Галина Гордиенко - Запах полыни

Колыванов сунул бумаги под кожаную папку с рисунками и раздраженно подумал, что это уже смешно, — он в пятый раз заезжает в офис и все никак не может застать в бывшей кладовке мать Никиты. Как ни зайдет, комната закрыта. Девчонка то ли по магазинам ходит, то ли еще где бегает…

Колыванов неожиданно улыбнулся: ну, сегодня хоть не зря заехал. Мать Никиты снова не застал, тут не повезло, зато столкнулся у двери в кладовку с маленькой очкастой уборщицей — видимо, наводила порядок в комнате.

Нужно сказать — забавная девчушка! Очки свои страшненькие носит как паранджу женщины Востока, за ними и лица-то не разглядишь, не только глаз. И одевается как монашка, не зря над ней эта куколка Вероника подсмеивается.

Вела себя маленькая уборщица так, что Колыванов после встречи с ней специально зашел в приемную — заглянуть в зеркало. Думал — может, побриться забыл? Или у него нервный тик, физиономию перекосило, а он и не знает. Иначе с чего бы малышке от него так шарахаться?

Колыванов усмехнулся: первый раз за многие годы не удавалось познакомиться с девушкой, которая его заинтересовала.

И не приставал же!

Вел себя как пай-мальчик, лишь бы не спугнуть, самого подташнивало, так старался. Всего-то и хотел узнать имя.

Ну, и может быть, уговорить встретиться вечером. Пригласить если не в ресторан — раз уж такая дикарка! — то на концерт Дидюли, у мужика отличные оркестровки, Колыванов билеты купил еще месяц назад, как увидел афиши.

Не придет же девчонка на свидание в своем жутком свитере и юбке до пят? А уж снять очки ей точно придется, хотя бы протереть, а, нет… Он или смахнет их случайно, локтем заденет, или еще как…

Колыванов уже не улыбался. Пытался понять, с чего вдруг его тянет к этой маленькой уборщице, обычно его привлекали девицы совсем другого плана, как Вероника, скажем.

Пальцы на руле дрогнули, Колыванов изумленно приподнял брови: руки до сих пор помнили легкое, почти невесомое тело. А стоило зажмуриться, перед ним маячило смуглое скуластое личико с нежным округлым подбородком и дивными глазами — длинными, будто срезанными снизу, странно искристыми, испуганными.

И губы у девчонки — только их и удалось сегодня рассмотреть — потрясающе яркие, крупные, по-детски припухлые…

Как же с ней познакомиться толком?

Колыванов попытался узнать о маленькой уборщице у Вероники, но не вышло. Вначале секретарша не могла понять, о ком идет речь, а потом разозлилась. Заявила, что представления не имеет, как зовут эту деревенскую дурочку. Мол, если не терпится, пусть Евгений Сергеевич обратится в отдел кадров, тут она не помощница.

Колыванов угрюмо хмыкнул: матери Никиты он так и не дождался. Перед уходом снова заглянул в бывшую кладовку и даже не удивился, что закрыто, привык, выходит.

И с маленькой дикаркой больше не столкнулся, хотя честно обегал весь офис — в туалете она от него спряталась, что ли?

— Полный облом по всем позициям, — угрюмо пробормотал Колыванов. — Сам себя не узнаю…

И решил: если за оставшиеся два дня не выяснит фамилии художницы, отдаст работы так. А если потребуют имя автора, придумает псевдоним, главное, чтобы рисунки заметили, они того стоят…

Настроение у Сергея с утра было никакое. Даже не с утра, если уж честно. А с самого воскресенья, как вернулся из Швейцарии, и кой только черт понес его навестить старшего братца?! Не виделись десять лет, вполне можно было подождать еще десять, а то и все двадцать, нет, его понесло, вот идиот…

Сергей стиснул зубы, чтобы не сорваться: глупость собственной секретарши сегодня почему-то не умиляла, а раздражала. Хорошенькая кукольная мордашка казалась на удивление бессмысленной, огромные зеленые глаза стеклянно поблескивали, пуговицы пластмассовые, не глаза, и как они могли ему нравиться?

Сергей мысленно заставил себя посчитать до десяти, но это не помогло. Он дошел до двадцати трех, а раздражение все не стихало, звонкий голосок Вероники ввинчивался в сознание, ломая защиту и приводя в бешенство.

— Продолжай-продолжай, я слушаю, — глухо пробормотал он.

Вышел из-за стола и подошел к окну. Только бы не маячило перед глазами умело накрашенное личико, пустенькое и поэтому невинное, как в день рождения.

«Это я из-за машины взбесился, — сказал он себе. — На кой черт покупать „мерседес“, если на наших дорогах не могу выжать на нем больше ста двадцати — ста пятидесяти?»

Сергей зачем-то распахнул окно и поморщился: влажный холодный воздух не нес свежести, он пах бензином, грязью и еще чем-то едким и неприятным, видимо, ветер дул со стороны химкомбината.

«Мишка на своих автобанах спокойно идет на двухстах двадцати, а в дождь — в дождь! — снижает скорость до ста восьмидесяти и еще ворчит, гад лопоухий, что теряет время, — с горечью подумал он. — Его бы на наши дороги, паршивца, быстро прекратил бы изображать Шумахера!..»

Смешно, Сергей не первый раз был за границей, но никогда не возвращался в таком разобранном состоянии.

Ясно, после вылизанной Европы его обычно раздражала грязь на улицах собственного города. Сергей искренне не мог понять: почему нельзя установить здесь ту же систему штрафов и навести порядок? Почему нельзя привести в чувство местное быдло? Не потому ли, что и в мэрии сидит оно же?

Он быстро научился абстрагироваться. Утешал себя мыслью, что и Москва не сразу строилась, вот придет время…

Сергей не кокетничал, не обманывал себя — Россия в самом деле заметно менялась, во многом — к лучшему. Тут главное: работать и работать, выстраивая собственную жизнь, как хочется.

Почему же в этот раз не помогали привычные установки?

Все же насколько проще ездить в командировки, когда не остается ни минуты свободного времени. Ведь раньше Сергея радовали аккуратненькие европейские города и деревни, было на что равняться, к чему стремиться. Почему же он третий день не находит себе места?!

Наверное, Сергея вывели из себя снисходительные рассуждения брата о «русском» менталитете. Будто он сам или, скажем, Сергей не русские. Будто половина эмигрантов, наводнивших Европу после развала Советского Союза, не русские. Впрочем, сами европейцы называли «русским» любого выходца из Советского Союза.

«Я не пью, мой отец не пил, мои друзья тоже не глушат водку, — зло возразил он далекому сейчас Мишке. — Я в жизни не бросил на тротуар фантика от конфеты или сигаретной пачки. Я каждый день принимаю душ, я бреюсь на ночь, я через день меняю рубашку, я говорю на литературном русском языке. Почему же я должен выслушивать от кого-то — тем более от собственного брата! — что русские пьют, как свиньи, что они гадят под себя, как свиньи, что они двух слов без мата связать не могут, что они не желают и не умеют работать… Выходит, я — не русский?!

Мои мать с отцом, мои бабка с дедом, мои друзья — кто мы тогда?! Какая сволочь распустила легенду, что русский человек — непременно нетрезвая, безрукая и грязноязыкая тварь?!»

За спиной что-то монотонно излагала Вероника, внизу сплошной лентой змеился по проспекту поток машин, с запада наползала на город череда низких тяжелых туч, а Сергей мрачнел все больше.

Вдруг вспомнились так называемые юмористические передачи — именно на них и ссылался ядовитый, как гюрза, Мишка! — где грязь о русском человеке преподносилась скорее как достоинство. Эти юморески, эти шутки не вызывали у народа отторжения или желания стать лучше — что-то менять в себе, к чему? Гораздо приятнее и проще гордо признать — да, мы такие! — раз уж тебя снисходительно похлопывают по плечу — с экранов телевизоров, со сцен театров и дворцов культуры, со страниц книг! — и призывают гордиться собственным скотством, как национальным отличием и достоянием.

Тишина за спиной заставила Сергея обернуться: Вероника смотрела на него выжидательно. Сергей поморщился, но так и не смог вспомнить ни слова из ее длинного монолога. Он сел на место и устало буркнул:

— Извини, голова болит. Надеюсь, у тебя ничего срочного?

Вероника зачем-то оглянулась на дверь. Сергей помассировал ноющие виски и почти с ненавистью посмотрел на зазвонивший телефон, он сейчас просто не мог заниматься делами. Резко выдернул шнур из розетки и с облегчением откинулся на спинку кресла: да-а, дороговато на этот раз обошлась поездка в Швейцарию! Нужно как-то собраться, выбросить все эти глупости из головы…

В конце концов, он прекрасно знал Мишку! Сергей и поехал-то к нему из-за родителей, очень уж матери хотелось, чтоб братья наконец помирились.

Будто можно простить предательство!

Тем более двойное.

Ведь Ленка тоже предала его.

Его, Сергея, невеста стала чужой женой!

Да нет, не так. Не чужой, к сожалению. Жена брата — это ведь родственница, хоть и не кровная. Хорошо, они через год уехали в Швейцарию. Вначале Мишке предложили там работу, потом он подсуетился и получил гражданство.

Сколько лет прошло? Десять? Ни разу за эти годы они не приехали в Россию. Италия, Франция, Германия, Египет, Индия, Багамы, Бразилия… Весь мир объездили — ладно, хоть звонили родителям иногда — но в Россию ни ногой.

Почему? Помнили лишь плохое? Имея возможность выбора, предпочли лучшее? Сытую, благополучную, чистую, спокойную Европу вместо проблемной России?

А слово «Родина»…

Ну, нет его для нормального современного человека! Не существует. Синоним глупости.

Сергей где-то слышал — или читал? — сделанная когда-то подлость со временем разъедает душу, как ржавчина железо. Хотя… по Мишке не скажешь, что он мучается угрызениями совести.

Ладно, бог с ним, с Мишкой! Пусть они с Ленкой будут счастливы, Сергей давно перегорел.

Он понял это, как только увидел бывшую невесту. Вроде бы внешне она и не изменилась, такая же красавица, ясно, что следит за собой, но…

Сергей вдруг заметил, насколько они с Мишкой похожи. Не внешне, нет! В чем-то главном, важном.

Выражение глаз одно на двоих, что ли? Не люди — калькуляторы, и ни одной книги в доме, а ведь раньше Мишка хоть немного, но читал.

И детьми братец до сих пор не обзавелся, бедная мать зря мечтает о внуках. Сергею очень убедительно объяснили — вместе старались! — что ребенок — слишком дорогое удовольствие в наше время. Двухэтажный домина, три машины в гараже — это Мишке вполне по карману, но вот малыш…

Неужели Сергей и в самом деле был когда-то влюблен в Ленку? Десять лет не мог забыть ее, десять лет мучил себя и родителей, пестуя обиду, а встретил и… ничего.

В том-то и дело, что ничего!

Смотрел на нее и видел перед собой лишь Мишкину жену. Только Мишкину жену. Ничего в высокой стройной женщине с холодными рассудочными глазами не было от той Ленки.

Или она всегда оставалась собой? Это он ее выдумал?

Сергей перед отъездом отозвал Мишку в сторону и сказал спасибо. За Ленку. За давнее предательство. Вот только понял ли братец?

Вероника натужно закашляла. Сергей вздрогнул и в сердцах бросил на стол ручку — вот уж дурная привычка крутить что-либо в руках!

— Сергей Анатольевич, — Вероника смотрела упрямо, — вы обещали отпустить меня с завтрашнего дня.

Сергей нахмурился. Он совершенно не помнил, когда состоялся этот разговор. Ясно одно — на днях. Именно после приезда все валилось из рук, он никак не мог отойти после язвительных замечаний брата — до сих пор мысленно спорил с ним! — и не слишком вникал в работу. К счастью, в делах временное затишье.

— Отпустить? — недовольно буркнул он. — До послезавтра, надеюсь?

— Но как же «до послезавтра», Сергей Анатольевич, — испуганно округлила глаза Вероника, — я ведь вечером улетаю! В Анталию! С подругой! Мы горящие путевки взяли!

— И именно я тебя отпустил? — раздраженно поинтересовался Сергей, собственная память отказывала напрочь.

— Ну да! На две недели.

— Вот как — на две недели! — Сергей бросил мрачный взгляд на молчащие телефоны. — А за секретаря у меня эти две недели посидит папа римский, я так понимаю?

Глубокая морщина прорезала невысокий чистый лоб. Сергей невольно фыркнул: его секретарше не шло думать, мысленный процесс грозил ранними морщинами.

Улыбка шефа мгновенно вернула Веронике хорошее настроение. Она просияла в ответ и укоризненно попеняла:

— Все шутите! Я же сразу предложила Колыванову на мое место, и вы согласились!

Фамилия показалась знакомой, но и только. Сергей озадаченно бросил:

— Колыванову?

— Ну да!

— Это что… новый программист?

— Да нет же! Моя помощница!

Сергей изумленно моргнул.

— Вы ее два месяца назад взяли, еще до поездки в Швейцарию, — почти шепотом подсказала Вероника. — Она в бывшей кладовке сидит. Маленькая такая, тощенькая, в очках, и страшненькая, если честно…