– И никаких ресторанов, – серьезно пообещал он. – Пойми меня, я же человек подневольный. Мне сказали, чтобы актриса появилась в моем фильме, и я вынужден послушаться. А то там, – он многозначительно помолчал, – там вообще могут зарезать всю картину. Понимаешь? Так что я в полной от тебя зависимости!

Я серьезно кивнула. Откуда мне было знать, что Мордашкин меня разыгрывает, что там никогда не отсматривают пленки, пока фильм не снят целиком, откуда мне было разглядеть смешинки в его глазах?

Правду я узнала только через несколько лет».


Первого ноября выпал снег. Это была неожиданность, шок. После тропически-теплого октября почему-то казалось, что зима не наступит вообще никогда. А тут – грязно-белая слякоть по обочинам и снежная манка тихо шуршит за окном.

Многие москвичи снегу не поверили, оделись по-летнему и теперь старались плотнее закутаться в свои пиджаки и ветровки, жмурились от ветра и уныло грели жидким теплом дыхания красные пальцы.

Только Шуре Савенич все было нипочем. Ее легкая куртенка доверчиво распахивалась навстречу ветру, шерстяной старенький шарф был криво повязан на тоненькой шее. Шуре было жарко, она была влюблена.

А Катя Лаврова мерзла. С утра она выпила четыре чашки кофе, заев убийственную для цвета лица дозу кофеина пятью шоколадными конфетами – шестьсот лишних калорий! Женщина после сорока полнеет быстро. Прости и прощай, осиная талия!

Здравствуй, брат целлюлит! Приветствую вас, «уши» на бедрах и жировые валики в области поясницы!

В то утро Шура обрушилась на Катину голову, словно тропический тайфун на лениво-солнечное побережье. Румяная. Лицо блестит.

– Екатерина Павловна! Там снег, снег! У-у, даже лицо щиплет, – восторженно прокричала она с порога.

– Здравствуй, Шура.

Катя встретила ее в домашнем халате. Не в шикарно-белом банном, не в эротично-кружевном, из магазина «Дикая орхидея», а в обычном байковом халате – такой, должно быть, есть у каждой московской домохозяйки. На Кате он смотрелся как-то неестественно. Выглядела она болезненно-унылой, бледные губы практически не различались на бескровном лице.

Шура удивленно смотрела на обычно холеную актрису и думала: что-то не так.

– Шура, ботинки можно не снимать.

Ах вот оно что. Беспорядок. На полу – грязные следы, на полках и журнальном столике ровным слоем лежит серая пыль. В пепельнице валяется полусгнившая банановая шкурка.

– Проходи на кухню. Извини, не очень-то у меня и убрано, – вяло улыбнулась кинозвезда.

«Не очень-то и убрано» – определение неподходящее. Правильнее было бы выразиться – «сильно загрязнено». Раковина полна тарелок и чашек, словно всю ночь Лаврову атаковали полчища прожорливых гостей. На столе – липкие коричневые пятна: кто-то пролил кофе, а вытереть поленился. Дурно пахло от помойного ведра.

Шура хотела поставить свой саквояж на пол, но Катя остановила ее:

– Что ты, детка! Ставь на стол, тебе же так будет удобнее.

Это казалось совсем удивительным. Катя обычно так брезгливо смотрела на Шурин грязноватый чемоданчик. Когда Шура его распахивала, над столом, покрытым белоснежной скатертью, поднималось густое облако сладковатой пудры – в такие моменты Катя раздраженно морщилась. Она же чистюля, она же аккуратна до оскомины. Шуре же всегда смотреть было тошно на ее блестящие, словно языком вылизанные полы и накрахмаленные занавески. Что случилось?

– Что-то вы сегодня бледная, – заметила Шура, вытаскивая из саквояжа тональный крем и помаду с тенями.

– Я?.. А, это, верно, из-за снега, Шурочка, – сказала она и тут же задумчиво повторила: – Из-за снега.

– Тогда я румян побольше положу, а, Екатерина Павловна? – Шура глубоко вдохнула, приготовившись, по обыкновению, отвоевывать каждый штрих.

У любого гримера есть «простые» и «сложные» клиенты. Актриса Екатерина Лаврова – из последних. Иногда Шура вообще удивлялась, зачем ей с завидным постоянством приглашать на дом стилиста. Подкрасила бы сама реснички, мазнула бы бесцветным блеском губы – и вперед! Кате отчего-то нравилось выглядеть неброско, хотя с ее внешностью она вполне могла бы позволить себе экспериментировать. Но нет – актриса признавала только скучную естественность. Шуре с пеной у рта приходилось уговаривать ее воспользоваться хотя бы терракотовой помадой вместо телесно-бежевой.

Вот и сейчас – наверняка начнет возмущаться: «Мне не идут румяна, Шурочка! Положи немного пудры, и хватит!» Но Катя равнодушно сказала:

– Мне все равно. Делай, как считаешь нужным. Ты же, Шурочка, профессионал.

«Вот тебе и номер, – подумала Шура. – Это что-то новенькое».

– Тогда я и тон потемнее положу, – несмело предложила она и тотчас же, словно оправдываясь, добавила: – Лицо будет здоровее выглядеть. Ладно?

– Я же сказала, делай, что хочешь, – отмахнулась Катя.

– Темные стрелки на веках? – решилась Шура.

– Хорошо.

– Изумрудные тени?

– Ладно.

– Вишневая помада? – не сдавалась Шура. Если честно, ей просто захотелось проэкспериментировать, в какой момент крестная все-таки возмутится и скажет, как обычно: «Шура, ты хочешь, чтобы я стала похожей на панельную девку?!»

– Накладные ресницы?

– Ладно.

– Блестки на скулах?

– Ладно.

– Цветной лак для волос?

– Ладно-ладно.

– Стразы на бровях?

– Ладно.

– Клипса в носу?

– Ладно.

– Екатерина Павловна, что с вами происходит?

– Ладно, – машинально ответила актриса, но потом встрепенулась. – А? Что ты имеешь в виду, Шурочка? Что со мною происходит? Тебе что-то не нравится?

– Я только что предложила вам вдеть клипсу в нос. А вы сказали: ладно.

– Клипсу? – удивилась Катя. – Но зачем?

Шура растерялась:

– Да я же просто пошутила.

– А-а…

– Екатерина Павловна, что-то случилось? – Шурина кисточка замерла над ее лицом.

Катя собралась было сказать назойливой девице что-нибудь грубое и обидное. Да так и не смогла придумать, что именно. Зачем она привязалась? Кем себя возомнила? Катиной подругой, что ли? Да, они родственники, но, в сущности, никогда не были особенно близки. Слишком они разные, слишком Шура молодая, слишком… Всего в ней слишком. Как она смеет так шутить? И кто ее просил интересоваться Катиным самочувствием?

– Екатерина Павловна, хотите, я вашу посуду перемою? – вдруг предложила девчонка.

Катя удивленно вскинула на нее глаза. Встревоженное лицо. Вопросительный взгляд. Кажется, она и правда ей сочувствует, хотя и не догадывается даже, что произошло. Внезапно Кате, как и любому нормальному человеку, которого жалеют, захотелось доверчиво расплакаться. Обмякнуть на неудобной кухонной табуретке, обхватить худыми руками колени. И чтобы эта Шура взволнованно суетилась вокруг. Принесла бы Кате валериановые капли из аптеки, поставила бы чайник. Накормила бы ее безвкусным диетическим творогом, заставила бы переодеться в нарядный костюм. Выслушала бы, посочувствовала.

Катя вздохнула. Оставьте, Екатерина Павловна, свой глупый порыв.

– Екатерина Павловна, вы что, плачете?!

Замолчи, Шура, немедленно замолчи. Иначе Катя и в самом деле не выдержит. Шура отложила палитру с тенями в сторону.

– Екатерина Павловна…

Ни один мускул не дрогнул на Катином лице, а слезы бесцветными потоками струились по щекам, прокладывая светлые дорожки в толще жидкой пудры цвета загара. Ниагарский водопад. Наводнение. Катастрофа. Ни конца этому потоку, ни края.

– Извини, Шура. Вся твоя работа насмарку. Ну, ничего, я заплачу. Заплачу. – Катя схватила кухонное полотенце и принялась неловко размазывать слезы по лицу. – Что же это происходит?

Шура убрала со стола саквояж.

– Я, наверное, тебя задерживаю, да, Шурочка? – встрепенулась Катя. – Ты иди, иди. Я сегодня сама накрашусь. В конце концов, это не премьера, а пресс-конференция перед закрытием спектакля. Закрытием, Шура!

– Прекратите, Екатерина Павловна, – твердо сказала Шура, – не надо мне платить. Умойтесь. А я пока приготовлю кофе… А куда же делась ваша домработница?

– Выгнала, – всхлипнула Катя. – Всех разогнала. Сын в больнице. Никого не осталось…

– И Олега Алексеевича?! – Шуре вдруг вспомнилось, какими глазами смотрела обычно Катя на своего драгоценного супруга.

Не к месту упомянула она Олега. Немного успокоившаяся было Катя уронила голову на руки. Шура не слышала всхлипываний – ей только было видно, как истерически вздрагивают худенькие плечики кинозвезды.

– Я все понимаю, Екатерина Павловна. – Подумав, она погладила актрису по спине. – Кофе вам, пожалуй, не стоит пить. Сейчас сварю какао.

– Ничего ты не понимаешь, – Катя оторвала от стола красное заплаканное лицо, – ничего. Мне угрожают, Шура. Я чувствую, что все это не случайно произошло. Почему, ну почему все эти события случились друг за другом?

– Совпадение, – пролепетала, пожав плечами, Шура.

– Но таких совпадений просто не бывает. Мне кажется, что кто-то управляет моей судьбой. Кто-то специально все это подстроил. Кто-то меня ненавидит, Шура. Но за что? Вот этого я понять не могу…


На пресс-конференцию по случаю закрытия спектакля «Сестры» Катя прибыла без опоздания – ровно в четыре часа. По-королевски спокойная, красивая, стильная. Сегодня она предпочла не один из своих любимых строгих костюмов пастельных расцветок, а черное декольтированное платье – и выглядела как настоящая голливудская звезда.

Глядя на нее, никто бы и не поверил, что всего несколько часов назад она рыдала на захламленной кухне – бледная, жалкая, облаченная в старомодный дешевый халат. Спасибо Шуре – сначала она напоила Катю горячим какао и дала ей возможность как следует выплакаться – до тех пор, пока плакать стало нечем. А потом решительно взялась за Катино лицо. Не слушала никаких ее замечаний, не внимала обычным просьбам сделать макияж поскромнее. Просто молча рисовала – и все. И когда Катя посмотрела в зеркало на результат Шуриных трудов, она ахнула. Не лицо, а произведение искусства. Яркая, стильная женщина. Настоящая стерва.

Конечно, все заметили, что прима выглядит по-особенному. Люба Федорова, например, не преминула заявить:

– Катюша, ты великолепна. Как здорово, что ты запомнишься зрителям и журналистам именно такой. Наверное, я бы тоже на твоем месте нарядилась на свой последний спектакль!

«Сука завистливая!» – мрачно подумала Катя, но озвучивать эту мысль, разумеется, не стала. А вместо этого поблагодарила Любу за комплимент и с улыбкой добавила:

– Смотри, Любаша, нас фотографируют. Кажется, это из «Комсомолки». Давай обнимемся и улыбнемся.

И Любе пришлось послушаться. На следующий день в газете «Комсомольская правда» появилась огромная фотография – две сладко улыбающиеся актрисы – какая идиллия! Одна – с усталым бледным лицом и в бесформенном свитере. Это Люба. А другая – с ярким сочным ртом, в соблазнительном платье. Это, естественно, Катя Лаврова.

Впрочем, контрастная фотография стала для Кати одним из немногих приятных впечатлений того вечера. Как же радовались коллеги-актрисы Катиному увольнению! Конечно, все они подошли к ней с сочувственными улыбками на лице и заранее подготовленными прощальными словами. Одна из них – большегубая молоденькая Инночка (сплетничали, что Качук собирается продвинуть ее на главную роль в одной из следующих постановок) – даже раскошелилась на букет из кричаще-ярких и безумно дорогих тропических цветов.

А журналисты!

Они набросились на нее, как стервятники на падаль.

– Екатерина Павловна, сложно остаться не у дел в таком возрасте? – ничуть не смутившись, спросила у нее юная наглая особа с изящным серебристым диктофончиком в руках.

Катя сделала вид, что не заметила хамства.

– Милая девушка, в моем сегодняшнем расписании нет окон, – с милой улыбкой соврала она. – Во-первых, я собираюсь поездить по стране со своей книгой. Во-вторых, мне предложили сниматься во французском фильме.

– Это правда, что вы будете играть роль сумасшедшей старухи в сериале Вадима Квадровича? – поинтересовался кинокритик, одетый сплошь в синий вельвет.

– Я похожа на сумасшедшую старуху? – спросила Катя, поправляя шелковую шаль на своей молодой высокой груди.

Она была спокойной и уверенной в себе. Победительницей, королевой. Королевой, которой всего через несколько часов предстояло превратиться в Золушку.

Последняя версия спектакля «Сестры» прошла на «ура». Катю вызывали на сцену девять раз, ей подарили больше пятидесяти роскошных букетов. Все заднее сиденье ее авто было забито цветами, еще долго душно-сладкий цветочный аромат преследовал Катю, напоминая о безумном коктейле из горечи и триумфа.

Грустно. Грустно ей было покидать привычную личную гримерку в театре. Катя машинально опорожняла шкафчики, стараясь ничего не забыть. Косметика, парик, какие-то милые безделушки, подарки поклонников… Все это перекочевало в объемистую спортивную сумку. Она не торопилась, она цеплялась за последние минутки, ей казалось, что если она задержится в этой насквозь знакомой, пропахшей духами и потом комнатке подольше, то все может измениться, произойдет невероятное. В гримерку влетит запыхавшийся Качук. «Как хорошо, что ты еще здесь, Катюша! – скажет он. – Я так боялся, что ты уже ушла. Все изменилось! Зрители хотят видеть в новом спектакле именно тебя! Тебя, а не Любу Федорову!»