Вовремя вспомнив о художнице, он немного взбодрился: появилась уважительная причина задержаться, а там…

Мало ли что может случиться?


И вот Колыванов уже десять минут без толку колотится в закрытую дверь, свирепея все больше и больше: кто разрешил этой девице — пусть она и мать Никиты — запираться среди рабочего дня? Причем не просто запираться, а гмм… не отвечать на зов высшего начальства!

Она что, у себя дома?!

Главное, Колыванов чувствовал: в комнате кто-то есть.

Во-первых, там горел свет, Колыванов не постеснялся заглянуть в замочную скважину — большую, под тяжелый ключ, каким только чудом здесь сохранили подобный антиквариат…

Во-вторых, ему чудилось там некое шевеление, вздохи и даже всхлипы. Ничего конкретного, но Колыванов не сомневался — обладательница сорок второго размера на месте.

Деликатный стук в дверь ни к чему не привел. Зато из всех кабинетов стали выглядывать любопытные, что Колыванова окончательно разозлило, и он пустил в дело ноги, не жалея дорогую обувь.

Видя его нескрываемое раздражение, недоумевающие сотрудники мгновенно попрятались по своим комнатам, как тараканы в щели. Колыванову даже стало не по себе: неужели на тридцать втором году жизни в нем прорезался самодур и попросту хам?

Не хотелось бы.

Правда, его политика начала приносить плоды: в комнате зашевелились, забегали, зашелестели.

Колыванов оживился и усилил натиск на несчастную дверь. От души пинал ее и с сожалением размышлял, что маленькой уборщицы в офисе нет. Наверное, закончила работу и ушла. Иначе…

На такой шум выскочил бы и мертвый!

Колыванов припомнил недавний парад сотрудников в коридоре и весело ухмыльнулся: похоже, ему нужно к врачу. Он неадекватен. Ведет себя как прыщавый, сексуально озабоченный подросток — а ему тридцать один! — просто смешно.

Неужели всему виной маленький щуплый очкарик? То бишь здешняя работница метлы и влажной тряпки?

Колыванову послышались шаги. Он временно приостановил атаку на дверь и замер, прислушиваясь.

— Кто там? — Тоненький голосок за дверью испуганно дрогнул.

— Почтальон Печкин, — с удовольствием отозвался Колыванов, — разве непонятно?

За дверью ошеломленно молчали. Колыванов грозно вопросил:

— Или не ждали?

— Не открою, — неуверенно сопротивлялись за дверью.

— Значит, открою сам, — кротко согласился Колыванов, — замок, правда, придется новый ставить, а то и саму дверь менять…

Оба помолчали, испытывая на крепость противную сторону. Колыванов покосился на часы и про себя выругался: домашний обед, несомненно, отменялся. Плакали мамины фаршированные перчики — уже половина первого.

— Ну что, ломаю?! — прорычал он, несъеденные перчики молили о возмездии.

— Не надо, — испуганно пролепетали в бывшей кладовой, — я открою…

Колыванов удовлетворенно хмыкнул и картинно оперся о косяк. Потом вспомнил, что предстанет сейчас перед Никитиной матерью, и прекратил паясничать: мальчишке это вряд ли понравилось бы.

Ключ в замке провернулся с визгливым скрежетом, и Колыванов поморщился: ну и достанется же сегодня Векшегонову! Вероники нет на месте, замки в дверях офиса времен Очакова и покорения Крыма…

А если б этот позорный визг услышали заказчики?!

Это была последняя мысль, залетевшая в голову. Дверь распахнулась, Колыванов изумленно вытаращил глаза: перед ним, прижав к самому сердцу старенький веник и рваную тряпку для пыли, стояла исчезнувшая уборщица!

Маленькая, худенькая, очкастая и перепуганная насмерть. Даже стекла очков не помешали Колыванову разглядеть, что девчонка зажмурилась, не желая, видимо, лицезреть собственную смерть.

Колыванов мгновенно забыл о художнице с ее сорок вторым размером и тусклыми волосами.

Не соображая, что делает — истосковавшиеся руки действовали автоматически, — Колыванов притянул к себе местную Золушку и блаженно прикрыл глаза, сунув нос в легкие кудряшки, пахнущие почему-то белой сиренью.

Именно такая росла у бабушки в палисаднике напротив его детской. Ранним летом она укладывала тяжелые спелые кисти прямо на подоконник и уж так сладко, так пронзительно они пахли, что у маленького Жени кружилась голова.

Как сейчас.

Сзади вежливо кашлянули. Колыванов вздрогнул и еще крепче прижал к себе странную девчонку. Ему вдруг показалось: разомкни он руки, и она упадет. Он даже дыхания ее не слышал, зато ощущал под руками хрупкое тело, а светлые волосы нежно и тонко пахли, шелковистые и мягкие на удивление.

Кашель раздался снова, девчонка неловко пошевелилась в кольце его рук, и Колыванов неохотно повернул голову: за спиной стоял, выразительно приподняв левую бровь, недовольный чем-то Векшегонов.

Поймав его взгляд, глава филиала вызывающе ухмыльнулся и пропел:

— День добрый, Евгений Сергеевич! Не думал, что вы знакомы с Сашей.

«Ее звать Сашей, — толкнулось в сердце, — Сашенькой!»

Вслух же Колыванов раздраженно буркнул, взглядом давая понять Векшегонову, чтобы он проваливал подальше со всеми своими политесами:

— Добрый! Я тоже не думал.

— Да? — преувеличенно удивился Сергей. — Так Саша действительно ваша родственница?

— В самую точку, — почти с ненавистью выдавил Колыванов.

— Вот как… — задумчиво протянул Векшегонов. — Ну что же, не стану мешать и жду вас в кабинете.


Обомлевшая от происходящего Сауле — она словно впала в ступор — понемногу приходила в себя. Неконтролируемый, дикий страх постепенно истаивал, тело начинало подчиняться, а ноги держать.

В голове всплывали давние Танины наставления и гневные отповеди — мол, здесь, в России, отношения между мужчиной и женщиной совершенно другие, насилие практически невозможно, просто нужно держаться уверенно, на равных…

Сауле горестно шмыгнула носом: она сама не помнила, как оказалась в объятиях этого огромного парня с темно-карими глазами. У Китеныша точно такие же, наверное, потому они и запомнились.

Сауле сразу узнала его. Она всегда его узнавала! Даже когда видела в конце коридора, в полумраке, и в панике размазывалась по стене, стараясь слиться с ней и остаться незамеченной. А потом торопливо сбегала, ругая себя последними словами: глупое сердце неизвестно с чего колотилось так сильно, что у Сауле перехватывало дыхание и холодели кончики пальцев.

Смешно, но чудилось: он здесь из-за нее. Сауле чувствовала его взгляды всей кожей, они обжигали, притягивали, лишали воли.

И Сауле исчезала!

Не разрешала себе думать о нем и действительно забывала до следующего — случайного? — столкновения.

В последнее время он часто приходил в офис. Наверное, но работе, ведь первый раз они встретились в приемной у Вероники. И его имя почему-то накрепко врезалось в память — Евгений Сергеевич — Женя? — самое обычное, казалось бы, имя, Сауле всегда плохо запоминала имена и цифры…


Сауле стояла в надежном кольце его рук и боялась лишний раз пошевелиться. Щеки пылали, в глазах закипали непрошеные слезы, больше всего на свете хотелось провалиться сквозь землю, она не понимала, что с ней происходит.

Сауле не забыла, как перепугало ее первое прикосновение этого парня, оно внезапно напомнило давно забытое — Нурлана Мазитова и страшные два с половиной месяца в его доме. Злость Нурлана и презрительную, негодующую жалость: она так боялась его, глупая, никчемная девчонка с дивными очами!

Нурлан искренне считал — Сауле должна чувствовать себя счастливой. Ведь на свой лад он любил ее, не надругаться украл, а собирался сделать законной женой, это дорогого стоит, почему дурочка не понимала?

Нурлан ничего не жалел для невесты. Без сожаления бросил к ее крошечным ножкам все, что имел.

Щедро тратил огромные деньги на драгоценности. Одежду заказывал у известнейших модельеров мира. Еду для Сауле готовил лучший в городе повар, на его месячную зарплату можно было содержать небольшой ресторан. Нурлан мечтал баловать девчонку, носить на руках, гордился ее хрупкой нездешней красотой.

Сауле получала все, о чем безнадежно грезили сверстницы.

И ничто ее не радовало!

Особенно он, Нурлан Мазитов, со своей непрошеной любовью.

Вечерами Нурлан накачивал Сауле опиумом, пытаясь отвлечь, помочь расслабиться, желая примирить с собой и судьбой. Потом коротко и зло насиловал, ненавидя себя и особенно ее, превратившую его в настоящее животное.

Нурлан не подозревал, что может быть таким!

Но стал.

Позже, оказавшись от Нурлана за многие тысячи километров, Сауле порой робко думала: может, его обрадовало ее бегство? Ведь Нурлан устал от ее страхов и собственного бессилия хоть как-то изменить ситуацию.

Правда — Сауле это знала, — Нурлан рассчитывал на ребенка. Малыш должен был привязать к нему, ведь он — отец.

А Сауле исчезла.

Не захотела смириться.


Сауле с горечью подумала: никогда бы она не полюбила Нурлана, его прикосновения не вызывали в ней ничего, кроме отвращения. Отвращения инстинктивного, до тошноты, до обмороков, до ночных кошмаров.

Эти сны годами преследовали Сауле, заставляя просыпаться с криком, и после — долго, невидяще смотреть в потолок, постепенно возвращаясь к жизни от успокаивающей мысли: он далеко.


Сауле воровато коснулась пальцем предплечья Колыванова и виновато улыбнулась: как она могла даже сравнить его с Нурланом?! Женины ладони совсем не напоминали мазитовские.

Он касался ее бережно, нежно, без грубого и безжалостного напора, без желания унизить или сделать больно, Сауле могла бы вечно стоять в кольце его рук. И вдыхать его запах, от Жени не пахло терпким вонючим потом и разгоряченным злым телом.

Колыванов, будто почувствовав ее волнение и внезапную слабость, прижал к груди плотнее. Сауле блаженно зажмурилась и по-щенячьи потянула носом: полынь.

Она внезапно поняла, почему Женя так нравится ей: от него пахло степью! Летней степью, когда травы уже выжжены солнцем, по растрескавшейся, иссушенной земле горячий ветер гонит неопрятные шары перекати-поля, и лишь уцелевшие в июльском пекле приземистые кустики полыни пахнут победно и сильно.

Сауле конечно же понимала, что Колыванов просто ежедневно принимал ванну и пользовался дезодорантом, но ей было все равно: главное, от него не несло зверем, как от Нурлана.

Сауле смутно слышала чужой голос, но слов не различала. Голова кружилась, мир вокруг казался далеким, нереальным, ненужным…

Может, она спала?

Только во сне к Сауле возвращались степи!

Где-то громко хлопнула дверь, Сауле вздрогнула и вдруг увидела себя глазами сослуживцев: она стоит в коридоре и бессовестно обнимается с практически незнакомым парнем.

«Я кроме имени ничего о нем не знаю, — ужаснулась собственной безнравственности Сауле. — Мы не говорили ни разу, он тоже видит меня едва ли не впервые, стыд-то какой, что он обо мне подумает…»

Кто-то спросил о времени, женский голос весело оповестил: «Без двадцати два, так что можно сбегать пообедать!»

Сауле оцепенела: скоро совещание.

Ей же сегодня за секретаря работать!

Объясняться с ним Сауле не стала. Да и не смогла бы, она сгорала со стыда: позволить себе настолько забыться…

Сошла с ума, точно!

Придерживая рукой очки, Сауле поднырнула под локоть Колыванова и тут же бросилась к выходу: она еще успевала переодеться в принесенный Таней костюм, до дома не больше пяти минут неспешного хода.

Сауле не видела изумленного лица Колыванова, не слышала его растерянного оклика. Она даже не извинилась, столкнувшись с Леночкой Захаровой, и не заметила ее враждебного взгляда.

А Леночка была разочарована. Она буквально на днях узнала, что Колыванов дал отставку своей любовнице, и очень рассчитывала занять вакантное место. В прошлый раз показалось, что Колыванов смотрит на нее с явным интересом, и Леночка торжествовала: ее заметили!

Захарова не сомневалась: она — красавица.

И не понимала, что происходит.


Сауле вылетела из офиса и мячиком скатилась со ступенек. Бросилась через улицу и испуганно вскрикнула, налетев на Татьяну, недовольную собой, несовершенным миром, и поэтому — особенно грозную.

— А где мой костюмчик? — негодующе воскликнула она, хватая Сауле за руку и бесцеремонно буксируя к ближайшей скамейке. — Ты же обещала надеть!!!

— Я-я? — Сауле попыталась выдернуть руку. — Я, собственно, как раз домой беж… то есть шла.

— Хочешь сказать, ты бросила работу из-за дурацкого совещания?! — возмутилась подруга.

Сауле хотела возразить. Объяснить, что, наоборот, собирается переодеться и вернуться в приемную. Совещание вот-вот начнется, но она успеет, вот честное слово…