Мэдлин Бейкер - Запретное пламя

У нее всегда наготове было много еды, ког­да она ждала его в конце дня. Казалось, его совершенно не интересовало, что ему подают на обед, лишь бы было побольше еды и горяче­го кофе.

После ужина она грела воду для Рэйфа и мытья посуды. Часто мылила ему спину, по­том грудь, и они вдруг оказывались в ванне или на ковре в гостиной перед камином. Сколь­ко бы он ни работал, он никогда не уставал с ней.

Он рассказывал ей словами, поцелуями и долгими нежными ласками, что она прекрасна и желанна. Она упивалась его ласками, его сильным телом, нежными романтическими словами, которые он шептал ей на ухо, и тем, как он выкрикивал ее имя, когда их тела спле­тались в последней агонии страсти.

О да, думала она, брак – это чудесно, и Рэйф Галлахер был тем, о ком она всегда мечтала, хотя он никогда не говорил тех трех слов, ко­торые ей так хотелось услышать.

Холодной весенней ночью у Черного Ветра начались роды. Поли вызвал Рэйфа и Кэтлин, и они втроем заняли место в конюшне около стойла, откуда они могли все видеть.

Кобыла беспокойно ходила около часа, в конце концов легла, вытянув ноги, потом сно­ва встала.

Только Кэтлин успела подумать, что Поли ошибся, как Черный Ветер растянулась на зем­ле, тужась изо всех сил. Потом хлынул поток воды, и появились два крошечных копытца, темная морда, а потом понемногу голова и пле­чи. Черный Ветер немного передохнула, а за­тем, напрягшись в последний раз, вытолкнула из себя всего жеребенка.

Кэтлин почувствовала, как из ее глаз хлы­нули слезы.

– Это необыкновенно, да? – прошептал Рэйф. Он взял ее за руку, когда кобыла тихо заржала своему жеребенку. С трудом встав на ноги, Черный Ветер обнюхала его и начала об­лизывать шею маленькой лошадке.

– Она черная, как туз пик, – заметил Рэйф. Кэтлин улыбнулась.

– И эти ножки не длиннее трех футов.

– Она – прелесть! – объявил Поли.

Кэтлин и Рэйф подождали, пока жеребенок наберется сил, встанет на ноги и начнет сосать, потом пожелали доброй ночи Поли, который должен был остаться до тех пор, пока у Черно­го Ветра не выйдет послед. В ожидании этого он намазал йодом пупок жеребенку, чтобы предохранить его от инфекции, и приготовил для Черного Ветра пойло из отрубей.

Когда они возвращались домой, Рэйфу по­казалось, что Кэтлин чем-то расстроена.

– В чем дело? – спросил Рэйф.

– Эта лошадка прекрасна, – сказала Кэт­лин, подавляя рыдание. – Папа был бы так рад.

– Кэти… – Рэйф обнял ее.

– О, Рэйф, мне так его не хватает! – сквозь слезы проронила Кэтлин.

– Я знаю, Кэти, я знаю.

Она прижалась лицом к его груди, и слезы потекли быстрее, облегчая боль в ее сердце. Они с отцом были очень близки. После того, как умерла мать и убили братьев, Кэти и отец при­вязались друг к другу, как две потерянные души. Они вместе горевали и утешали друг друга, и между ними установились прочные узы.

Постепенно всхлипывания Кэтлин утихли, и она начала осознавать, что Рэйф гладит ее. У него такие сильные, умелые и ласковые руки!

– Папа хотел выращивать лучших лошадей в этой местности и создать новый семейный очаг для меня и моих братьев после смерти мамы. Он мечтал, чтобы имя Кармайклов что-то значило, хотел сделать что-нибудь, чем мож­но было бы гордиться. Но ему не было сужде­но осуществить свои мечты, Рэйф. Он сам чуть не умер от горя, когда индейцы убили братьев, но у него все еще оставалась мечта. Когда поя­вились Рэд и Черный Ветер, его надежды на будущее возродились, он стал думать, что еще не поздно, что его мечта о разведении хороших лошадей может осуществиться. А потом эти грязные дикари хладнокровно убили его. – Ненависть наполнила ее голос и высушила по­следние слезы. – Я бы хотела, чтобы все они подохли, Рэйф. Все до единого. – Ее гнев исчез так же быстро, как и появился. – Если бы он только мог увидеть жеребенка.

Она вдруг поняла, что мускулы на руках Рэйфа, напряглись, а челюсти сжались. Она сначала не поняла, а потом догадалась, что случилось. Слова «грязные дикари» пронеслись у нее в голове.

Она посмотрела вверх, взглядом умоляя, чтобы он понял ее. Она больше не думала о нем, как об индейце, он стал для нее мужем, человеком, которого она любила. Но она не могла найти в своем сердце прощения для ди­карей, убивших ее братьев, а потом отца и Лютера. Дикий Запад станет спокойным, если всех индейцев навсегда сотрут с лица земли.

– Рэйф…

– Все нормально, Кэтлин.

Его слова немного успокоили ее, но потом она увидела гнев в его глазах. Рэйф все-таки наполовину индеец, и она интуитивно понима­ла, что он относит ее слова и к себе.

– Я не имела в виду, что ты дикарь, – ска­зала Кэтлин, желая стереть плохо скрываемое выражение ярости в его глазах. – Я больше не считаю тебя индейцем, я… – Она замолчала, понимая, что только ухудшает положение. Он гордился своим индейским происхождением, гордился, что он такой, какой есть.

Рэйф отпустил ее и пошел к камину. Потом свернул и раскурил сигару. Он не мог винить Кэтлин в ненависти к индейцам. У нее было достаточно причин ненавидеть и бояться их, и все же ее слова наполнили его гневом и болью. Люди презирали его и смотрели на него свысо­ка из-за того, что в его жилах текла индейская кровь. Он терпел множество оскорблений, в душе у него рождался гнев, когда мужчины называли его грязным полукровкой. С женщи­нами дело обстояло не так плохо. Их пленяло то, что в нем кровь чероки, возбуждало, что он дикарь. Это ведь так романтично! Он знал, что если бы был маленьким, толстым и некраси­вым, они избегали бы его. От матери он унас­ледовал смуглую кожу, черные волосы и гла­за, а от Киллиана Галлахера – обаяние и добрый, но твердый взгляд.

Рэйф нахмурился и посмотрел в окно. Он ничего не знал о свойствах своего взгляда.

Женщины всегда льнули к нему, потому что им нравилось его худощавое телосложение и суровое выражение лица. Он не гордился своей внешностью, и если он привлекателен для дам, что ж, так тому и быть.

Он думал, что подобные замечания больше не ранят его теперь, когда Кэтлин стала его женой и у него появился дом, который можно называть своим. Но ее слова полоснули, как нож. Грязные дикари! Возможно, и его Кэтлин считает в глубине души таким же.

Он бросил сигару в огонь и смотрел на нее, пока она не сгорела и не рассыпалась в прах. «На самом деле у меня нет дома, который я могу назвать своим», – думал он. Ранчо при­надлежит Кэтлин, дела ведутся от ее имени. Он был не более чем надсмотрщиком, который следил за людьми, за тем, как идет работа, и все ли нормально. Брак с дочерью босса – это премия к заработку.

Он удивился своему сарказму.

– Рэйф, – в ее неуверенном голосе сквозили печаль и сожаление.

– Ступай спать, Кэтлин, – коротко ответил Рэйф.

Она не смогла заставить себя подойти к Рэйфу. Он выглядел таким разозленным, таким неумолимым и обиженным.

Кэтлин сидела на кровати уже около пят­надцати минут, медленно расчесывая волосы и пытаясь уловить звуки его шагов в гостиной. Но было тихо.

Скользнув под одеяло, она уставилась в по­толок, пытаясь не плакать. Почему он такой обидчивый и несправедливый? Ведь он знает, что она не считает его дикарем. Прошло уже несколько месяцев, и он должен знать, что она любит его.

Часы пробили час ночи, а Рэйф все не шел.

Кэтлин лежала одна в кровати, когда про­снулась на следующее утро. Посмотрев на по­душку рядом с собой, она с ужасом поняла, что Рэйф не ложился спать вовсе.

Она надела халат и поспешила на кухню, надеясь найти его там. Но кухня была пуста. Одинокая чашка из-под кофе являлась немым свидетельством того, что Рэйф ушел чуть рань­ше.

Обескураженная, Кэтлин налила себе чаш­ку еще теплого кофе, а потом долго стояла у окна кухни. Черт бы побрал мой глупый язык! Рэйф имел все основания обижаться.

Немного позже она увидела, как он выез­жает со двора на гнедом коне.

Кэтлин овладело уныние, когда она поня­ла, что Рэйф уезжает. Его не будет дома весь день, он уезжает на южные пастбища вместе со Скоттом и Расти Джорданом. Почему он не остался на завтрак, они вместе могли бы раз­решить это недоразумение?

Ей стоило больших усилий исполнять обя­занности по дому как всегда. Обычно она напе­вала, когда заправляла кровать, готовила и прибирала, но сегодня черное уныние отрави­ло все, она не стала обедать, думая, что и Рэйф сегодня не будет сыт своей гордостью. Он оста­нется голодным, если только кто-нибудь из помощников не взял достаточно еды для дво­их. Ближе к вечеру она пошла на конюшню, чтобы посмотреть на Черного Ветра и на жере­бенка. Малышка спала на охапке соломы, но проснулась, когда Кэтлин наклонилась над входом в стойло. Кэтлин не могла не улыбнуть­ся, увидев, как жеребенок встает на ноги и тянется к соску.

– У тебя чудесный ребенок, – сказала Кэт­лин кобыле-матери, почесывая ей лоб. – Про­сто чудесный.

Она еще немного побыла в конюшне и по­шла к выходу. Рэд заржал, когда она проходи­ла мимо его стойла, и она решила вывести же­ребца, чтобы тот немного размялся. Возможно, побыв на открытом воздухе, она почувствует себя лучше.

Двадцатью минутами позже она была уже далеко от ранчо.

Стоял прекрасный день. Воздух становился прохладным, потому что солнце садилось за горы, но небо было голубое и ясное, а деревья великолепны в своей свежей весенней зелени. Островки диких цветов разбросаны разноцвет­ными отметинами на зеленых холмах, а река – бурлива и полноводна.

На пути к пруду она заметила несколько коров. Надо сказать Скотту, чтобы он пригнал их на ранчо.

Пруд был спокоен, вокруг него появился ковер из свежей травы. Она видела белок, пры­гающих между деревьями, слышала хриплый крик сойки.

Кэтлин слезла с коня, сняла сапоги и чул­ки и окунула ноги в холодную воду. Рэд пасся рядом. Ей хотелось поплавать, но вода в пруду еще слишком холодная.

Она думала, улучшится ли настроение Рэйфа, когда он вернется вечером. Что ему ска­зать?

Что она плохо спала этой ночью, что ей не хватало его рук, его поцелуев, которыми он каждый вечер благословлял ее ко сну и будил каждое утро.

Она обернулась на топот копыт и увидела приближающихся к ней Скотта, Расти и Рэйфа. Они гнали с десяток голов скота. Сердце учащенно забилось, когда она увидела мужа. Покажет ли он как-нибудь, что заметил ее при­сутствие, или просто поедет дальше?

Она встала так, чтобы он обязательно ее увидел, и заметила, как Рэйф жестами дал понять Скотту и Расти, чтобы они продолжали движение.

Сердце Кэтлин колотилось, когда он стал распрягать свою лошадь около пруда. Она смот­рела на него, пытаясь придумать хоть какие-нибудь слова.

Рэйф глубоко вздохнул. Он устал и прого­лодался, но глядя на Кэтлин, забыл обо всем. На ней была ситцевая юбка, немного намок­шая снизу. Ее волосы были стянуты назад го­лубой лентой, но несколько прядей выбивались и вились у ее висков. Но Рэйфа притягивали глаза Кэтлин. Они были зеленые, как трава у ее ног, и безмолвно молили его о прощении.

Он разозлился на себя, подошел к Кэтлин и обнял ее. Она приникла к нему, и из глаз ее хлынули слезы.

– Прости меня, – прошептала она. – Я не хотела тебя обидеть.

– Я знаю. – Немного подавшись назад, он положил руки ей на щеки и стал вытирать сле­зы. Его сердце дрогнуло, когда она посмотрела на него снизу вверх, с мокрыми от слез щека­ми и с любовью в глазах.

– Кэти…

– Я люблю тебя, Рэйф. Я бы никогда не мог­ла обидеть тебя.

– Я знаю. – Теперь ему казалось, что не она виновата в том, что ненавидит индейцев, а он виноват в том, что в его жилах течет смешан­ная кровь.

Он поцеловал ее ласково и нежно, и при­косновение его губ унесло прочь все обиды и тяжелые чувства.

– Давай поедем домой, Кэти, – сказал он.

Кэтлин кивнула. У нее на сердце было лег­ко, когда Рэйф сажал ее на спину Рэда, а по­том вскочил на своего гнедого.

Бок о бок они поскакали на «Сэкл Си».

У Рэйфа вырвался жест раздражения.

– Черт побери, Кэтлин. Ты не можешь ехать, и все тут. На тропе нет места для жен­щины.

– Точно так же говорил мой отец – отпари­ровала Кэтлин.

– Да, он был прав. Я хочу, чтобы ты дала слово, что останешься здесь, пока я не вернусь.

В глазах Кэтлин сверкал вызов. Казалось, они метали зеленые молнии.

– Я еду, и все. Кажется, ты забыл, что это мой скот. Я имею право ехать с вами.

– У тебя совсем нет прав, за исключением тех, которые даю тебе я, – перебил Рэйф. – Ты моя жена, и я говорю, что ты останешься здесь, в доме, потому что твое место здесь.

Кэтлин сердито смотрела на мужа. Она была слишком разозлена, чтобы возражать. Как он смеет так с ней разговаривать! Подумать толь­ко, никаких прав! Ранчо принадлежит ей, скот тоже, и она будет делать так, как хочется ей. И если это ему не нравится, ничего не попи­шешь.