Светлана Мерцалова - Запах магнолий

— Мне кажется, что ты хочешь казаться хуже, чем ты есть.

— Потому, что я хуже, чем я есть.

— Ты изменилась. Была такая милая, скромная девушка. Куда все делось? — спросил отец.

— Жизнь так мордой по асфальту провела, что от моей скромности ничего не осталось, — ответила Оксана, горько скривив губы.

— Да что вы за поколение такое?

— Риторический вопрос, он задавался во все времена…

— И какой ответ сегодня? — поинтересовался Лавров.

— Сегодня, когда прогресс движется такими темпами, этот вопрос актуален, как никогда. Пропасть между поколениями никогда не была такой большой, и все сложнее нам понять друг друга. С изобретением компьютера мир так изменился: люди целые дни сидят перед экраном, не выходя на улицу. Все общение происходит виртуально — через блоги, форумы и тому подобное…

— Зачем?

— Так удобнее. Ты можешь врать, ругаться, можешь выставлять свои фото, подправленные фотошопом. Это уход в другой мир, где ты такой, каким мечтаешь быть, а не такой, как в реальности. Это мир иллюзий: где нет долгов, осточертевших супругов, вечно орущих детей. В наше время все виртуально: знакомство, общение… Человеческое общение сегодня — роскошь. Посидеть, как мы сидим — лицом к лицу, я могу себе позволить нечасто. Обычно я общаюсь лишь по телефону и по мэйлу.

— Не нравиться мне такая жизнь! В наше время было общение. Мы собирались, у нас были комсомольские собрания…

— Одна хрень! Чем это лучше? Стучали друг на друга, да подсиживали, — выпалила она.

— Это случалось не часто, — ответил Лавров и замкнулся.

Оксана наполнила бокалы и закурила. Слышно было как трещит сверчок, как тихонько скрипнула калитка…

— Сознайся, тебе сегодняшняя жизнь нравится? — спросил Лавров.

— Мне моя жизнь вообще не нравится, и дело тут не во времени. Это глубоко здесь, — она прикоснулась пальцем к груди. — Я несчастна сама с собой! Сама себе надоела! Меня от себя тошнит!

— Почему?

— Жизнь прожита впустую, а годы уходят… Когда женщине сорок, сумерки наступают быстрее. Сегодня поднялась в свою комнату — там мои игрушки, дневники… Так захотелось стать семнадцатилетней и начать все заново. Найти смысл жизни…

Ее лицо исказилось страданием, став почти уродливым.

— Вечерами вместе с бутылкой виски я стараюсь найти смысл жизни. Иногда мне кажется, что я почти нашла его, но утром наступает похмелье и возвращает меня в реальность… ко мне…

Слезы покатились по щекам:

— Помню, когда я падала в детстве и разбивала коленки, ты целовал меня, приговаривая, что скоро все заживет. Мне казалось, после поцелуев боль на самом деле проходит. Как давно это было! С тех пор я столько раз падала, и некому было целовать мои раны… эти раны… они скрыты от глаз. Они здесь, — она приложила руку к груди. — И никогда не заживут… их уже не зацелуешь… Мне все чаще и чаще хочется вернуться в детство, ведь разбитые коленки заживают быстрее…

— Мужика тебе нужно.

— Не верю я, что с новым мужиком все изменится, — передернула плечами Оксана. — Мне часто снится один и тот же сон. Как будто я без ремня безопасности на всей скорости несусь по трассе… Мне становиться так страшно!

Оксана замолчала, уставившись в одну точку.

— Ну и что? — спросил Лавров.

— Что? — очнулась она.

— Чем закончился этот сон?

А-а… Ничем. Обычно я просыпаюсь, но думаю, что однажды увижу конец этого сна. Я или спасусь, или погибну…

Проснувшись, она спустилась вниз и открыла окно. Все запахи сада тут же наполнили комнату. Где-то далеко прокукарекал петух. В окно влетела пчела и, жужжа, закружила над блюдцем с медом.

Оксана налила себе в чашку кофе и стала медленно размешивать сахар. За спиной послышался негромкое шарканье.

— С днем рождения, папа! — поздравила Оксана. — Теперь ты совсем большой…

— Не с чем поздравлять! Дни рождения меня давно уже не радуют, — отозвался отец.

Она подошла к нему и поцеловала в плечо.

— Меня тоже, — согласилась Оксана. — Не будем зацикливаться на дне рождения. Представим, что у нас просто праздник. Сейчас приберу в доме, съезжу за продуктами и накрою стол. И мы посидим все дружно, как раньше.

С тряпкой в руке и с ведром воды она зашла в комнату отца — скромно, чисто, так было всегда. Постель заправлена, письменный стол в идеальном порядке.

— Насте бы у него поучиться.

Стены были увешаны фотографиями. Оксана подошла поближе. На всех снимках — она.

Иногда вместе с отцом. Ни одного снимка матери. Тряпка выпала из рук.

«Подонок! Как он мог?! Это — предательство! Толькоона! Мать для него не существовала. Любил ли отец когда-нибудь свою жену? Если честно, то трудно представить: как можно влюбиться в мою мать?»

Закрыв глаза, Оксана попыталась воссоздать в памяти ее образ. Холодная, вечно чем-то обиженная, с поджатыми губами. Усталое, рано поблекшее лицо, зачесанные назад волосы, жесткие руки с коротко стрижеными ногтями, сердитые глаза. Тусклые, бесформенные платья. Некрасивая обувь без каблуков на ее жилистых ногах часто смотрелась как ортопедическая. Ее не назвать красивой, но и некрасивой тоже не назвать. Никакая… Никакого запаха… Никаких украшений…

Мать не проявляла никаких эмоций, все чувства были загнаны внутрь. Пустота.

Оксана никогда не видела ее счастливой или плачущей, наверное, с тех пор, как мать отняли от груди, она не проявила ни одного человеческого чувства.

Но однажды эти тонкие поджатые губы (ведь должна же она была это сделать) признались отцу в любви. Однажды мать должна была лежать под отцом и стонать. Это казалось невообразимым, но во всяком случае один раз это было сделано…

Оксана украла тюбик помады у Наташи. Она стоит перед зеркалом и красит губы. Помада сладко пахнет малиной и блестит на губах. Оксана распускает волосы и взбивает их руками. В этот момент входит мать. Она хватает ее за волосы и полотенцем больно стирает помаду с губ. Оксана плачет. Тонкие бесцветные губы матери скривились:

— Ты хочешь быть такой же шлюхой, как она?

— Лучше быть шлюхой, чем такой как ты! — выкрикивает Оксана и получает пощечину.

— Зачем я тебя родила? Вся в своего кобеля-отца! Такая же дрянь! — бросает ей в лицо мать.

Оксана задыхается от ненависти. Ее лицо побелело, руки сжаты в кулаки, глаза мечут молнии.

— Ненавижу тебя! — кричит, заливаясь слезами Оксана.

Она вся дрожит от ненависти к матери. Мать берет тюбик помады и выходит из ее комнаты.

— Сегодня будешь сидеть весь день дома! На выходные к отцу не поедешь!

Оксана слышит звук закрывающейся на ключ двери. Она подбегает, пинает дверь, колотит кулаками, рыдает, но ничего не помогает. Мать неумолима. В эти выходные Оксана не поехала к отцу.

«Я не любила мать, но сейчас мне жаль ее. За что она была так обижена на всех? Почему не любила даже близких? Так ли я отличаюсь от матери? Ведь любовью к ближним тоже не могу похвастаться. Я не хочу повторять ошибки матери! И все же не могу полюбить тех, кто окружает меня… совсем запуталась…»

Оксана приблизилась вплотную к стене. На первом снимке — улыбающаяся Наташа: в светлом платье, стоящая в эффектной позе на палубе. Ветер раздувает ей волосы и подол широкой юбки…

На следующей фотографии Наташа с отцом. Отец еще молод, статен и хорош собой. Наташа смотрит в камеру, а он на нее. Отец смотрит на нее взглядом, полным восхищения. До появления Наташи отец смотрел с таким восхищением лишь на одного человека — на Оксану. Она была его принцессой.

Вот фотография, где они втроем: Оксана стоит с вымученной улыбкой, она здесь лишняя, отец с обожанием смотрит на Наташу, а та смотрит в объектив, и ее взгляд говорит, что она любит себя, только себя и никого другого.

— Сука! Ты испоганила мою жизнь!

Как счастливо все начиналась! Оксана, Ксаночка, котенок — единственный ребенок в семье, которого баловал отец, не смея ни в чем отказать. Он жил только ради нее, пока не появиласьона. Отец развелся и ушел кней, а Оксана осталась жить с ненавистной ей матерью.

«Это ужасно, когда один человек так много для тебя значит. С потерей его вся жизнь идет наперекосяк, а все из-за этой гадины. Как я ее ненавижу! Почему бог так несправедлив?»

В углу висела иконка. Святая Дева Мария, прижимающая к своей груди младенца Христа. В рассеянных солнечных бликах она казалась живой. Оксану охватил суеверный страх.

«Нельзя желать ближнему того, чего не желаешь себе, ибо вернется назад. Я всю жизнь ей желала только плохого, вплоть до смерти. Может, из-за этого моя жизнь и не сложилась…»

В панике она схватила ведро и выскочила из комнаты отца.

— Мама, возьми меня с собой! — Настя бегала за ней, как хвостик. — Ну, пожалуйста-а!

— Зачем тебе со мной ехать? Это далеко. Ты что, супермаркета не видела? Я хочу побыть одна.

— А я не хочу побыть одна! Ты только о себе думаешь!

— Людям иногда нужно побыть одним. Когда-нибудь ты поймешь это, — сказала Оксана как можно мягче.

— Угу. Как же!

Послышался звук захлопывающейся двери и шорох шин.

Лавров услышал за своей спиной шарканье босоножек и почувствовал запах клубники. Вдруг жаркие и липкие ладошки легли ему на глаза.

— Настя! — отгадал он.

Лавров услышал за спиной, как она давится от смеха.

— Может, это не Настя! — сказала она страшным голосом. — Может, это приведение!

— Нет у нас тут приведений! — сказал Лавров, сняв ладошки с глаз.

Он повернулся. Настя стояла и громко смеялась, так громко, что просто задыхалась от смеха. Так мы можем смеяться только в детстве — ведь в детстве для счастья причины не нужны.

— Почему ты с нами не живешь?

— Вы живете в городе. Я не люблю город. Кто это у тебя такой страшный? — он кивнул головой в сторону зеленого монстра, с которым она спала ночью.

— Это — Шрек. А что?

— Ты спишь с таким страшным?

— Он очень добрый. Страшный, но добрый. Такое тоже бывает. Не все красивые хорошие. Я это знаю…

* * *

— Все готово! — позвала Оксана. — Мыть руки!

Белая скатерть, цыпленок с золотистой корочкой, хрустальные бокалы, бутылка шампанского в ведерке. Торт на столе — воздушный, тающий во рту бисквит, облака взбитых сливок, кокосовые хлопья, засахаренные бутоны роз.

— С днем рождения! — поздравила Оксана, подняв бокал с шампанским.

— Спасибо, дочка! Забыл, когда в последний раз пил шампанское.

— Настя, не засовывай всю цыплячью ножку в рот. Есть нож, — сказала Оксана, поморщившись.

В этот момент ножка падает из рук Насти, испачкав белоснежную скатерть.

— Что ты за неряха такая? — пронзительно закричала Оксана.

Настя заплакала во весь голос, и слезы заструились по щекам. В этом плаче слышались обида и боль оскорбленного ребенка.

— Ну-ну… вытри слезы, не то устроишь потоп, а я не умею плавать, — утешал ее Лавров.

Оксана вышла из-за стола и закурила. Подойдя к окну, с минуту смотрела на лениво плывущие облака, на цепкий плющ, взбирающийся по ветшающей стене…

Настя рыдала, не замолкая, рев перешел в икоту. Лицо покраснело. Настя подурнела, казалась такой обиженной и никому не нужной. Лаврову стало жаль ее.

— Не хочу больше курицу. Я наелась, — сказала Настя, отодвинув тарелку.

— Я тоже. Будем есть торт, — сказал Лавров и заговорщицки подмигнул.

— Для кого я все приготовила? — спросила Оксана.

— Сегодня мой день рождения! Я имею право выбирать. Настя, режь торт!

— Нет, это сделаю я, — сказала Оксана. — Не то она его уронит, и мы даже не попробуем.

Настя потупилась, слезы навернулись на глаза.

— Делай это! — сказал Лавров и передал нож Насте. — Если торт упадет, то мы поднимем его, подуем и съедим. Ничего страшного не случится! Просто мама выросла и забыла как это весело, когда падает торт. И какой он вкусный, когда его ешь с полу.

Настя громко смеялась, с недоверием поглядывая на мать. Ей не верилось в то, что когда-то мать была маленькой, могла уронить торт и есть его с пола.

— Вы сговорились довести меня до белого каления? — усталым голосом спросила Оксана.

— Нет! — замотала головой Настя. — Мама, это тебе!

— Возьми этот кусок себе, для меня он слишком большой. Отрежь поменьше, — попросила Оксана.

— Мама, я хочу котенка!

— Зачем?

— Мне с ним не будет скучно. Тебя всегда нет дома.