— Признаться, об этом я не подумала. И, поверьте, я не стала бы к вам обращаться, но я в таком отчаянии! Я просто не могу бросить Констанс на произвол судьбы, как мне жить потом, если она погибнет! Если вы сами не можете выполнить мою просьбу, может быть, у вас есть человек, которому можно доверять, который в состоянии спасти ее? Конечно, я хорошо заплачу ему… И вам, конечно…

— Заплатите! — презрительно воскликнул Чарльз. — Поберегите свои деньги, Мария. Мне оскорбительно слышать, что вы намерены заплатить мне за дело, которое я воспринимаю как дружескую услугу!

Мария пожалела, что вызвала в нем такую резкую эмоциональную реакцию. При мысли, что человек, которого она не может не любить, разговаривает с ней таким резким и жестоким тоном, ей стало холодно и неуютно.

— Как вы должны меня презирать! — униженно промолвила она.

— Вовсе нет! — резко, но уже беззлобно возразил он. — Молю Бога, чтобы он этого никогда не допустил.

— Но я понимаю, что заслужила ваше презрение. Мне очень стыдно, поверьте, но с тех пор, как я получила это несчастное письмо, я потеряла самообладание. — Она нервно стянула полы ротонды. — Я обязана сделать для Констанс все, что в моих силах. Я понимаю, что вы не можете мне помочь, и считаю ваши опасения оправданными. Простите, мне не следовало к вам приходить.

— Разве я сказал, что отказываюсь помочь?

В ее глазах снова появилось выражение робкой надежды.

— Вы хотите сказать, что поедете во Францию?

— Возможно.

— Этого недостаточно. Вы должны сказать определенно — да или нет.

— Тут нужно подумать. Дело сложное. Даже самому опытному человеку нелегко придумать, как лучше это сделать.

— Вы думаете, я этого не понимаю?

— А что вы станете делать, если я откажусь?

Мария побледнела.

— Тогда мне придется найти какой-то другой способ. Я не могу довериться в таком деле незнакомому мне человеку — если только вы его не порекомендуете, потому что я доверяю вашему мнению.

Если же вы откажетесь посоветовать мне такого человека, тогда я сама отправлюсь во Францию. В его пристальном взгляде промелькнуло теплое выражение.

— Чего доброго, вы это и вправду сделаете, и я воздаю должное вашей отваге. Безусловно, вы женщина очень храбрая и абсолютно безрассудная.

— Какое великодушие! Мне понимать это как комплимент или, как упрек?

— И то и другое. Я уважаю вашу преданность кузине и упрекаю вас за глупую опрометчивость, с которой вы готовы ввязаться в опасное дело.

— Так вы поможете мне, Чарльз? Я буду вам чрезвычайно благодарна.

— Естественно.

Чарльз отвернулся и погрузился в серьезные размышления относительно бедственного положения Констанс, которая рискует оказаться растерзанной чернью, в случае если ее выдадут. Собравшись с мыслями, он ответил:

— Будет лучше, если вы предоставите все это дело на мое усмотрение. Очень жаль, что Констанс больна, но хорошо, что она находится в окрестностях Кале. Мне будет легче найти ее там, потому что я хорошо знаю город и близлежащие деревни.

— Когда вы поедете?

— Я уеду в Дувр рано утром.

— А каким образом?

— Верхом, это будет быстрее, чем в экипаже. А что?

— Просто… я подумала, что могла бы поехать с вами и ждать в Дувре, пока вы будете переправляться в Кале и обратно.

— Нет, Мария, ни в коем случае! — отрезал он. Больше мы с вами не будем ездить вместе. Вы можете ожидать нас здесь… Хотя, если подумать, будет разумнее, если вы вернетесь в Грейвли.

Он озабоченно взъерошил волосы, и одна прядь упала ему на лоб. Марии хотелось подойти к нему, поправить волосы, погладить его по щеке и сказать, как она признательна ему за заботу, за помощь, за его благородство. С тех пор, как благодаря ему она покинула ставший опасным приют в замке Феро, он всегда был рядом, готовый оказать ей любую помощь. Он будет для Констанс сильным и надежным спутником, внушающим спокойствие своей улыбкой и постоянным присутствием духа.

Только теперь Мария почувствовала, что еле держится на ногах от усталости.

— Мне неприятно навязываться вам, но, признаться, уезжая из дома, я не подумала, где остановлюсь.

Чарльз заметил, как она сникла, и готов был подойти к ней, утешить ее, сказать, что он сделает все, что от него зависит. Но как он мог это сделать после того, что между ними произошло? С каменным лицом он вышел и попросил Деннинга приготовить комнаты для нее и Руби.

— Вы выглядите очень уставшей, — сказал он, вернувшись. — Путешествие утомило вас. Вам принесут в комнату ужин, а затем советую вам лечь отдохнуть. Завтра вам придется возвратиться в Грейвли. Ждите меня там.

— Но Деннинг сказал, что леди Осборн нет дома.

— Ничего не поделаешь. Вас смущает, что вы будете одна в доме со мной?

Она устало покачала головой:

— Пусть люди говорят, что хотят. Дело слишком серьезное, чтобы заботиться о приличиях. А мой кучер?

— О нем позаботятся.

— Благодарю вас, Чарльз. Я… я этого не заслуживаю.

— Да уж. Но ведь вашей кузине необходима помощь. Сами вы ехать в Кале не можете, так что придется мне туда добираться.

Он казался спокойным и невозмутимым, но Мария видела, что это стоит ему усилий. С тяжелым сердцем она поняла, что он предпочел бы не иметь с нею ничего общего, если бы не горячее сочувствие к отчаянному положению бедняжки Констанс и великодушное желание оказать ей помощь. И вот он готов отправиться во Францию на ее спасение, как когда-то спас Марию.

Мария лежала в той же комнате, которую занимала прежде в доме Осборнов, но тревога и волнение не давали ей уснуть. Около полуночи она устала бороться с бессонницей и стала расхаживать по спальне. Голова ее была занята грустными и безнадежными мыслями.

В коридоре послышались тихие, осторожные шаги, и она застыла на месте. Это был Чарльз, который направлялся к себе и остановился, увидев под дверью свет и мелькающую тень, означавшую, что Мария не спит.

Услышав деликатный стук в дверь, Мария замерла. Стук повторился. Тогда она накинула пеньюар и, открыв дверь, увидела Чарльза.

— Чарльз!

— Я увидел свет под вашей дверью. Не можете уснуть?

— Вам не следовало приходить… Впрочем, да, никак не могу успокоиться. — Она слабо улыбнулась и рассеянно заправила за ухо прядку волос. — Ничего не могу поделать. Все время думаю о Констанс, ужасно тревожусь за нее.

— Не возражаете против моего общества?

— То есть вы хотите войти?

— Если вы не против. То, что между нами было — совместное путешествие по Франции, моменты нашей близости, — не должно сделать нас сейчас врагами, не так ли?

— Нет, конечно. Но… когда вы… когда мы… — Она покраснела, вспомнив их поцелуй. — Ведь это был просто легкий флирт, правда, Чарльз?

Он с насмешкой и вызовом смотрел на нее:

— А вы в этом уверены, Мария? Мне это вспоминается несколько иначе. Думаю, вы просто стараетесь убедить себя, что это было именно так. — Он остановил выразительный взгляд на ее губах. — По-моему, у вас со мной было нечто большее, чем легкий флирт.

Мария еще больше покраснела и ужасно разволновалась; он с затаенным восторгом смотрел на ее тонкое красивое лицо в обрамлении густых черных волос — воплощение образа хрупкой невинности. Они были олицетворением двух противоположностей — робкой беззащитности и уверенной силы. Этот контраст когда-то сблизил их, а теперь — разделял.

— Все равно нет причин, чтобы мы не были дружелюбными, — сказала она.

— Вообще-то легкомысленные отношения не приводят к дуэли.

— Да, и мне очень жаль, что Генри вас ранил.

— Забудьте об этом.

Не дожидаясь ее ответа, он вошел и тихо притворил за собой дверь. Подойдя к ней, он тепло улыбнулся.

— Кажется, Мария, я припоминаю, что мы с вами уже были однажды в такой же ситуации, как сейчас — когда вам приходилось играть роль моей жены, помните?

Мария отчаянно смутилась. Он стоял перед нею без камзола и шейного платка, с растрепанными темными волосами, на его красивом мужественном лице лежала печать врожденного благородства, мускулистое сильное тело дышало энергией, и ей подумалось: он такой же мощный и неуязвимый, как утесы в Дувре.

— Я этого никогда не забуду. Еще я помню, как я боялась… Боялась, что мы не доберемся до Кале.

Он засмеялся:

— Боялись? Вы? А я помню, как некая красивая молодая женщина кинулась меня защищать и храбро встала лицом к лицу с разъяренной толпой, готовой растерзать ее, если бы она не догадалась разрисовать свое лицо красными пятнами, выдавая их за следы оспы.

— Это была не храбрость, а отчаяние. Зато я помню, как вы набросились на меня за то, что я ослушалась вашего приказа и вышла из кареты, что мне захотелось убежать от вас и прямо пешком идти в Кале.

— И я совершенно уверен, что вам это удалось бы, хотя вряд ли снисходительно отнесся бы к вашей идее лишить меня своего очаровательного общества… — Чарльз медленно расхаживал по комнате. — Да, Мария! Расскажите, как вам живется в Грейвли? Вы застали там все таким, как помните?

— Сказать откровенно, и да, и нет. Прежде там был папа, а теперь дом кажется таким пустым, словно душу свою потерял. — Она грустно вздохнула и опустилась в кресло у камина, где слабо тлели угольки. — За это время все изменилось, стало другим.

— Да, так всегда бывает.

Ей послышались в его голосе нотки сожаления, и она удивленно на него взглянула.

— Вы сказали это с таким чувством, Чарльз. Вы жалеете о том, что уехали из Индии?

— Временами. — Он усмехнулся. — Индия имеет обыкновение забираться вам под кожу, проникать в кровь. — Он уселся напротив, протянул вперед длинные ноги, скрестив их, и спокойно смотрел на нее.

Мария потупила взгляд и машинально разгладила складки пеньюара.

— Мой папа тоже так говорил. Он так и не прижился в Англии, при всем своем достатке. Думаю, он предпочел бы быть нищим в Индии, чем богатым в Англии.

— Ни для кого не секрет, что именно в Индии он сколотил состояние.

— Это и дало ему возможность приобрести Грейвли. — Она подняла голову, лицо ее осветилось нежной улыбкой, чудесные глаза сияли, как драгоценные изумруды. — А вы знаете, что я родилась в Индии?

— Припоминаю, мама что-то об этом говорила, — с искренним интересом откликнулся Чарльз. — А где именно?

— В Симле. Летом, когда начиналась жара, мама всегда уезжала в горы. Вскоре после родов она умерла, и папа — он не отличался крепким здоровьем — переехал со мной в Англию.

— И решил обосноваться в Суссексе?

— Да. Ему понравилась тамошняя природа, окрестности. Папе тяжело было расстаться с Индией, но он считал необходимым, чтобы я воспитывалась в Англии. — Она погрустнела. — Я и не думала, что он так скоро меня покинет.

— Я вижу, вы с ним были очень близки.

— Да, он был для меня всем, целым миром. Теперь вокруг все словно чужое, красивое, но чужое…

Чарльз откинул голову на спинку кресла, тело его расслабилось. Он молчал, но это молчание не было напряженным, и Мария постепенно успокоилась.

Чарльз всегда дарил ей это чувство надежной защищенности, и, глядя на его отсутствующее лицо, Мария думала: как странно, что это всегда так было. Теперь, когда она уже знала о своей любви, его присутствие не повергало ее в замешательство. Но она была незамужней, они уже не спасались бегством из Франции, а вращались в респектабельном обществе Англии, где считалось верхом неприличия, чтобы девушка находилась наедине с мужчиной — человеком, которого она считала влюбленным в другую женщину.

Но спокойствие ее было временным, потому что она помнила — со дня на день Чарльз уедет в Дувр, и ей снова предстоит волноваться, пока он не возвратится вместе с Констанс. Она отчаянно боялась за него.

— Чарльз, мне очень неловко и стыдно.

— Вам? Почему?

— Потому что мне пришлось обременить вас своей просьбой. Мне тяжело думать, какой опасности я вас подвергаю. Если с вами что-нибудь случится, я себе этого никогда не прощу.

— Почему? В чем дело, Мария? — Он встал, подошел к ней, взял ее за руки и поднял с кресла. Вы говорите так, будто тревожитесь за меня.

— А как же иначе! — пылко воскликнула она. Я боюсь, что из-за меня вас опять могут ранить. Разве мало того, что я позволила вам драться на этой злосчастной дуэли!

Она умолкла, и Чарльз тихо спросил:

— Это как-то меняет дело?

Мария снова взглянула на него и в раздумье сказала:

— Да, только я не знаю почему.

— К лучшему или худшему?

— К худшему.

Чарльз осторожно разгладил морщинки у нее на лбу.

— Ну, не надо хмуриться, Мария. Это не так уж важно.