Ксения Васильева - Западня, или Исповедь девственницы

Наташа вернулась из резиденции в свою посольскую квартиру. Тотчас скинула деловой костюм и надела любимый, уютный халат. Легче не стало. Отчужденно взглянула на себя в зеркало — «видок ужасный, ничего не скажешь!». В гостиной быстро прошла к бару и, плеснув в бокал виски, не разбавляя, выпила… Что-то она последнее время пристрастилась — нехорошо… Но как иначе выдержать все, что на нее навалилось?! Еще раз наполнив бокал — не до краев, но и не на донышке, устроилась с ногами в кресле. Сидела в полумраке, не зажигая свет… Голова слегка затуманилась, и жуткие картинки-воспоминания 20-летней давности поплыли перед глазами. «Впрочем, начиналось-то все интересно и необычно… А закончилось… Нет, не закончилось, ничего еще не закончилось!»

…Хорошая девочка из хорошей семьи: мама — врач, папа — международник. «Красавица, умница, ангел!» — говорили про 16-летнюю Наташу друзья родителей.

Она недобро усмехнулась.

Наташа была на седьмом небе от счастья, когда в компании познакомилась с Мариной, профессорской внучкой. Она старше, умнее, да и что греха таить — много интереснее Наташи. И работает на самом телевидении! Знает буквально всех знаменитых и именитых. Наташа порой робела перед новой подругой.

Однажды как-то посиживая в кафе Дома журналистов, — Марина была запросто вхожа и туда, — новая подруга, блестя карими глазами, предложила:

— Слушай, Наталь, пойдем ко мне, возьмем бутылочку и поболтаем по душам. Я тут недалеко живу, «Хрусталь» знаешь на Горького?

— А мама… — только и сказала Наташа, уже следуя за подругой. Мама не любит, когда дочь ходит к малознакомым людям, когда приходит поздно… Но мама далеко, а Марина здесь, рядом.

Наташа с ужасом смотрела, как Марина энергично засовывает в висевшую на плече объемную сумку бутылку вина.

…Массивная деревянная дверь квартиры, перед которой они остановились, обтянута кожей. Небольшая блестящая пластинка на ней замысловатой вязью гласила: «Профессор Ардашин».

Наташа затрепетала. У них в доме ни у кого не было такой двери, а тем более такой пластинки. Марина открыла дверь своим ключом.

Никакого профессора Наташа не увидела, а увидела в большом холле в одном из кресел маленькую старушечку, которая смотрела телевизор. Еще она увидела кожаный диванчик, столик и большую вазу на полу с какими-то травами и листьями.

Наташа тихо поздоровалась со старушкой, и та немедленно откликнулась:

— Здравствуйте, коль не шутите. Ох какая молоденькая! Как яблочко наливное. И отколь ты, Маринка, таких девок берешь?

— Моя дальняя родственница Пелагея Власьевна, — небрежно сказала Марина. — Пелагея Власьевна, вскипятите, пожалуйста, чайник.

Личико у старушки было маленькое и пухлое, на плечах кацавейка, ноги обуты в обрезанные валенки, которые никак не вязались ни с дверью, ни с домом, ни с профессором… Старушка явно обиделась на Маринино суровое обращение. Ее сказочно-добродушное личико приняло довольно злобное выражение. Но она ничего не ответила, а павой уплыла в дверь налево, где, наверное, была кухня.

Войдя в комнату вслед за Мариной, Наташа внутренне ахнула. Если бы у нее хватило воображения представить профессорскую квартиру, она представила бы ее именно так. На стенах и фотографии каких-то господ в темных деревянных рамках, и огромный шкаф с дымчатыми зеркальными стеклами, и оттоманка зеленого бархата, и тончайшая бледно-голубая посуда, и фарфоровые фигурки и книги, множество книг в высоченных, до потолка, стеллажах. Все это повергло Наташу в шоковое состояние. Марина снисходительно наблюдала за ней…

Только потом, когда уже ничего невозможно будет изменить, Наташа узнает историю Пелагеи Власьевны и Марины — «профессорской внучки».

…Прибыла Пелагея Власьевна, тогда еще Палашка, в Москву из деревни Супонево, что под Волоколамском. Приехала не просто так, а по рекомендации дальней супоневской родственницы, давно служившей в семье какого-то известного московского юриста. А овдовевшему одинокому профессору Ардашину Николаю Ильичу уж очень нужна была покладистая скромная домработница. Палашка никакой работы не боялась: стирала, мыла квартиру, готовила… Всему научилась! Была она маленькая, аккуратненькая, с круглым улыбчивым личиком… Хозяину — престарелому профессору — она сразу приглянулась, по-человечески, а не как-то «нехорошо». И стала жить Пелагея как у Христа за пазухой. И много лет прошло, да так и не женился профессор, хотя и ходили к нему женщины… Но ни одна надолго не задерживалась. И однажды состоялся разговор у Палаги с Николаем Ильичем. Приобнял он ее и сказал:

— Болен я, Пелагея… Серьезно… И оказалось, что ты для меня один родной человек, детей Бог не дал… Так вот, я все тебе завещаю, запомни. Ты — моя родственница. Поняла? Документы я все оформил.

И в самом деле, очень скоро умер профессор… Пелагея до последней минуты служила ему верой и правдой. И стала она единственной владелицей квартиры и всего того, что в ней есть. Перед смертью профессор все про картины говорил, внушал ей, что вот Коровин, вот Шагалка какой-то… Все, говорил, миллионы стоит, но ты не продавай, денег тебе на жизнь хватит, да еще кое-какие запасы у меня есть. И показал, где.

Стала Пелагея жить одна. Скучно! И выписала из Супонева внучатую племяшку Маринку. Прописала ее всеми правдами и неправдами. Сначала Маринка была услужливой, а старше стала — такая злая сделалась да гонористая. А в деревне родный братик остался, Санек. Маринка его и за родню не держит. А Палагу домработницей сделала…

…Марина ловко открыла бутылку и разлила по рюмкам вино. Наташа было воспротивилась, но выпила. Разговор «за жизнь» потек сам собой… Марина рассказывала о своих друзьях, компаниях, вечеринках…

— Кстати, давно что-то не собирались. А пора бы… Сотворить мини-компашку, тебя со своими друзьями познакомить. Выпить, закусить, потанцевать медленные танцы.

— Почему медленные? — распахнула от удивления глаза Наташа.

— Потому что медленные танцы — сексуальные. Поняла? Партнер чувствует тебя, ты — партнера. Получается единое целое, пробегает искра, и отсюда — желание. Откуда ты такая взялась на мою голову? Ты что, медленные танцы никогда не танцевала?

— Танцевала, — опустив голову, ответила Наташа. Марина вкрадчиво спросила:

— А может, ты вообще девственница? Ну-ка, отвечай старшему товарищу. И чтоб не врать!

Наташа аж зарделась. Мама настолько запугала ее ужасными историями о беременных девочках, брошенных мужчинами, о разных болезнях… Короче, Наташа боялась мужчин. Так что Марина угадала.

До нее донесся голос новой подруги:

— Я тебя внимательно слушаю.

Наташа поняла, что соврать не посмеет и не сумеет, и выдавила:

— У меня еще никого не было…

— Та-ак. Случай клинический.

Наташа сбивчиво стала оправдываться:

— Я боюсь. Ведь всякое может случиться. И мама говорит, что если не девушка, то парень может запросто бросить и еще ославить. И потом все будут пользоваться и бросать, пользоваться и бросать… И еще аборты.

Марина смотрела на тоненький пробор в светлых длинных волнистых волосах, на опущенные густые, как щеточка, ресницы, наманикюренные пальчики, теребившие красненький шелковый шарфик. «Да, мама абсолютно права. Поматросят и бросят, особенно такую пичугу. Хорошо еще, если не влипнет. А потом пойдет череда мужиков, пропади они пропадом. А там и слава, которая бежит, скачет, летит впереди тебя. И отказывать становится нелепо. И жениться никто не собирается. Зачем, когда можно и так?»

— Боишься? Ну, бойся на здоровье всю жизнь. Сиди под подолом у мамочки.

Наташа сидела как пришибленная. Сейчас она думала, что Марина права. А когда говорила мама, она думала, что права мама…

Не могла, конечно, юная Наташа прочесть зрелые Маринкины мысли, но интуитивно почувствовала: «Надо домой, срочно! У Марины красиво, но мне хочется в свой дом… Остаться одной и обо всем подумать!»

Вечеринка да и сама мини-компашка Наташе активно не нравились: длинная черноволосая, гнусавая девица. «Алена-модель» — так представила ее Марина; ухажер модели — нагловатый мужичонка восточного вида. И еще красавец Шурик, явно уделявший Наташе внимание, обещал обязательно проводить ее домой. На такси! Вот в него запросто можно влюбиться! Но все как-то быстро напились, и Наташе стало совсем неинтересно. Пелагея Власьевна тихо сидела за ширмочкой в холле… И в тот самый момент, когда веселье начало потихоньку иссякать, раздался звонок в дверь.

Это был Санек собственной персоной, брат Маринки из Супонева. Приехал к сеструхе и бабке попрощаться — через два дня его забирали в армию. В новых джинсах, белой рубахе с закатанными по моде рукавами, с матерчатой синей сумкой, в которой лежали деревенские подарки — самогон и печеные лещи. Самогон был, естественно, тоже свой, из патоки, которую воровали с фермы.

Санька встретили с общим восторгом, хотя особо и не поняли сразу, кто он такой. Главное — банкет продолжается!

Самогон пили когда-то все, кроме Наташи. Она насторожилась. Новый парень ей не понравился. Но сразу уйти? Невозможно.

А Санек стал центром внимания.

Марина представила его:

— Племянник моей Пелагеи Власьевны. Посещает нас, молодец. Деревенских гостинцев всегда привозит. А живет недалеко, в Волоколамске. Дом, усадьба, земли двадцать пять соток, растет все, как в Африке. Вы думаете, эти грибы из магазина? Санек привозит. Отварила и забросила в морозилку, целый год ем в любом виде. Санек у нас молодец!

Между тем Санек оглядывал компанию. Какая-то здоровая мымра, вся изукрашенная, с ней, видно, толстяк, еврей или кто еще. Мымра совсем пьяная. Еще какой-то хмырь, фраер, сразу видно, тощий, длинный и духами обдушился, как баба. И еще одна девчонка, совсем другая, не из этой шары. Беленькая, нежненькая, вот только тощевата, но это ничего, тело нагулять можно. Он уже думал об этой девчушке как о своей… А чего? Он что, хуже этих двух фраеров? Санек себе цену знал — за ним девки с фермы табуном бегали, но никто особо не нравился, разве только Танюшка дядьки Ефрема, так ей всего четырнадцать. Но как-то он с ней вечерок погулял и под самогон спросил:

— Ждать из армии будешь?

И она сказала чисто так и откровенно:

— Буду.

И теперь вроде у него невеста есть…

Тем временем по новой соорудили стол, снова сели. Всем торжественно разлили самогон. Наташе тоже. Налил Шурик. Она прошептала, что не станет пить, но он пообещал ей разбавить малиновым соком. И унес рюмку на кухню и ничего, конечно, не разбавлял. Вернулся и шепнул Наташе, что она должна выпить все сразу, а то получится, что она выпендривается.

Выпили по паре рюмок, и началось полное безумие. Шурик и сам не знал, зачем спаивал Наташу. Алена визжала, что ей нужен Шурик, что он вылитый Ален Делон, и так далее и тому подобное. В общем, как всегда, когда люди не слишком адекватны.

Санек ухохатывался. Так нажраться с двух-трех рюмок! У них в Супоневе мужики по бутылке на брата, и — ничего. Вот когда вторую, тогда и поножовщина может случиться.

Наташа признавалась Шурику в любви, но ее признания становились все непонятнее, и под их журчание он уснул, сидя на стуле.

А Наташа среди самого сложного любовного пассажа вдруг почувствовала, что умирает. Не фигурально, а по-настоящему. Куда-то ухало сердце, волчком кружилась голова, а заодно и весь белый свет, к горлу подступала тяжелая тошнота… Она застонала. Санек спросил:

— Ты че?

Ответить она не могла и жалобно застонала. Санек принес воды. А Наташа сползла с кресла и мучительно, со стонами пыталась вытолкнуть тяжелый ком, застрявший у нее в горле. Сознание ее едва теплилось.

Санек дело знал и решил оттащить девчушку в ванную, а там — под холодную воду. Парень он был здоровый, взял на плечо обмякшую Наташу, которую тут же вырвало. Он только матернулся, увидев, во что превратилась его рубашка. Он наклонил Наташу над ванной и пустил душ.

И тут Наташу прорвало окончательно. Ее не рвало так даже во время дизентерии.

Санек был доволен. Сейчас из нее все выйдет, и она будет как новенькая. Ее платьице задралось, и стали видны тоненькие кружевные трусики. Саньково мужское естество восстало. Он трясущимися руками распоясал джинсы, содрал кружевные трусики и… совершил свое мужское дело вместе с воплем Наташи.

Она рыдала, тряслась, он зажимал ей рот рукой и наконец с воплем кончил. Во как!!! Эта пичуга еще и нетронутой оказалась. Разве мог он подумать, что у Маринки может быть такая подружка? Мать честная, что теперь делать-то? Наташа все висела на ванне, всхлипывая… Санек выкрутил ей мокрые волосы, обтер потекшую с лица краску, и она стала еще милее и моложе. Хорошо, что платье оказалось незамаранным, и он тихонько провел Наташу в комнату, уложил на тахту и, как хорошо поработавший труженик, захрапел в уголке на ковре.