Когда она поведала о своих сомнениях Жану, он ласково улыбнулся:

— Это хорошо, Софи, что ты серьезно думаешь о будущем малыша. Ничего, что мы окрестим его католиком, ведь разное вероисповедание не мешает дружить нам с тобой. А когда мальчик подрастет или когда ты вернешься в Россию, ты сможешь обратить его в свою веру… А ведь может быть и так, что ты сама захочешь выйти замуж за католика. Или навсегда останешься во Франции…

— И что тогда?

— Тогда ты сама примешь католичество и вы с приемным сыном будете одной веры. Не торопись, время все расставит на свои места.

Тем временем Мари вернулась с солидным куском белой материи, который Жан, посмеиваясь, разрезал на несколько маленьких.

— Надо будет на кухне… — краем глаза он заметил невольный протестующий жест кухарки, — за плитой, Анхела, за плитой, повесить веревку, где будут сушиться пеленки. По крайней мере пока идет дождь. Как хотите, а мне это нравится. Мне кажется, Софи, это добрый знак. Господу отрадны твои усилия, с которыми ты… — он понизил голос, — идешь к своей цели: обеспечению процветания своего рода.

— Вот только меня все больше смущает, не слишком ли дерзки мои желания. По плечу ли мне дело, которое не каждому мужчине удастся?

— По плечу! — Он усмехнулся. — Если хочешь знать, я даже немного завидую тебе: ставить перед собой такую высокую цель. Большинство людей ни о чем подобном не стали бы и думать. О себе — пожалуйста. Но о потомках, да еще таких далеких… Нет, Софи, ты женщина незаурядная… Анхела, ты наливаешь воду?

— А разве не это вы, сеньор, мне приказали?

— У тебя есть дети?

— Есть. Дочка. С нею сейчас возится моя маленькая сестренка. Я не могу сидеть дома, потому что кормлю всю семью, включая моего непутевого мужа. Богоугодное дело вы делаете, сеньор.

— Это сеньора решила оставить младенца у себя. И раз ты знаешь, как с детьми обращаться, покажешь Мари. Денька три мы понаблюдаем, как он у нас приживется, а потом понесем в храм, окрестим. Так ты уже придумала ему имя, Софи?

— Николай. У вас есть такой святой?

— Есть. Но, думаю, другие звать его будут Нико.

— Или Николо, — неожиданно вмешалась Мари. — Госпожа сказала, что скоро мы вернемся во Францию.

Соня не успела ей ответить, потому что в это время Анхела взяла ребенка на руки…

— Подожди! — остановил ее Жан. Он опустил свой локоть в воду, некоторое время подержал и удовлетворенно кивнул: — Пойдет.

Анхела бережно опустила ребенка в воду. Он, до того попискивающий, вдруг замер, словно прислушиваясь, и… заулыбался своим беззубым ртом.

— Он улыбается! — воскликнула потрясенная Соня; у нее на глазах происходило таинство.

— Он не может еще улыбаться. Ему не больше двух недель, — заметил Шастейль, — а может, и того меньше.

И каждый остался при своем мнении.

— Мыло! — вспомнила Соня и кивнула Мари: та быстро метнулась в комнаты госпожи и принесла мыло.

Жан хотел что‑то сказать, но передумал. Мыло так мыло. В конце концов, кто знает, в каких условиях находился прежде малыш.

В общем, ребенка искупали, завернули в чистые пеленки. У кухарки имелось молоко, которое им теперь пообещали привозить каждое утро, но он попил воды и почти сразу же заснул. Наверное, перед тем как навсегда от него отказаться, мать как следует малыша накормила.

— Интересно, как кормят новорожденных аристократы, если у матери нет молока? — спросила Соня у Жана.

— Они не кормят, даже когда есть. Для этого существуют кормилицы, — ответил врач.

В голосе его прозвучало возмущение, но не думает же Соня, будто он на что‑то там намекает. Может, у нее вообще не будет детей и потому Соня не оскорбит чувства медика, который осуждает аристократок.

В любом случае сейчас надо найти кормилицу. Но не будешь же брать ее с собой на корабль, когда придет время возвращаться домой. А если малыш привыкнет к молоку кормилицы и не станет пить коровье? И как тогда кормить его в плавании? «Брать с собой корову!» — ухмыляясь, подсказал внутренний голос.

Кстати, она сказала «домой», имея в виду Францию, а вовсе не Россию. Хорошо, что Соня не сказала об этом вслух. То‑то бы Жан посмеялся. Он уже не в первый раз говорил ей, что Франция станет ее родиной, но княжна всегда отчаянно с ним спорила.

Младенца решили уложить пока в ту же корзинку и поставили в комнатке Мари.

— Жан, — сказала Шастейлю Соня. — Мне кажется, надо купить ему какую‑нибудь кроватку.

Жан молча посмотрел на нее и улыбнулся уголками губ.

— Ну что поделаешь, — смутилась она, — если мне больше некого об этом попросить. Или ты считаешь, что надо отправить за нею Леонида?

— Ни в коем случае! Уж лучше я для начала поговорю с Пабло. Кто может такую кроватку сделать, если не найдется готовой.

Через некоторое время в дом примчался Пабло со своим Бенито.

— Святой, который покровительствует любителям приключений, простер над вами свою длань! — воскликнул он. — Этот ребенок прославит вас. Рука дающего да не оскудеет! Ваш дом будет полной чашей!

— Пабло! — смеясь, остановил его Жан. — Успокойся. Подумаешь, ребенка подбросили. Между прочим, славный такой ребеночек. Я бы и сам его усыновил, но Софи оказалась первой.

— Не стоит ли нам за это выпить? — проговорила Соня, подмигивая Мари.

Та вышла на кухню, а Соня предложила художнику посмотреть на малыша.

— С удовольствием. — Тот поспешил за Соней.

Она осторожно вынула малыша из корзинки и показала Пабло. Художник пришел в полный восторг и тут же сообщил княжне, что нарисует ее с младенцем на руках.

— Как Мадонну! — восклицал он, прижимая руки к груди. — Это будет шедевр! Я уже вижу его! Я пошел готовить холст.

— Погодите, непоседливый вы человек! — улыбаясь, остановила его Соня. — Пусть Николо поспит, пока мы посидим с вами за столом — Мари уже все для этого приготовила.

— Вы назвали его Николо? Прекрасное имя! — Он опять шел за Соней, забегая вперед, чтобы открыть дверь и пропустить ее вперед. — Кстати, я могу посоветовать вам кормилицу.

— Прекрасно. — Соня пододвинула к Пабло кружку и взяла себе такую же, куда Мари по ее знаку едва плеснула вина. — Надо же, а я именно об этом хотела с вами поговорить. Вы знаете эту женщину?

— И даже очень хорошо. Это одна из моих служанок. Я отправил ее домой, в деревню. Она согрешила прямо в моем доме! Она так просила не выгонять ее, но я не мог — в порядочном доме слуги должны соблюдать Божьи законы… Бенито сейчас поедет за нею, не так ли, Бенито?

Он в упор взглянул на своего слугу, стоявшего тут же, подле стула хозяина, и тот потупил взгляд:

— Да, сеньор, я немедленно прикажу заложить коляску.

Однако, получив распоряжение, он не стал медлить и умчался исполнять распоряжение хозяина явно с большой радостью.

— Думаю, у вас найдется комната для Долорес?

— Ее зовут Долорес? Красивое имя.

— Лоло и сама красивая девушка, — со вздохом сказал Пабло, и взгляд его затуманился. — Если бы она не была так глупа и нетерпелива… Ах да, я забыл предупредить: Лоло приедет вместе со своим сыном. Она ведь тоже кормит его.

— Я не возражаю, — с некоторой запинкой проговорила Соня, соображая, не слишком ли быстро ее дом обрастает новыми людьми, пусть кое‑кто из них совсем маленький. — Мы сейчас с Мари посмотрим, какую из них выбрать.

— А я пришлю хорошую кровать! — крикнул им вслед сеньор Риччи, тоже весьма довольный.

Комнату они подобрали. Большую и светлую. Нарочно подальше от других. Все‑таки двое младенцев. Если они начнут орать в две глотки…

— Сейчас я принесу воды, нужно вымыть здесь пол, — сказала Мари.

— А я помою окна, — решила Соня и, встретив изумленный взгляд своей служанки, добавила: — Ты одна все сделать не успеешь. Прежде чем мыть пол, надо вначале помыть потолок. Посмотри, какая на нем паутина. Сейчас мы идем с тобой за водой, вместе. Перестань на меня так смотреть, Мари! Не хочешь же ты сказать, что я должна лечь на постель и лежать, когда в доме происходят такие события! Да, и попросим Леонида принести сюда лестницу. Кстати, ты не видела, он уже встал?

— Не видела.

— Тогда пока иди за водой, а я пойду будить Леонида. В конце концов, если все в доме работают, почему один должен спать? Пусть он граф, но здесь имеются люди и познатнее.

Комната у Леонида была одна из лучших. Чище, больше. Окнами выходила в сад. Даже кровать ему досталась большая, с балдахином. Соня подумала, что кто больше всех бурчит и жалуется, тот все и получает. У нее самой в комнате до сих пор не было портьер, а Леониду Кирилловичу их повесили первым делом.

Соня остановилась у его кровати. Разумовский спал на спине, прижав левую руку к груди, а правую сжав в кулак. Что‑то ему снилось не слишком хорошее, отчего по лицу спящего пробегали будто судороги.

Перенесенные мытарства наложили отпечаток на его лицо. У рта появились скорбные морщины, на висках — первая седина.

Вчера он побрился, и теперь на его лице проступала лишь легкая небритость, а роскошные пшеничные усы, украшавшие его когда‑то, наверное, не выглядели больше таковыми, и он не стал их оставлять.

Разумовский не рассказал Соне, что с ним случилось. Как и к кому попал в плен. Да и было ли у них время остаться наедине, чтобы спокойно поговорить?

Она подошла поближе. Тихо позвала:

— Леонид!

Мужчина беспокойно шевельнулся и застонал.

Острая жалость кольнула Соню прямо в сердце. Какой он сейчас был беспомощный, несчастный… Нисколько не похожий на вчерашнего докучного человека, который не любил никого, как и никто среди присутствующих не любил его.

— Леня, проснись!

Она никогда прежде не называла его Леней, вообще странно, что это уменьшительное имя сорвалось с ее губ.

— Соня! Сонечка! Ты пришла. Я ждал этого!

Его сонливость и расслабленность вмиг куда‑то делись. Он, почти не вставая, протянул руку и дернул ее на себя. Соня упала прямо на постель. От неожиданности. Как раз об этом говорил ей Жюстен, когда учил защищаться. Но настоящий воин всегда помнит о том, что на него могут напасть, а Соня ни с того ни с сего расслабилась. Решила, что Разумовский себе ничего такого не может позволить? А он так не думал!

— Ты что, пусти! — промычала она полузадушенно.

Она просто не знала, что человек может так быстро переходить от сна к полному пробуждению. Он даже не потянулся, не огляделся. Сама Соня по утрам была вялой и расслабленной и уж точно не могла бы так быстро сориентироваться.

Леонид все крепче прижимал ее к себе, не давая не то что вырваться, а и вообще открыть рот.

— Родная, любимая!

Теперь, направляемая его рукой, Соня скатилась с груди Леонида и оказалась под ним. Он зажал губами ее рот и стал жадно целовать, расстегивая пуговицы и крючки и задирая юбки.

В какой‑то момент она еще пыталась сводить вместе колени, но долго сопротивляться не удалось. Разумовский будто обезумел. Соне даже страшно стало, ибо подумалось, не сошел ли он с ума и не разорвет ли ее в порыве страсти.

Он в нее ворвался, как голодный волк в овечью отару, но потом, опомнившись, стал целовать ее, что‑то шептать и просить прощения. Она, кажется, и сама увлеклась этим безумным танцем страсти, так что в конце уже ничего не помнила и даже вскрикнула, захлебнувшись от страха: а что, если другие обитатели дома ее услышат?

Скажи ей кто‑нибудь прежде, что можно в такие минуты себя не помнить, Соня бы не поверила. А ведь у нее уже имелся кое‑какой опыт. Потемкин, который почти так же на нее напал. Она ему уступила, но сказать, чтобы соучаствовала… Патрик. С ним все было обоюдно и хорошо. Уютно. Но чтобы безумствовать! Неужели такие простые с виду отношения между мужчиной и женщиной могут быть столь многообразны?

Разумовский по‑своему истолковал ее молчание.

— Прости. Полгода воздержания. Любой мог превратиться в зверя. Но ты пришла ко мне…

— Я всего лишь хотела тебя разбудить. Мне нужна мужская помощь, а никого рядом больше нет.

— А твой любимый врач?

— Я услала его по делу.

— По какому, если не секрет? — В его тоне появилась некая интимная игривость.

— Купить детскую кроватку.

— Что?! — Леонид даже подскочил на кровати. — Ты беременна?

— Не говори глупости. Просто нам сегодня подкинули на крыльцо ребенка.

— Так отнесите его туда, куда следует. Ну, я не знаю, в полицию или приют какой. В крайнем случае в монастырь к монахам, если мальчик, и к монахиням, если девочка.

— Какой ты умный! — язвительно сказала Соня, выбираясь из‑под него.

— А есть еще какой‑нибудь выход?

Он лежал и, не скрываясь, наблюдал, как она одевается. И был ужасно доволен.