— Последние жильцы съехали два месяца назад, — объяснил он. — Уилл не стал его сдавать, ждет, когда я сделаю выбор.

— Это похоже на вторжение. Оказавшись в холле, София огляделась и вздохнула. — Мне так и кажется, кто-то сейчас выйдет и спросит, что мы здесь делаем.

— У меня такое же впечатление. — Кэл широко распахнул обе створки дверей. — Странно, правда? Когда здесь жила бабушка, дом казался таким уютным и гостеприимным. Комнаты очень хороших пропорций, с прекрасным видом из окон.

София последовала за ним:

— Надо осмотреть кухню и помещения для слуг.

Все выглядело очень неплохо. К ее немалому облегчению, Каллум не повел ее смотреть спальни.

— Очень хороший дом, — сказала она, когда они вернулись в передний холл.

— Но тебе не нравится.

— Разве во мне дело? — Она отвела глаза, чтобы избежать его испытующего взгляда. — А тебе?

— Не очень. Он немного… Угрюмый. Не представляю себе нашу жизнь здесь.

— А какие дома в Индии, на что они похожи? — спросила она, когда они направились к конюшне, — ей хотелось увести разговор от обсуждения брака.

— Европейцы живут в одноэтажных длинных строениях, называемых бунгало, с широкими тенистыми верандами с обеих сторон. На этих верандах они проводят обычно много времени. Когда я разбирался в тяжбах, то всегда сидел на веранде, а просители собирались во дворе передо мной. А по вечерам на верандах сидят за долгими беседами и прохладительными напитками.

Широкие окна прикрыты легкими жалюзи, пропускающими воздух, — продолжал он рассказ, — и легкий бриз гуляет в каждой комнате. На потолке огромный вентилятор, его приводит в движение специальный слуга. Он сидит в коридоре и дергает за веревку пальцами ног. Двери ванной выходят прямо на улицу, водонос может вносить туда воду с улицы, а потом уносить использованную. Кухни стоят отдельно — из-за жары и риска пожара. Слуги там очень дешевы, и поэтому европейцы быстро привыкают к ленивому образу жизни, — добавил он.

Вряд ли сам Каллум способен вести праздную жизнь. Сейчас, выздоровев после потрясения, он казался ей сгустком энергии. Или это было вызвано его нетерпением, подстрекаемым ее нерешительностью.

— Только подай знак, и тебя отнесут куда пожелаешь. Ты протягиваешь руку за стаканом, и кто-то тут же вкладывает его тебе в руку. Ты что-то забыл, и, увидев твою недовольную гримасу, слуга бежит за этой вещью с таким видом, будто виноват он, а не ты. Некоторые мэмсахибы — жены европейцев — постоянно бранят своих поваров, требуют, чтобы они готовили английские блюда. Лучше сразу привыкнуть к индийской кухне — это все упрощает.

— Значит, тебе понадобится индийская кухня и в Англии? — спросила София и подумала, до чего будет сложно объяснять несговорчивой английской кухарке или самонадеянному французскому повару, как готовить экзотические блюда, о которых и она сама не имела представления. «О чем ты думаешь? — одернула она себя. — Это не твоя проблема. Пока не твоя».

— Я всегда могу нанять себе повара-индийца, если захочу, — ответил он.

— Разумеется, — вежливо согласилась она и вдруг заметила в его глазах огонек, как будто он прочел ее мысли. — Ты снова дразнишь меня? Думаешь, я примеряю к себе твои возможные причуды?

— Причуды? Но приготовление пищи — одна из важнейших сторон жизни. Почти самая важная.

— А что важнее? — спросила она. — О нет, не отвечай. Я уже поняла.

— Не представляю, о чем ты подумала, — невинно отозвался он. Слава богу, он обладал чувством юмора, даже если использовал его лишь для того, чтобы ее поддразнивать.

Она вспоминала, какими были братья десять лет назад. Даниэль часто смеялся и шутил. Он ничего не принимал всерьез, разве что тогда, когда они оставались вместе. Каллум, вырастая, становился серьезнее, спокойнее. И делался более скрытным. А может, просто не хотел вмешиваться в дела брата.

Он и не вмешивался в их роман до того последнего дня, когда перед отъездом пытался отговорить ее от обручения. Почему он сделал это? В тот момент она была слишком возмущена его вмешательством, слишком расстроена отъездом Даниэля, чтобы задуматься над словами Каллума. Он был настойчив и, видимо, руководствовался интересами более легкомысленного брата. Любовь долго не продлилась — во всяком случае, с ее стороны. О чувствах Даниэля она могла только предполагать.

София отогнала воспоминания, снова вернулась в реальность и увидела, что они едут по лесной дороге, начинавшейся позади дома.

— Как здесь красиво и таинственно! — сказала она, когда после солнечного света они въехали в густую тень. По сторонам стояли огромные буки, их гладкие серые стволы поднимались вверх, как колонны у входа в кафедральный собор. Многочисленные тропинки вели в глубь леса.

— Мне захотелось взглянуть, что здесь осталось с тех времен, когда я бывал тут ребенком.

Дорога стала шире и, свернув направо, вывела их на открытое пространство. Слева открывался вид на долину, оттуда мощеная дорога выводила к главному шоссе. Справа стоял дом. Он напоминал некий живой организм, накрепко связанный с окружающей природой, как будто корнями врос в землю… Дом из мягкого розового кирпича украшала отделка из белого камня, возможно украденного из руин какого-нибудь замка. Тут и там виднелись остатки дубовых рам, погнутых временем. Крыша из шиферной плитки со множеством каминных труб заросла мхом.

— Какая прелесть! — восхищенно воскликнула София и, не отдавая себе отчета, взяла Каллума за руку, на мгновение их пальцы переплелись. Как жаль, что руки были в перчатках! Ей захотелось ощутить его кожу, узнать, теплая она или холодная, почувствовать, как бьется пульс. Она легонько пожала его пальцы, чтобы он разделил с ней восхищение.

— Мне он тоже нравится. Я его смутно помню, мы сюда редко приезжали, потому что тетя Летисия часто ссорилась с бабушкой и вообще была немного эксцентричной. — Он освободил пальцы, спрыгнул на землю и привязал поводья к дереву. — Пойдем взглянем, что внутри? Так же ли он приветлив, как снаружи.

— Ты тоже почувствовал это? — Это был добрый знак — им обоим нравилось одно и то же. «Я опять думаю о возможном союзе с ним как о решенном деле. Слишком быстро. Надо еще подумать. После этих девяти лет он для меня незнакомец».

Кэл подошел к ней, приподнял, обняв за талию, и она слегка задохнулась, увидев вблизи его потемневшие глаза. Потом он медленно опустил ее на землю, и ее туфли скользнули по его сапогам, а кромка платья задержалась на его бедрах. Сердце громко забилось, и она не могла решить, вызвано это ее нервами или влечением.

— Я уже стою, — напомнила она, потому что его рука все еще лежала на ее талии. Его большие пальцы слегка касались ее груди, и незнакомая дрожь пронизала ее тело. — Хотя не очень в этом уверена, потому что с тех пор, как ты снова появился в моей жизни, я не чувствую под ногами твердую землю, — призналась она, и он, засмеявшись, отпустил ее.

Кэл отпер двери огромным старым ключом, лежавшим под камнем у тропинки, и отступил, давая ей войти первой. В доме, вопреки их ожиданиям, воздух был не спертый и не затхлый, там пахло старым деревом, чуть уловимым запахом лаванды и воска. Половицы скрипели под ногами.

И вдруг Софии стало спокойно и хорошо.

— Как мне нравится здесь, — повторила она, стоя в холле. — Такое впечатление, что дом радуется нам, обнимает нас, и от этого становится тепло и уютно. — Это прозвучало наивно, по-детски, но он не засмеялся, только взглянул немного скептически.

— Возможно. Он действительно как живой. Как корабль, вставший на якорь. — И добавил тихо: — Пойдем дальше?

Они бродили по старому дому, заглядывали в комнаты, раздвигали старые шторы, заглядывали в шкафы, ящики. Нашли потайную лестницу — она вела в какую-то комнату. Потом вышли в коридор, заглянули на кухню и увидели лестницу в подвал.

София схватила его за руку, вглядываясь в темноту:

— Ты не боишься туда спускаться? Помнишь, как мы играли в прятки в Холле? Я залезла тогда в винный погреб, а вы сделали вид, что не можете меня найти, и заперли меня там.

— А когда мы тебя освободили, помнишь, в чем ты нас обвинила? В том, что мы оставили тебя на съедение огромным волосатым паукам, которые жили среди древних скелетов, висевших на цепях.

— Я так и сказала — о скелетах? — София решительно оттащила его от лестницы, ведущей в подвал, и закрыла туда дверь.

— Нет, ты не сказала: ты кричала, потом швырнула бутылку лучшего папиного портвейна в голову Дана.

— А ты ее поймал.

— Разумеется. — Они немного помолчали, как будто что-то недосказанное повисло в воздухе — намек на большее, чем детские проделки. Каллум спас портвейн, а главное — спас брата от серьезной травмы головы, а ее от последующих страданий и угрызений совести. — Раз ты мне не позволила обследовать подвал, я предлагаю тебе подняться осмотреть спальни.

— Зачем?

— Взглянуть и оценить, в каком они состоянии.

— Но в Веллингфорде ты не осматривал спальни.

— Мы оба решили, что тот дом нам не понравился, зачем тогда осматривать спальни? — Он склонил голову набок и смотрел на нее, будто изучая. — Ты мне не доверяешь?

— Нет, — честно прозвучало в ответ.

— Моя милая София, если бы я собирался здесь тебя соблазнить, я мог сделать попытку в гостиной на софе, на кухонном столе, где угодно.

— Разве это было бы удобно? — Необычные и будоражившие воображение картинки немедленно промелькнули перед ней, а он, приподняв темную бровь, уже шагнул к ней, но София предупреждающим жестом выбросила вперед обе руки. — О нет, ты не так понял мои слова. Это был не вызов. Хорошо, пойдем посмотрим, что там наверху.

Они вошли в огромную спальню. В центре стояла королевских размеров кровать под пологом, на четырех столбиках, из почерневшего старого резного дерева. Она была такая высокая, что забираться на нее надо было со специального стула.

— Ну и как тебе спальня? — Каллум остановился посреди комнаты, глядя ей в глаза.

— Она восхитительна, — призналась София, — я бы хотела для себя такую. Но не могу же я выйти за мужчину, потому что влюбилась в дом.

— Но это все-таки одна из причин, способных склонить чашу весов в мою сторону. Конечно, должны быть причины и более веские. Ты не разрешила бы мне тебя соблазнить в гостиной и на кухне, а как насчет спальни с такой внушительной постелью?

— Но ты же не станешь этого делать.

— Разве? — Он бросил перчатки и шляпу на комод и направился к ней.

— Но джентльмен не может так поступить. Он никогда не позволит себе соблазнить целомудренную леди. — Она старалась говорить спокойно, собрав все свое самообладание.

— Нет, если бы не собирался на ней жениться.

Она загородилась стулом, ухватившись за его спинку.

— Но я еще не согласилась на твое предложение.

— Верно. А как насчет поцелуя? Ты не против поцелуя, София?

— Пожалуй, не против, — храбро заявила она, и он растерянно моргнул, не ожидая такого ответа. — Не надо смотреть на меня так, будто ты потрясен. А если мне любопытно? Мне двадцать шесть, и меня не целовали по крайней мере в течение последних десяти лет. И перспектива поцелуя с красивым джентльменом, да еще таким опытным, меня заинтриговала.

— Ты всегда так прямолинейна?

— Надеюсь.

Конечно, это неприлично и неблагоразумно позволять Каллуму целовать себя. Ведь она даже не обручена с ним. Но все же ей этого хотелось, во всяком случае — последние часы.

Частично это было любопытство, как она уже призналась. Но и, конечно, сам Каллум привлекал ее. Несмотря на их легкую, хотя и двусмысленную перепалку, он был для нее закрыт. И не собирался открывать перед ней свою душу. Впрочем, София была уверена, что он станет хорошим мужем, и, если исключить моменты, когда ей хотелось его стукнуть, она чувствовала, что с ним будет легко. Может быть, дело тут в их общем детстве.

Закусив губу, она взглянула на застывшего в ожидании Каллума. Он терпеливо ждал, что она решит, — настоящий кот, подстерегающий мышь у ее норки.

— Может быть, мы устраним сначала это препятствие. — Он показал на шляпку, и она неловкими пальцами начала развязывать ленты. — Если ты собираешься замуж, то должна знать, что будущий муж захочет тебя поцеловать.

Она отвернулась, не находя слов и не зная, что ответить. Смелость ее исчезла, она чувствовала себя потрясенной настолько, что потеряла остроту зрения — так бывало, когда во время лихорадки у нее поднималась температура: его лицо было близко, но черты расплывались.

— Но если ты чувствуешь неловкость и передумала…

— Нет, я хочу, чтобы ты меня поцеловал. — Ока положила шляпку на комод. — Это всего лишь поцелуй. Немного преждевременно, но не то, чего стоит бояться. И это просто смешно — в моем возрасте не испытать настоящего поцелуя. Но этим и ограничимся.