автограф, но постеснялась. Кто знает, может быть, Саша меня с ними познакомит. И я буду пить шампанское и болтать с ними на равных.

Я тоскливо посмотрела на часы:

– А вдруг он не придет, Вер?

– Ну не знаю, – нервно передернула плечами она, – мне показалось, что я ему понравилась. Наверное, он не может не прийти. Он так на меня смотрел.

– А вдруг ему понравилась я? Об этом ты не подумала?

Верка ничего не ответила, только красноречиво посмотрела на мои старенькие ботинки в белых соляных разводах.

Дашкевич опоздал на сорок минут.

– О, девчонки! Я уж думал, что вы меня не дождетесь. – Он чмокнул в прохладную щеку сначала меня (меня! меня!!), потом Верку, приобнял нас за плечи и увлек за собою в накуренное тепло Дома кино.

В гардеробе он галантно помог нам снять пальто. Естественно, на Верке оказалось мини-платье в блестках – где она только такое откопала? Платье ей шло: она выглядела хорошенькой, но безнадежно вульгарной; ее блестки назойливо слепили глаза умеренно-богемной толпе. Увидев мой пиджак, она недовольно поджала губы. Зато Дашкевич восхищенно присвистнул:

– Девочки, ну вы прямо куколки. Выше всяких похвал.

Выяснилось, что именинник Вадим Волков – маститый киносценарист. Многие из его картин мы с Веркой смотрели, в половине из них снимался Дашкевич. Александр вручил ему нарядную коробочку с дорогими иностранными духами «Хьюго Босс». Вадим довольно понюхал колпачок, а потом, рассмеявшись, воскликнул:

– Лучше бы ты, Саня, рассказал мне, чем пахнешь ты. Отчего бабы слетаются на тебя, как мухи на… – он замялся, покосившись на нас, – …на варенье?

Они понимающе рассмеялись.

– Познакомься, Вадим, это мои девчонки. Правда прелесть?

– Одолжи одну. – Волков ущипнул меня за талию, и я возмущенно отстранилась. – Пардон, мадемуазель. Не желаете черной икры?

– Нет, – сквозь зубы процедила я.

– Отстань от нее, Вадя, – Саша шутливо толкнул его в плечо, – а то будешь иметь дело со мной!

– Ну-ну, поаккуратней! Я же все-таки именинник.

– Пойдемте, девчонки, – Александр положил одну руку на мое плечо, другую – на Веркино, – порвем в клочья эту ночь.

Это был волшебный вечер. Мы словно в сказку попали. Конечно, в буфете Дома кино нам и раньше приходилось сталкиваться со знаменитыми людьми. Но здесь звезды были в таком количестве, что скоро у нас в глазах зарябило от изобилия знакомых лиц.

Всего в метре от меня стояла Ирина Алферова: она маленькими глоточками пила белое вино и была такой красивой – гораздо красивее, чем в кино! Она казалась ненамного меня старше. Поймав мой взгляд, актриса снисходительно улыбнулась.

– Хотите познакомлю вас с настоящим кинорежиссером? – предложил Саша. – Кто знает, вдруг он пригласит вас сниматься в кино? Идемте, это мой лучший друг. Я просто обязан показать ему таких красавиц, как вы.

И он подвел нас к невысокому толстячку, одетому в смешной клетчатый костюм. Толстяк был больше похож на коверного клоуна, чем на кинорежиссера. Кроме того, он был пьян и с трудом сфокусировал рассеянный взгляд на своем лучшем друге Александре Дашкевиче.

– Федька! – Саша обнял толстяка и похлопал его по спине. – Федька, смотри, что у меня есть!

И он вытолкнул нас с Веркой вперед.

– Мило, – «Федька» громко икнул. – И что мы будем с ними делать?

– Может, они подойдут для твоего нового фильма. – От меня не укрылось, что Саша подмигнул кинорежиссеру. – Смотри: девочки – блеск. Достойны, чтобы стать кинозвездами, да?

– Ну да, – даже не взглянув на нас, кивнул толстяк.

– Девчонки, познакомьтесь. Это Федор Мордашкин, известный кинорежиссер. Он снимает картину, которая непременно засветится на Венецианском фестивале.

– Катя.

– Вера.

Толстяк выудил из кармана своего безумного клетчатого пиджака мятый бумажный прямоугольник, на котором от руки было написано «Федор Мордашкин. «Мосфильм» и протянул его мне.

– Ты! Позвони мне в понедельник. Может быть, мы что-нибудь придумаем, – сказал он и отошел от нас.

Верка завистливо на меня посмотрела – ей он визитки не предложил. Александр погладил ее по обтянутому вульгарным платьем плечу:

– Не переживай, тебя он тоже возьмет. Иди скорее, догони его и попроси визитку.

– Правда? – Вера подняла на него полные слез глаза.

– Правда, – утешил ее Дашкевич, – иди, иди. Будь с ним мила, и он снимет тебя в кино.

Я видела, как Вера догнала толстяка и робко дернула его за рукав. Федор Мордашкин резко обернулся, едва удержавшись при этом на ногах, и осоловело на нее уставился.

А мы с Александром остались вдвоем. Он тоже был слегка нетрезв, от него пахло вином и сигаретами, но отчего-то этот запах казался мне приятным!

– По-моему, ты чем-то испачкала свой пиджак, – шепнул Саша, интимно наклонившись к моему уху.

Я испуганно посмотрела вниз и увидела черные разводы на воротнике. Видимо, от волнения я вспотела, и спаситель-гуталин «поплыл».

– Может быть, к чему-то прислонилась? – Я ни в коем случае не хотела признаться в том, что мой замечательный топ сделан из гуталина. Такой роскошный красавец, как Саша, просто посмеется надо мной, если об этом узнает. Женщины, которые ему нравятся, должны быть одеты шикарно. Как Ирина Алферова, например…

– Странно, – нахмурился он. – К чему же?

И в следующую секунду – я ничего не могла с этим поделать – он протянул руку к моему пиджаку и поддел указательным пальцем воротник.

В тот момент мне хотелось умереть, хотелось, чтобы в паркете, на котором я стояла, внезапно образовалась дыра, в которую я бы и провалилась – униженная, опозоренная.

Его брови удивленно поползли вверх.

– Что это?

– Что? – глупо переспросила я.

– У тебя на теле. – Он провел рукой по моей груди и удивленно уставился на свои перепачканные гуталином пальцы. – В чем это ты? Зачем?

– Это… ну… кофточка, – я уныло вздохнула. – Понимаешь, мне нечего было надеть под этот пиджак… Вот я и нарисовала кофту… Гуталином.

– Гуталином? – насмешливо переспросил он. – То-то я подумал, что от тебя странно пахнет. Ну ты даешь. Нет, честно, я первый раз такое встречаю. Как только додумалась?

Я сконфуженно пожала плечами. Какой позор. Теперь он всем об этом расскажет. Все узнают – и Верка, и этот смешной толстяк Мордашкин, который пообещал снять меня в кино, и Ирина Алферова – все.

– Так я пойду?

– Куда? – удивился он.

– Домой. Не могу же я здесь… В таком виде. – Я едва сдерживала слезы.

– Ты что? – Неожиданно он притянул меня к себе – так, что я уткнулась носом в его модный замшевый пиджак, от которого сладко пахло незнакомой мне заграничной туалетной водой. – Тогда уж поехали ко мне.

– А как же… как же день рождения? – я с сомнением на него посмотрела.

– Ну я же уже его поздравил. Твоя подруга не будет против, если ты уедешь?

Ха, будет против! Да моя подруга скончается от ревности. Впрочем, так ей и надо.

– Не будет, – улыбнулась я.

– Тогда пошли, – скомандовал Дашкевич, – гуталиновая ты моя красавица!»

…Признаюсь, я долго думала о том, стоит ли упомянуть эту сцену в мемуарах. Обычно актрисы приукрашивают свою жизнь, стараются выставить себя тщательно причесанными красавицами, которые всегда поступают рассудительно и правильно. Я даже посоветовалась со своим супругом Олегом, стоит ли выносить на публику свои отношения с Дашкевичем. Олег сказал: «С ума сошла? Тебя поднимут на смех, Катюша!»

А я надеюсь, не поднимут. Надеюсь, что все поймут, какая смелость нужна мне, чтобы обо всем этом рассказывать. Мемуары есть мемуары.

Да, признаю, я была дурой. Настоящей дурой. Другого и слова не подберешь. Такая легкомысленная, такая безответственная! Может быть, из-за того, что мне тогда едва исполнилось девятнадцать? Или из-за того, что Александр Дашкевич был из тех мужчин, которым не отказывают?

Я уверена, девяносто девять процентов женщин на моем месте поступили бы точно так же. Даже принципиальные «синие чулки», даже честные комсомолки, члены партии. Советские гражданки с незапятнанной репутацией.

Когда он назвал меня «гуталиновой красавицей» и так многозначительно посмотрел при этом на мои губы, мне на минуту показалось, что Саша в меня влюблен. Да, точно – как я раньше могла этого не заметить? Ревновала его к Верке… Какая Верка, если он любит меня, меня одну?! Разве могут обманывать эти глаза, эта улыбка?